Все виды полезной человеческой деятельности мы назы­ваем трудом. Труд — основа нашей жизни, ее великий творческий смысл. И слово труди другие образован­ные от него слова постоянно крайне необходимы нам в процессе общения. Мы свыклись с этими словами и на­ходим их обыкновенными. Между тем в истории упомяну­тых слов немало любопытного и необычайного. В зависи­мости от характера труда (подневольный, относительно свободный или свободный) менялось отношение к нему людей, а вместе с тем и семантический объем соответствую­щего названия. Например, ныне совершенно невозможно наименование недуга трудом, а в условиях древнего эксплуататорского строя, в частности феодального, когда изнурительный труд народа был сопряжен с болезнями и страданиями, слово трудвдобавок к основному значению «работа» имело еще и иные — «болезнь», «страдание», «скорбь» и «горе», причем наделенное этими значениями оно бытовало как общепринятое, а не только в среде под­властного, подневольного населения. Выступая в качестве синонима слов болезнь, страдание, скорбьи горе, которые тоже издавна знакомы были восточным и, частью, иным славянам, слово труд, по-видимому, несло особый смысло­вой оттенок. Как будто оно означало не просто заболева­ние, а болезнь особенно тяжкую, порой с печальным исхо­дом. Во всяком случае, древняя письменность не лишает это предположение известных основании, а более поздняя история слова подтверждает его со всей очевидностью. Не случайно в одном из текстов XI в. в одном и том же месте говорится о трудеЕфрема и болезниИуды (Срезн. Матер.). Ермолинская летопись сообщает о Траяне, что он царствовал девять лет, «отек водным трудом» и умер. Целебным от этой болезни считали камень топаз: «Топазий есть камень черлен... сок же его целит очные болезни и водяные труды» ^[86]. Как видим, и здесь речь идет, с од­ной стороны, о болезнях, с другой стороны, о трудах. А в «Слове о полку Игореве» с трудомсвязывается пред­ставление о горе — Святослав говорит о смутном сне: «чръпахуть ми синее вино съ трудомь смѣшено», то есть «черпали мне синее вино, с горем смешанное».

Пораженный недугом- трудом, понятно, звался труд­ным. Переяславльский летописец повествует, например, как пришли на Русь половцы, и князь Владимир, быв «при немощи», сказал своему сыну: «Се азъ труденъ... поиди противъ сыроядець сихъ». Автор «Слова о полку Иго­реве» взволнованно вопрошает: не начать ли старыми словами трудные повести о походе Игоря? Здесь эпитет трудныеозначает «скорбные, печальные». Прилагательное трудныйкак «больной» долго сохранялось в письменной и устной речи. В «Житии протопопа Аввакума» о роже­нице, которая занемогла, написано: «гораздо трудна, тря­сется вся». Подозреваем связь с трудом«болезнью» при­лагательного трудныйи в такой фразе Петра Первого: «Я половину уже лечебных трудных дней препровадил и так лекарство сил(ь)но, что обезсилел как младенец» ^[87]. В былине о Госте Терентьище о молодой жене расска­зывается:

Она с вечера трудна-больна,

Со полуночи недужна вся...

^[88]

В песеннике 1780 г.:

...лежит моя надежа труден-болен,

Труден-болен мил надежа мой в постеле

^[89]

.

В записи 1790 г.:

Перва пришла грамотка,

Нерадостна весточка:

Лежит родна матушка

Трудным-то труднешенька

^[90]

.

Вероятно, со свойством слова трудныйозначать не во­обще заболевание, а именно тяжкий недуг связано 9 этих случаях характерное для народной песни употребление синонимов (труден- болен, трудна- больна) или уменьши­тельной формы (трудным-то труднешенька).

