— Скучно тебя слушать, Захария. На сборщика жалуетесь, а сами в подвалах и ямах сыр прячете… Зачем хитрите, сам обойду. Что полагается господину — надо отдавать. Каждому его доля будет выдаваться. Сколько наработаешь, столько и получишь. Что тебе, Кетеван?

— Вот, дядя Шио, ты велел белый мед принести, все собрали. Богом клянусь, больше нет.

— Один кувшин? По-твоему, выходит, дядя Шио совсем дурак. Убирайся отсюда. Сборщик знает, как надо учить вас.

Ошеломленный Георгий с трудом поднялся, хлопнул дверью и застыл на пороге. Черная комната была завалена резаной птицей, молочными поросятами, свежим сыром, взбитым маслом, упругими фруктами.

С шумом распахнулась дверь. Георгий вышел на двор. Худенький старичок с проворством ребенка выскочил на улицу и скрылся за углом. Георгий смотрел во все глаза на отца, опьяненного счастьем и властью. Одетый в праздничную чоху, с затуманенными глазами, он был неузнаваем.

Георгий понял: разговором делу не поможешь, надо немедленно что-то предпринять, на что-то решиться, но встревоженные мысли не находили выхода.

— Где мать и Тэкле?

— Жена гзири за ними пришла, ее девушки платье для Маро с Тэкле шьют, синее шелковое, твой подарок… Мерить пошли… Долго спал, дорогой. Маро не хотела уходить, ждала, когда проснешься, но жена гзири сказала, иначе к воскресенью готово не будет. В воскресенье о твоем здоровье молебствие отслужит священник, потом к нему обедать пойдем, — захлебывался словами Шио.

— Где Папуна?

— Папуна с утра сердитый: детей ждал, а кто посмеет у владетеля Носте крик поднимать?.. Куда уходишь? Все приготовлено в саду, Маро сейчас придет… За двумя месепе послал, пусть работают. Маро трудно одной…

Упоенный, он продолжал говорить, не заметив, как Георгий широко зашагал по необычно пустым улицам…

— Уехал? — переспросил Георгий деда Димитрия. — Куда уехал?

Но ни дед, ни родители остальных друзей не знали, куда ускакали сыновья. Особенно поразил Георгия дом Элизбара, где он любил бывать. При его появлении семья разбежалась, в доме поднялась суматоха. Георгий догадался: прятали ковры и другие вещи.

Отец Элизбара вышел к нему, долго кланялся, просил азнаура оказать честь войти в дом.

— Что ты, дядя Петре, точно первый раз меня видишь. Как живешь, здоровы у тебя?

— Здоровы… Только плохо в этом году, война была, много сборщик взял… Семья большая, не знаю, как зиму будем…

— Не беспокойтесь, дядя Петре, проживем.

Георгий удивился. Петре никогда не жаловался.

Сборщики, дружившие с богатыми, получали щедрые подарки и облагали их гораздо меньше бедняков.

Хуже дело обстояло у Даутбека. Всегда радостно его встречавшие, они вышли к Георгию с каменными лицами.

— Хозяйство свое пришел проверять? Не беспокойся, ничего не скроем, — холодно сказала мать Даутбека.

Саакадзе посмотрел на них и молча вышел на улицу.

У дверей большого дома стояла с палкой бабо Кетеван. Она когда-то дружила с бабо Зара.

Георгий безотчетно, как в детстве, подошел к ней.

— Бабо Кетеван, дай яблоко.

Кетеван засмеялась:

— Только за яблоки бабо помнишь? У, кизилбаши…

Она, бурча, вошла в комнату и быстро вернулась, держа в руках золотистое яблоко.

— На, Тэкле половину отдай.

Георгий засмеялся: в течение шести лет бабо Кетеван повторяла одно и то же. Он разломил яблоко и предложил бабо самой выбрать половину для Тэкле. Кетеван испытующе посмотрела и, вздохнув, сказала:

— Одинаковые, ешь, какую хочешь.

Георгий с наслаждением вонзил крепкие зубы в рассыпчатую мякоть.

Из дома выбежала молодая женщина, за нею, шлепая чувяками, семенил испуганный мужчина. Женщина резко оттолкнула старуху.

— Из ума выжила, — прошипела женщина, — войди, господин в дом, хоть весь сад возьми, твое…

Георгий посмотрел на женщину. Мелькнули пройденные годы: вот она, под смех соседей выгнав его из фруктового сада, с палкой преследует по улице. Недоеденное яблоко упало на дорогу…

Маро расстроенная встретила Георгия. Не все ли равно, в каком платье молиться за такого сына?

