Автобус весело катил к Пулковским высотам.

Начало мая выдалось почти по-летнему тёплым, солнце ласково щурилось нам с бледно-голубого неба, а лёгкий ветерок взбегал по склону и приветливо теребил детские вихры и косички. Юго-запад высоты под нашими ногами уже ощетинился ёжиком светло-салатовой зелени, поверх которой густыми частыми мазками, совсем по-вангоговски, желтели головки одуванчиков. Вдали, за широким распаханным полем, поверх вязи распускающихся веток широким фронтом заняли позиции аккуратные белые кубики новостроёк.

Эриковна с трудом, срывая голос и гневно поблёскивая линзами, согнала разгулявшийся на свободе молодняк в тесную группку, в центре которой, окруженная пустотой, стояла, уперев взгляд в землю, незнакомая старуха.

Ну как страруха… Высушенное временем волевое лицо, жёсткая пакля седовато-рыжих волос, допотопное пальто с очень крупными пуговицами. Ещё пару месяцев назад я бы сказал «женщина в возрасте», но сейчас этот термин я стал использовать для классной, которой только что стукнуло сорок. Эта же была на поколенье старше.

— Так, — хлопнула Эриковна в ладошки, — сегодня, в предверии дня великой Победы, мы проведем здесь, на Пулковских высотах, урок Мужества. Будьте серьёзны, пожалуйста, — она обвела нас строгим и, одновременно, просящим взором. — Нам повезло, сегодняшний урок Мужества с вами согласилась провести Светлана Николаевна. Тридцать пять лет тому назад она была в числе защитников Пулковских высот, а сейчас работает в Музее истории города… Паша, что ты там такое интересное делаешь?!

Паштет быстро спрятал за спину почти законченный венок из одуванчиков, на который уже пару раз с лёгкой благосклонной улыбкой косилась Ирка, и замотал лобастой головой:

— Ничего, Зинаида Эриковна, слушаю.

— Вот и слушай… Прошу вас, Светлана Николаевна, — и классная сделала пару шагов назад, присоединившись к до сих пор пытающейся отдышаться после тяжёлого подъёма Соломоновне.

Старуха оторвала, наконец, глаза от земли, провела по кругу тяжёлым взглядом и уставилась куда-то поверх голов, словно пыталась подобрать слова для первой фразы, а потом неожидано выстрелила вопросом:

— Вы знаете, какая главная улица в нашем городе?

— Невский, Невский, Невский… — полетело удивлённо в разнобой.

— Да… Есть такое мнение, — протянула она и взмахнула рукой в сторону видневшейся вдали окраины города, — но по мне так главная улица идёт вон там, за полем, от Дачного к Сосновой Поляне. Проспект Народного Ополчения. Город — это, прежде всего, его люди. Многие тогда ушли в ополчение, ушли и почти никто не вернулся. Ленинград обеднел на них… Вот об этих людях я и хочу вам сегодня рассказать.

Она чуть помолчала, потом с горечью выплюнула:

— Война эта проклятущая… Сожгла золотой фонд страны — забрала лучших, тех, кто стоял насмерть в обороне и первым шёл в атаку. Погибло девять из десяти сознательных строителей коммунизма… А они были предназначены не для этого! Они должны были нести идеи коммунизма дальше, возмужав, воспитать следующее поколение настоящих людей. Но их не стало… Эта прореха не заросла до сих пор, даже за треть века. И ещё не известно, как это нам икнется… — и она заговорила, вколачивая каждое слово как сваю, — в дивизиях народного ополчения самые тяжёлые потери были среди членов партии и, особенно, среди партийных работников. За первые недели боёв состав комиссаров, парторгов и комсоргов полностью сменился по несколько раз. Вчерашние секретари райкомов, парторги цехов погибали, поднимая цепи, погибали, ведя сводные группы на закрытия вражеских прорывов, погибали, прикрывая отход раненных… Это — страшные, невосполнимые потери.

Прикрыла на пару секунд глаза, сглотнула и продолжила уже спокойным размеренным голосом:

— А ополчение действительно было народным. Оно названо так не ради красного словца. В первые же дни войны в военкоматы города явилось более ста тысяч добровольцев. Люди буквально осаждали военкоматы, требуя зачислить их в действующую армию. Улицы, площади перед военкоматами были забиты людьми. Никого из нас на войну не «гнали». Наоборот, часто гнали из ополчения. Учёных, высококвалифицированных специалистов и рабочих оборонных предприятий буквально за руку вытаскивали из строя и отправляли назад. Люди скандалили, требуя отправить их на фронт. Вдумайтесь в это — требовали отправить под пули, бомбы и снаряды! — она помолчала, уйдя на какое-то время в себя, потом досадливо встряхнула сединой и горько добавила, — и я не уверена, случись война сейчас, будут ли военкоматы осаждать такое же количество добровольцев… А эти люди знали, что и почему они защищают! И были готовы умирать за это!