В литературном языке XIX в. слово трудв значении «болезнь» относили к словам церковным (Слов. 1847). Ко­нечно, к этому времени оно осталось только в церковных книгах, но в более раннюю эпоху в значении и «работа» и «болезнь» воспринималось не как церковное, а было исконным достоянием и устной народной речи, пред­ставляя собой лексический элемент общеславянского на­следия. На это, кроме пережитков в восточнославянских говорах, указывают и такие факты, как, скажем, именова­ние труднимбольного в украинском языке и сходным образом — беременных женщин в языках болгарском ( труднажена) и сербохорватском ( труднажена). В послед­нем — и трудови«родовые боли». В начале прошлого века в словаре русского литературного языка слово труд­ный, помимо толкования «неудобоисполнимый, не легко совершаемый; с трудом производимый, понимаемый, по­стигаемый», сопровождалось и другим: «Очень болен. В сем смысле употребляется усеченно. Он очень труден, т.е. очень слаб, отчаян в болезни» (Слов. Акад. 1822). И в середине прошлого века второе значение было обык­новенным: трудный— «очень больной» (Слов. 1847). Да, собственно, и теперь, хотя и с ограничительными пометами «устар<елое>» и «разг<оворное>», слово трудныйеще от­мечают как относимое к больному, который находится в тяжелом, опасном положении (Слов. Акад., XV, 1963).

Когда понятия «болезнь» и «скорбь» при наличии своих, особых обозначений объединялись еще названием труд, вполне нормальным оказалось называние болезни, страдания скорбью, а больного, страждущего скорбным. Словоупотребление подобного рода, наряду с таким, которое свойственно и современному русскому языку, по данным древних памятников, идет от истоков русской пись­менности, что и неудивительно: скорбь(в древнерусском скърбь, скъръбь, скьрбьи другие варианты) — из обще­славянского лексического фонда. Пример из Остромирова евангелия: когда женщина рожает, испытывает страдание, а когда родит дитя, «не помьнить скъръбиза радость» (за радостью, по причине радости. — С. К.), так как родился человек в мир. В тексте конца XVI в. (Срезн. Матер.), где излагаются условия службы священника в церкви, говорится о скорби«болезни»: «Вечерню, заутреню к часы пети по вся дни, оприче того, коль скорбь или отъездка придет» — служить все дни, за исключением тех, когда болезнь или отъезд случится. Для деловой письмен­ности XVII в. такое словоупотребление является обычным. Приведем характерный пример: «Служил я холоп твои пре[ж]ним государем и тебе государю тритцат(ь) пят(ь) лет и ныне государь оскорбел и устарел... пожалуй мен[я] холопа своего за мою скорбь и за старость вел[икую] быт(ь) в своей царьскои светлости в Мастерской полате на мое место сынишку моему Елизарке в ст[оро]жех и вели государь меня холопа своего за мою ско[рбь] и за старость отпустит(ь)» (Ф. 396, оп. 1, ч. 3, № 2593, л. 1—1 об.). А в 1700 г. в Землянске некий Федька Далматов обвинял свою невестку в том, что она свекрови давала «в пойле» пить ужовой выползки, то есть змеиной кожи, из которой уж выполз, «чтоб ана от того тасковала и умерла а заловки своей Мар(ь)и травы давала чтоб ана от той травы сохла и ныне государь женишка моя и дочеришка животом съкорбят и кончаютца смертью» (Прик. стлб. 2346, л. 1).

Привычными были подобные случаи и в народно-раз­говорном языке XVII в. Вот примеры из писем-грамоток: «У сына моево Ива[на] девачка мален(ь)кая зело скорбна»; «Моему акаянству господь бог терпит з женишкою и с робятки в печалех своих и в скорбе еле жив» (Источн. XVII—нач. XVIII в., 20, 165—166). «А что го­сударь изволил ты ко мне писат(ь) про литавры и я за скорбью своею по се число и не делол а как господь даст милость свою мне от скорби излутчать и литавры конечно велю зделать»; «Я в Нижнем в скорби своей лежу шестую неделю чут(ь) жив» (Пам. XVII ст., 61, 96). «Не стало сего ж числа... княгини Федос(ь)и Алексеевны, а скорбь государь ей была от родов» (Прик. стлб. 640, л. 15 об.).