Система управления обеими испанскими провинциями имела некоторое сходство с той, которая была введена в Сицилии и Сардинии, но не была вполне ей тождественна. И здесь и там высшее управление находилось в руках двух добавочных консулов, которые были назначены в первый раз в 577 г. [177 г.]; в том же году были урегулированы границы и окончательно организованы новые провинции. Бэбиевым законом (573) [181 г.] разумно предписывалось, чтобы испанские преторы назначались на два года; но отчасти вследствие того, что число людей, добивавшихся высших должностей, постоянно увеличивалось, и еще более вследствие того, что сенат из недоверия опасался усиливать влияние должностных лиц, это постановление не строго исполнялось; кроме редких исключений римские наместники ежегодно менялись и в Испании, что было крайне неудобно ввиду отдаленности этой провинции и слишком большого срока, который требовался для ознакомления с местными условиями. Подвластные общины были все обложены податями; но вместо собиравшихся в Сицилии и Сардинии десятин и пошлин римляне, по примеру карфагенян, облагали отдельные города и племена определенной денежной контрибуцией или иными повинностями, которые сенат запретил в 583 г. [171 г.] взыскивать силой оружия вследствие жалоб, поступавших от испанских общин. Хлеб доставлялся там не иначе, как за деньги; сверх того, наместник не имел права требовать больше одной двадцатой доли урожая и вследствие вышеупомянутого распоряжения высших властей должен был при установлении цен принимать в соображение и интересы поставщиков. Напротив того, обязанность испанских подданных поставлять римским армиям вспомогательные войска имела там гораздо более важное значение, чем, например, в мирной Сицилии, и точно регулировалась отдельными договорами. Испанским городам, по-видимому, часто предоставлялось право чеканить серебряную монету по римскому образцу, и римское правительство вовсе не старалось удерживать там за собой такое же исключительное право чеканки, каким пользовалось в Сицилии. В Испании оно повсюду нуждалось в своих подданных и потому относилось к ним со всевозможной снисходительностью, и когда вводило провинциальное устройство и когда применяло его к делу. К числу тех общин, к которым Рим относился с особенной благосклонностью, принадлежали большие приморские города, основанные греками, финикийцами и самими римлянами, как-то: Сагунт, Гадес, Тарракон, которые в качестве естественных оплотов римского владычества на полуострове были допущены к союзу с Римом. В общем как в военном, так и в финансовом отношении Испания была для римской общины скорей бременем, чем выгодным приобретением, и потому сам собой возникает вопрос, почему римское правительство, в политическую систему которого в то время еще не входило приобретение заморских владений, не отказалось добровольно от такого обременительного владычества. На это, без сомнения, значительную долю влияния оказали торговые сношения и желание удержать в своем владении богатые железные рудники и еще более богатые, с древних пор славившиеся даже на дальнем Востоке, серебряные рудники ²⁰³ , которые Рим взял подобно Карфагену в свое пользование и разработка которых была организована Марком Катоном (559) [195 г.]; но главная причина, почему полуостров был удержан в непосредственном владении римлян, заключалась в том, что там вовсе не было таких государств, как массалиотская республика в кельтской стране или нумидийское царство в Ливии, и в том, что отказаться от обладания Испанией значило предоставить всякому предприимчивому воину возможность восстановить там испанское царство Баркидов.

ГЛАВА VIII

ВОСТОЧНЫЕ ГОСУДАРСТВА И ВТОРАЯ МАКЕДОНСКАЯ ВОЙНА.

Дело, которое было начато царем Александром Македонским за сто лет до того времени, когда римляне приобрели первый клочок земли, в тех странах, которые он считал своею собственностью, — это дело впоследствии не уклонялось от своей основной цели эллинизировать Восток, но с течением времени изменилось и разрослось в создание особой системы эллинско-азиатских государств. Непреодолимое влечение греческой нации к переселениям и основанию колоний, когда-то заманившее ее торговцев в Массалию и Кирену, на берега Нила и Черного моря, крепко держало теперь в ее руках то, что было приобретено великим царем. Греческая цивилизация мирно водворялась в старинном царстве Ахеменидов под охраной македонского оружия. Военачальники, наследовавшие великому полководцу, стали мало-помалу уживаться друг с другом, и между ними установилась система равновесия, обнаружившая некоторую регулярность даже в своих колебаниях.

