На сношения Востока с Западом имели лишь косвенное влияние те второстепенные государства, ряд которых тянулся от южной оконечности Каспийского моря до Геллеспонта, занимая внутренние страны Малой Азии и ее северные берега, а именно: Атропатена (в теперешнем Азербайджане, к юго-западу от Каспийского моря), Армения, Каппадокия внутри малоазиатского материка, Понт на юго-восточном и Вифиния на юго-западном побережье Черного моря. Все это были осколки великого персидского царства, где властвовали восточные, большей частью староперсидские династии; особенно отдаленная гористая Атропатена служила настоящим убежищем для старинной персидской национальности, над которым бесследно пронеслась даже гроза александровского нашествия; все эти государства находились в одинаково непрочной внешней зависимости от той греческой династии, которая заменила или желала заменить великих царей. Более важное влияние на общее положение дел имело кельтское государство, образовавшееся внутри Малой Азии. Там, между Вифинией, Пафлагонией, Каппадокией и Фригией, поселились три кельтских племени — толистоаги, текстосаги и трокмы, однако в связи с этим не отказавшиеся ни от своего родного языка, ни от своих обычаев, ни от своего государственного строя, ни от привычки заниматься разбоями. Двенадцать тетрархов, каждый из коих стоял во главе одного из четырех кантонов, на которые делились владения каждого из трех племен, составляли вместе с советом из трехсот членов высшую национальную власть и собирались на «священном месте» (Drunemetum), главным образом для того, чтобы постановлять смертные приговоры. Азиатам казались странными эти кельтские окружные учреждения и отвага и наемно-солдатские нравы северных пришельцев, которые то доставляли своим невоинственным соседям наемников, то на собственный счет грабили или опустошали окрестные страны. Эти дикие, но сильные варвары наводили всеобщий страх не только на жившие вокруг них изнеженные народы, но даже на азиатских великих царей, которые наконец согласились платить им дань, после того как несколько азиатских армий было уничтожено кельтами, а царь Антиох I Сотер пал в бою, сражаясь с ними (493) [261 г.].

Один богатый пергамский гражданин по имени Аттал был обязан отважной и успешной борьбе с этими галльскими ордами тем, что получил от своего родного города царский титул, который мог передать по наследству своим потомкам. Этот новый двор был в малом масштабе тем же, чем в большем был александрийский; здесь также обращали главное внимание на извлечение материальных выгод и оказывали покровительство искусствам и литературе, а правительство держалось осмотрительной и трезвой кабинетной политики, стремившейся частью к ослаблению обоих опасных континентальных соседей, частью к основанию в западной части Малой Азии самостоятельного греческого государства. Полная государственная казна много способствовала росту значения этих пергамских властителей; они давали сирийским царям взаймы значительные суммы, уплата которых впоследствии сыграла некоторую роль в числе поставленных Римом мирных условий; этим способом приобретались даже новые владения; так, например, Атталу была продана за 30 талантов (51 тыс. талеров) Эгина, которая была отнята в последнюю войну соединенными силами римлян и этолийцев у союзников Филиппа — ахейцев — и по договору досталась этолийцам. Однако, несмотря на блеск двора и на царский титул правителя, пергамская община постоянно носила на себе какой-то городской характер, да и в своей политике обыкновенно действовала заодно с вольными городами. Сам Аттал — этот Лоренцо Медичи древности — оставался в течение всей своей жизни богатым гражданином, и семейная жизнь Атталидов, в которой и после принятия царского титула по-прежнему царили единодушие и искренность, резко отличалась от беспутного и позорного образа жизни других более родовитых династий. В европейской Греции кроме римских владений на восточном побережье, из которых в самых значительных, как например в Керкире, как будто бы имели постоянное местопребывание римские должностные лица, и кроме собственно Македонской области свою собственную политику были более или менее в состоянии еще проводить: в северной Греции эпироты, акарнанцы и этолийцы, в средней Греции беотийцы и афиняне, в Пелопоннесе ахейцы, лакедемоняне, мессенцы и элейцы. Из этих племен эпироты, акарнанцы и беотийцы были во многих отношениях связаны с Македонией, в особенности акарнанцы, потому что только покровительство македонян могло избавить их от угнетения, которым им грозили этолийцы; но ни одно из них не имело большого значения. Внутреннее устройство было повсюду различно; примером тому, что там отчасти творилось, может служить хотя бы то, что у беотийцев, которые, впрочем, более всех страдали в этом отношении, вошло в обычай завещать ассоциациям общественных трапез всякую собственность, на которую не было наследников по прямой нисходящей линии, а со всякого, кто желал быть выбранным на государственную должность, в течение многих десятилетий брали обязательство, что он не дозволит никакому кредитору и по меньшей мере кредитору-иностранцу взыскивать должные ему деньги. Афиняне находили в Александрии защиту против Македонии и жили в тесном союзе с этолийцами; они также были совершенно бессильны, и только ореол аттического искусства и поэзии возвышал этих недостойных наследников блестящего прошлого над рядом мелких городов такого же типа. Более прочно было могущество этолийского союза; северогреческая народность еще не утратила там своей силы, но заразилась нравственной распущенностью и своеволием; там существовал государственный закон, по которому этолиец мог служить наемником против всякого другого государства, даже против такого, которое находилось в союзе с Этолией; и когда остальные греки настоятельно просили отменить такое безобразное постановление, этолийский совет отвечал им, что скорее можно выжить этолийцев из Этолии, чем исключить это постановление из местного законодательства. Этолийцы