— Вот ты, — она неожидано ткнула пальцем в Армена, — скажи, когда ты станешь взрослым?

— Когда школу закончу, — Ара от волнения пошёл пятнами.

— Нет. Не верно. Ты станешь взрослым не тогда, когда получишь табель со школьными оценками, и даже не тогда, когда затащишь первую девчонку в постель, — Армен горячо вспыхнул, — Нет. Ты станешь взрослым тогда, когда найдёшь в этой жизни то, за что готов умереть.

Я опустил запылавшее от стыда лицо к земле.

— Люди той эпохи были взрослыми… — сказала она твёрдо.

— А нашей эпохи? — пискнул кто-то из девчонок.

— Деточка, — усмехнулась старуха снисходительно, — да вы вообще в неэпоху живёте.

— Это как? Почему? — полетело с разных сторон.

— Ну… — протянула она, — может быть потому, что не имеете общей мечты? Наша мечта о коммунизме, глядя из сейчас, была наивной. Мы думали, что коммунизм — это трехразовое питание, чистая простыня на койке и возможность сходить раз в месяц в кино. Смешно, правда? Но мы мечтали об этом не для себя, а для всех. И верили, что это будет достигнуто благодаря нашему труду, возможно, даже, при нашей жизни, и были готовы за это умирать. Не за трёхразовое питание умирать, а за возможность самим создавать это будущее! А у вас есть общая мечта, за которую вы готовы умирать? Своё виденье будущего? Пока этого нет, у вас нет шанса на создание своей эпохи.

На какое-то время над нами повисла задумчивая тишина, лишь со стороны аэропорта доносился приглушённый рёв прогреваемых самолётных двигателей, потом она продолжила:

— За два первых месяца войны в дивизии народного ополчения ушло более ста тридцати пяти тысяч добровольцев. И это без учета тех, кого призвали в соответствии с призывными планами военкоматов. К ним добавьте ещё девяносто тысяч человек, которые не дошли до фронта, но были готовы принимать участие в уличных боях, если бы фашисты прорвали рубеж Пулковской обороны и вошли в город. Об этом мало известно, но, когда здесь, на Пулковских высотах шли ожесточённейшие бои, в городе формировались новые батальоны добровольцев, предназначенные для ведения уличных боев. В связи с острым дефицитом вооружения, на складах этих батальонов лежали охотничьи ружья, немного гранат, бутылки с зажигательной смесью, кинжалы и пики… В состав этой последней линии обороны брали добровольцами уже и женщин с подростками. Вдумайтесь! — воскликнула она горячо и голос её зазвенел, — женщины и подростки, готовые воевать на улицах своего города с фашистами кинжалами и пиками! Да немцам просто повезло, что они не вошли в город, Сталинград был бы здесь! Они бы никогда не получили Ленинград! Никак!

Ветерок шевельнул мне волосы на затылке. Или не было ветра?

— А теперь посчитайте сами: население города составляло около трёх миллионов. Мужчин — половина. Из них вычтите детей и стариков, мобилизованных в кадровую армию и тех, кого просто не отпустили с заводов на фронт как незаменимых специалистов. Получается, что каждый третий мужчина ушёл добровольцем на защиту своего города. Вот так-то, детки… Каждый третий! Добровольцем! Готовый умереть! Вот что такое был мой Ленинград — и она с какой-то тоской и недоумением обернулась и посмотрела на Город вдали, потом глуховато продолжила свой рассказ. — Проблем было много. Даже не недостаток вооружений — худо-бедно, но дивизии оснастили и пулемётами и артиллерией и связью, а острая нехватка кадровых командиров, знающих как организовать ведение боевых действий. В среднем на полк приходилось по три кадровых офицера, их выгребали по сусекам. К примеру, командир моего стрелкового полка пришёл с должности коммандира дисбата округа. Хороший командир оказался, воевал с выдумкой, мог и сам, когда надо было, пойти в атаку. А после войны делал Войска Дяди Васи. Знаете, что это такое? — улыбнулась она.