Из входивших в эту систему трех важнейших государств — македонского, азиатского и египетского — Македония была при Филиппе V (вступившем на престол в 534 г. [220 г.]), по крайней мере с внешней стороны, тем же, чем она была при отце Александра Филиппе II, — хорошо округленным военным государством с находившимися в порядке финансами. На северной границе было восстановлено прежнее положение дел, после того как оттуда скатились волны галльского наводнения; пограничная стража без большого труда, по крайней мере в обычное время, сдерживала иллирийских варваров. На юге Греция не только находилась в зависимости от Македонии, но большею частью входила в ее состав: вся Фессалия в самом обширном смысле этого названия, от Олимпа до Сперхия и до полуострова Магнезии, большой и важный остров Эвбея, Локрида, Дорида и Фокида, наконец, Аттика и несколько отдельных пунктов в Пелопоннесе, как например мыс Суний, Коринф, Орхомен, Герея, Трифилийская область, а в особенности «тройные оковы эллинов» — три важные крепости: Деметриада в Магнезии, Халкида на Эвбее и Коринф, — все эти страны и города находились в настоящей подданнической зависимости от Македонии и были заняты македонскими гарнизонами. Но главной опорой для могущества этого государства служила коренная македонская земля. Правда, население этой обширной страны было крайне немногочисленно; при напряжении всех своих сил Македония едва была в состоянии набрать столько солдат, сколько их насчитывалось в двух легионах, составлявших обыкновенную консульскую армию, и не подлежит никакому сомнению, что в то время страна еще не успела восполнить убыль населения, которая была последствием походов Александра и галльского нашествия. Но в собственно Греции нравственные и политические силы нации были надломлены, народ уже кончил свое существование, и ничто не привязывало его к жизни; даже лучшие люди проводили время или за чашей вина, или с рапирой в руках, или за учеными занятиями. На Востоке и в Александрии греки сеяли благотворные начала среди густого местного населения и вводили там свой язык и свое краснобайство, свою науку и свою лжеученость, но они были столь немногочисленны, что могли с трудом поставлять местному населению офицеров, государственных людей и школьных наставников и не были в состоянии образовать средний класс чисто греческого типа хотя бы только в городах. Наоборот, в северной Греции еще уцелела в значительной мере та здоровая народная сила, которая породила марафонских героев. Этим объясняется, почему македоняне, этолийцы и акарнанцы так самоуверенно выдавали себя повсюду, где они появлялись на Востоке, за людей высшего закала и почему их действительно принимали там за таковых, вследствие чего они играли выдающуюся роль при дворах Александрии и Антиохии. Характерен рассказ о том александрийце, который долго жил в Македонии, усвоил там местные нравы и местную манеру одеваться и по возвращении на родину считал самого себя человеком, а александрийцев рабами. Эта жизненная крепость и этот неослабевающий национальный дух были особенно на пользу македонскому государству как самому могущественному и самому благоустроенному из всех северных греческих государств. Конечно, и там абсолютизм взял верх над старинным, до некоторой степени сословным устройством; но отношения между властителем и подданным были нисколько не похожи на те, какие существовали в Азии и Египте, и народ еще чувствовал себя самостоятельным и свободным. Из всех древних народов ни один не стоял так близко к римлянам, как македоняне, и по упорству, с которым они боролись против всякого внешнего врага, кто бы он ни был, и по непоколебимой верности к родине и к наследственному правителю, и по мужественной стойкости во времена самых тяжелых бедствий; поразительно же быстрое возрождение государства после галльского нашествия покрыло вечно славой как правителей, так и народ, которым они управляли. Второе из трех великих государств — азиатское — было не чем иным, как поверхностно преобразованной и эллинизированной Персией, царством «царя царей» — как обыкновенно называл себя его властитель, верно выражавший в этом названии как свое высокомерие, так и свое бессилие, — с такими же притязаниями на владычество от Геллеспонта до Пенджаба и с таким же лишенным всякого прочного единства внутренним устройством, собранием более или менее зависимых государств, непокорных сатрапий и полусвободных греческих городов. В Малой Азии, номинально причислявшейся к царству Селевкидов, все северное побережье и большая часть восточного внутреннего материка были фактически во власти туземных династий или проникших туда из Европы кельтских орд; значительная часть западных стран находилась во власти пергамских царей, а острова и приморские города частью принадлежали египтянам, частью были свободны, так что у великого царя там оставалось немного больше, чем внутренние Киликия, Фригия и Лидия, и огромное число недействительных титулов на владения вольными городами и царствами — совершенно аналогично той власти, какой когда-то облечены были германские императоры за пределами их наследственных владений. Это царство истощало свои силы в тщетных попытках вытеснить египтян из прибрежных стран, в пограничных распрях с восточными народами, парфянами и бактрийцами, в ссорах с поселившимися в Малой Азии на ее беду