могли бы принести много пользы греческой нации, если бы не причиняли ей большого вреда этим организованным разбойничьим промыслом, своей упорной враждой с ахейским союзом и своей пагубной оппозицией против великой македонской державы. В Пелопоннесе ахейский союз соединил лучшие элементы собственно Греции в один Союз, для которого служили основами цивилизации, национальности и миролюбивая готовность к борьбе. Но цветущее состояние и в особенности обороноспособность союза, несмотря на его расширение, были подорваны дипломатическим эгоизмом Арата, который втянул ахейский союз в пагубные ссоры со Спартой и причинил ему еще более вреда тем, что вызвал вмешательство македонян в дела Пелопоннеса; этим путем Арат совершенно подчинил ахейский союз верховной власти македонян, так что с тех пор в главных ахейских крепостях стояли македонские гарнизоны и там ежегодно приносилась присяга в верности Филиппу. Более слабые пелопоннесские государства — Элида, Мессена и Спарта — руководствовались в своей политике старинной враждой к ахейскому союзу, которая питалась раздорами из-за границ; они держали сторону этолийцев против македонян, потому что ахейцы были в союзе с Филиппом. Между этими государствами приобрело некоторое значение только спартанское солдатское царство, перешедшее после смерти Маханида в руки некоего Набиса; этот Набис с постоянно возраставшей дерзостью искал опоры в бродягах и странствующих наемниках, которым раздавал не только дома и поля, но даже жен и детей спартанских граждан; он старательно поддерживал эти связи и, владея несколькими местечками на острове Крите, вступил в союз с этим главным притоном наемников и пиратов, для того чтобы сообща заниматься морскими разбоями. Его хищнические набеги на суше и его корабли, занимавшиеся морскими разбоями подле мыса Малеи, наводили страх на все окрестные страны; его самого ненавидели за низость и жестокость; но его владычество расширялось, и около того времени, когда происходила битва при Заме, ему даже удалось завладеть Мессеной. Наконец из всех второстепенных государств самыми независимыми были вольные греческие торговые города, разбросанные по европейским берегам Пропонтиды, по всему малоазиатскому побережью и по островам Эгейского моря; они представляют самую светлую сторону в этом смутном разнообразии эллинской государственной системы, в особенности те три города, которые снова стали пользоваться полной свободой после смерти Александра и благодаря оживленной морской торговле достигли немаловажного политического значения и даже значительного расширения своих владений; царица Босфора Византия, обязанная своим богатством и могуществом транзитным пошлинам и обширной торговле хлебом, которую она вела на берегах Черного Моря, Кизик на азиатском берегу Пропонтиды, колония и наследник Милета, находившийся в самой тесной связи с пергамским двором, и наконец прежде всего Родос. Тотчас после смерти Александра родосцы изгнали стоявший у них македонский гарнизон и благодаря их выгодному для торговли и мореплавания положению превратились в посредников торговых сношений во всем восточном бассейне Средиземного моря; их превосходный флот и мужество их граждан, блистательно доказанное знаменитой осадой в 450 г. [304 г.], дали им возможность сделаться не только осмотрительными и энергичными представителями нейтральной торговой политики, но и ее защитниками в ту эпоху непрекращавшейся взаимной вражды; так например, они силой оружия заставили Византию пропускать их корабли через Босфор без взыскания пошлин и не дозволили пергамским династам запереть вход в Черное море. С другой стороны, они по мере возможности старались избегать сухопутных войн, хотя и приобрели довольно значительные владения на противоположном карийском берегу, а если им это не удавалось, то вели их с помощью наемных солдат. Они повсюду заводили дружеские сношения — в Сиракузах, в Македонии, в Сирии и особенно в Египте — и пользовались большим уважением при иностранных дворах, так что во время войн между великими державами нередко случалось, что эти последние прибегали к их посредничеству. Совершенно особым однако расположением их пользовались греческие приморские города, разбросанные в огромном числе по берегам понтийского, вифинского и пергамского царств и также на отнятых Египтом у Селевкидов малоазиатских берегах и островах, как например Синоп, Гераклея Понтийская, Киос, Лампсак, Абидос, Митилена, Хиос, Смирна, Самос, Галикарнасс и многие другие. Все эти города были в сущности свободны, так как их зависимость от верховных властителей страны выражалась только в испрашивании подтверждения их привилегий и самое большее в уплате умеренной дани, и, если со стороны династов предъявлялись какие-нибудь неумеренные притязания, они отстаивали свои права или хитрой уступчивостью, или силой. В этих случаях их главными защитниками были родосцы, которые, например, оказали энергичную поддержку Синопу против Митридата Понтийского. В какой мере вольности этих малоазиатских городов упрочились среди раздоров и благодаря именно распрям между монархами, видно, например, из того факта, что несколько лет спустя между Антиохом и римлянами шел спор не о том, должны ли эти города пользоваться свободой, а о том, должны ли они испрашивать у царя подтверждения своих хартий. Как по своим своеобразным отношениям к местным верховным властителям, так и по всему остальному этот союз городов был настоящей Ганзой, во главе которой стоял Родос, вступавший с другими государствами в переговоры и заключавший с ними условия как за себя, так и за своих союзников. Там отстаивались городские вольности от монархических притязаний, и, в то время как вокруг городских стен бушевали войны, там благодаря сравнительно более обеспеченному внутреннему спокойствию поддерживался гражданский дух, развивалось гражданское благосостояние и процветали искусства и науки, которые не чувствовали на себе гнета своевольной солдатчины и не заражались тлетворной придворной атмосферой.