Георгий нежно обнял мать. Она заплакала.

— Нехорошо, Георгий, Папуна из дома убежал, ты голодным ходишь… Соседи прячутся, никто поздравить не пришел… Первые кланяются… Жены гзири, надсмотрщика, нацвали проходу не дают, вертят лисьими хвостами. Где раньше были?

«Что-то надо сделать», — стучало в голове Георгия.

Шио рассердился.

— С ума сошла! Горе большое! Нашла, о чем плакать. Соседи первыми кланяются? Пусть кланяются. Раньше я, бедный азнаур, перед всеми мсахури шею гнул, теперь пусть жирный Гоголадзе немного буйволиную шею согнет, и Оболашвили тоже пусть кланяется, и гзири тоже, и нацвали. Пусть все кланяются владетелям Носте.

— Когда от доброго сердца кланяются, ничего, а когда завидуют, ненавидят, боятся, такой поклон хуже вражды, — сокрушалась Маро. — Пойдем, Георгий, в сад, там кушанье приготовлено… Два месепе пришли работать, мать и сын… Вот самой делать нечего. Шио велел, — добавила она виновато.

В саду под диким каштаном с еще не опавшими листьями стояли из грубо сколоченных досок узкий стол и скамьи. Георгий с отвращением оглядел яства, обильно расставленные на цветном холсте. Заметив опечаленное лицо матери, молча сел.

Шио самодовольно, с жадностью поедал все, на что натыкался глаз.

Хлопнула дверь, и в сад вошел Папуна. Георгий опустил голову.

Папуна молча подошел, сел, вынул платок и вытер затылок.

Шио, без умолку говоривший, налил вино и хвастливо заявил:

— Нацвали большой бурдюк в подарок прислал.

Папуна молчал.

— Сейчас горячий шашлык будет, — захлебывался Шио. — Эй, Эрасти! — крикнул он.

Подбежал изнуренный мальчик. Бесцветные лохмотья едва прикрывали коричневое тело. Он согнул голову, точно готовясь принять удар.

— Шашлык принеси, дурак, и скажи матери, пусть еще два шампура сделает.

Мальчик стремглав побежал обратно.

Георгий посмотрел на Папуна, но тот упорно молчал.

Злоба росла, давила Георгия, кулаки сжимались, глаза застилал туман.

Прибежал Эрасти. На глиняной тарелке румянился шашлык. Глаза Эрасти блуждали, в углах рта пузырилась голодная слюна. Он дрожащими руками поставил блюдо перед Шио.

Георгий взглянул на мальчика.

— Садись, ешь.

Эрасти непонимающе мигал глазами.

— Ешь, говорю! — стукнул кулаком Георгий.

Посуда подпрыгнула, расплескивая содержимое. Шио кинулся поднимать опрокинувшийся кувшин. Эрасти, полумертвый, упал на скамью. Георгий подвинул ему шашлык.

— Ешь, пока сыт не будешь.

Эрасти взял кусок мяса. От страха пальцы никак не попадали в рот.

— Добавь для смелости вина, Георгий, — повеселел Папуна.

— Это вино слишком дорогое для месепе, — обиделся Шио.

Не ответив, Георгий, налил а чашу вина и подвинул к Эрасти.

— А ну, покажи, мужчиной растешь или собакой.

Эрасти, стуча зубами, расплескивая половину, поспешными, неровными глотками опорожнил чашу.

— Молодец, — подбодрил Папуна, — завтра две выпьешь.

Шио брезгливо косился на испуганного, жадно глотающего мясо Эрасти.

— Не надо сразу много — заболеет, — вздохнула Маро, решительно отодвинув блюдо. — Будешь сыт у нас, и одежду завтра найду… Мать тоже сейчас кушает, — добавила она, угадывая мысли сына.

— Большая у вас семья, Эрасти? — спросил Георгий.

— Нет, господин. Отец, мать, еще два брата маленьких, есть и сестра, бабо тоже есть. Сестра больная, ноги совсем плохо ходят, люди говорят — от голода. Бабо тоже не работает, старая, на них долю надсмотрщик не дает. Нам тоже мало дают, не хватает, а работаем много. У кого все здоровые и работают, тому лучше. Одежду тоже им не дают, нашу носят. Пусть носят, лишь бы не умерла сестра, жалко. Одна у нас и очень красивая, господин, только ноги плохо ходят, от голода, говорят…

Мальчик испуганно замолк и вскочил из-за стола.

Маро тихонько вытерла слезы.

— Эрасти, ты сколько можешь на себе нести? — спросил Георгий.