кельтами, в непрестанных усилиях сдерживать стремления восточных сатрапов и малоазиатских греков к независимости и в семейных раздорах или восстаниях претендентов; хотя ни одно из основанных Диадохами царств не избежало ни таких восстаний, ни вообще тех ужасов, к которым обыкновенно приводит абсолютная монархическая власть в эпоху своего упадка, но бедствия этого рода были в азиатском царстве более пагубны, чем где-либо, потому что при непрочности внутренней государственной связи они обыкновенно имели последствием отпадение некоторых провинций на более или менее продолжительное время. В противоположность Азии Египет был прочно сплоченным единым государством, в котором государственная мудрость первых Лагидов, искусно воспользовавшаяся древними национальными и религиозными преданиями, создала вполне абсолютную монархическую власть и где даже самые возмутительные злоупотребления правителей никогда не вызывали стремлений ни к эмансипации, ни к отпадению. Этот абсолютизм не имел ничего общего с национальным роялизмом македонян, который был основан на чувстве собственного достоинства и служил для него политическим выражением. В Египте население было совершенно пассивно: там все сосредоточивалось в столице, а эта столица целиком зависела от царского двора; поэтому вялость и леность правителей парализовали там жизнь государства еще более, чем в Македонии и в Азии; и наоборот, эта государственная машина оказывалась в высшей степени полезной в руках таких людей, как Птолемей I и Птолемей Эвергет. Египет обладал тем преимуществом перед своими двумя великими соперниками, что египетская политика не гонялась за призраками, а преследовала ясные и достижимые цели. Македония, родина Александра, и Азия — страна, где Александр воздвиг свой трон, — не переставали считать себя наследницами основанной Александром монархии и более или менее настойчиво заявляли притязания если не на ее восстановление, то по крайней мере на то, чтобы быть ее представительницами. Лагиды никогда не пытались основать всемирную монархию и не мечтали о завоевании Индии, но зато они перетянули из финикийских портовых городов в Александрию всю торговлю, какая велась между Индией и Средиземным морем; они сделали Египет первой торговой и морской державой той эпохи и владыкой над восточным бассейном Средиземного моря вместе с его берегами и островами. Показатель, что Птолемей III Эвергет добровольно возвратил Селевку Каллинику все свои завоевания вплоть до портового города Антиохии. Отчасти благодаря такой политике, отчасти благодаря выгодному географическому положению Египет занял по отношению к обеим континентальным державам такую временную позицию, которая была чрезвычайно удобна и для обороны и для нападения. В то время как враг и после удачных военных действий едва ли был в состоянии серьезно угрожать Египту, который был со всех сторон почти недоступен для сухопутных армий, египтяне, нападавшие с моря, смогли утвердиться не только в Кирене, но и на Кипре и на Цикладах, на берегах Финикии и Сирии, вдоль всего южного и западного побережья Малой Азии и даже в Европе в Херсонесе Фракийском. Александрийское правительство постоянно имело перевес над своими противниками как держава, располагавшая большими денежными средствами благодаря тому, что оно эксплуатировало плодоносную долину Нила в непосредственную пользу государственной казны и ввело у себя такое финансовое хозяйство, которое умело искусно извлекать материальные выгоды и было столь же беспощадно, сколь и предусмотрительно. Наконец Лагиды с разумной щедростью поддерживали стремления того времени к серьезным исследованиям во всех сферах знания и мышления, а эти исследования умели сдерживать в таких пределах, что они не сталкивались с основными принципами абсолютной монархии и даже соответствовали ее интересам; этим Лагиды не только приносили непосредственную пользу государству, в котором строительство кораблей и машин носило на себе следы благотворного влияния александрийских математиков, но и обращали в служанку александрийского двора эту новую духовную силу, самую значительную и самую возвышенную из тех, которые сохранила в себе эллинская нация после своего политического раздробления, — конечно в той мере, в какой эта сила соглашалась прислуживаться. Если бы царство Александра не разрушилось, греческое искусство и греческая наука нашли бы в нем такое государство, которое было бы достойно и способно приютить их у себя; но теперь, когда нация превратилась в груду обломков, в ней буйно развился ученый космополитизм, для которого скоро сделалась магнитом Александрия, где научные средства и коллекции были неисчерпаемы, где цари сочиняли трагедии, к которым министры писали комментарии, и где процветали учебные заведения и академии. Из всего сказанного видно, каковы были взаимоотношения трех великих держав. После того как морская держава, господствовавшая над берегами и монополизировавшая море, достигла первого важного успеха — политического отделения европейского континента от азиатского, она должна была стремиться к ослаблению обоих великих континентальных царств и к охране всех мелких государств, между тем как Македония и Азия, несмотря на свое взаимное соперничество, видели в Египте общего врага и потому действовали или по крайней мере должны были бы действовать против него общими силами.