Толпа расступилась перед священником. Он осенил гудящую площадь крестом.

Народ смолк.

— Георгий, бог дает господину власть над людьми. Господин должен беречь, заботиться о своих людях, а ты что хочешь делать? Нехорошо начинаешь.

— Нехорошо?! — загремел Георгий. — Ты отец, о боге говоришь, я богу подчиняюсь… тебе верю, ты к небу ближе стоишь, на греческом языке правду знаешь. Сейчас мы перед лицом не только бога, но и народа. Пусть еще один человек скажет, что нехорошо я начинаю…

— Кто скажет, четвертый вор будет… Прошу тебя, Георгий, дай мне их на полтора часа! — кричал Димитрий.

— Никто не скажет, отец Симон. Господин должен заботиться о своих людях? А я что делаю? Тебе люди верят. Почему ни разу не пошел посмотреть, как сорок семейств из-за трех воров с голоду умирают, почему им не сказал — не по-христиански поступаете?.. А когда воров наказывают, ты заступаешься? Я плохо начинаю, но, может, не плохо кончу.

Георгий выхватил шашку и приподнялся на стременах.

— Клянусь верной шашкой рубить головы тем, кто против народа!

Толпа восторженно бросилась вперед.

— Царский нацвали, у тебя ключи от амбаров, сушилен и сараев, где шерсть? Папуна возьми ключи, везде стражу поставь, завтра осматривать буду… А сегодня выдай сорока семействам их долю…

Шио заволновался.

— Сын мой, я тоже с Папуна пойду, хочу видеть, сколько месепе получат.

— Для тебя, отец, другое дело найдется, а лучше Папуна никто не знает, сколько человек должен получить… Много буйволов и ароб царских было? Не помнишь? Плохо, нацвали все должен помнить. Отец, выбери людей. Дядю Датуна возьми, пусть он молодым пастухам баранов передаст. Сосчитайте, сколько у меня буйволов, коров, коней, овец, свиней и разной птицы, все сосчитайте. Через три дня на базарной площади новым глехи хозяйство раздавать буду и новым мсахури — кто нуждается — помощь дам. Если дело есть, дом мой все знают… На краю Носте стоит…

Саакадзе хлестнул коня и, не оглядываясь, поскакал.

Радость. Тревога. Толпа гудела, недоумевала. Георгий, еще недавно свой, близкий, казался чужим, властным, перевернувшим непонятную жизнь. Радовались мсахурству, но всех пугало возвышение месепе. Их сторонились, качали головой:

— Если так пойдет, какая радость от жизни?

— Нацвали, гзири и сборщик сильные были, а что с ними сделал?

— Правда, немного грабили всех, но привыкли к ним, все же сговаривались.

— Теперь новых назначат, может, хуже будет.

— Вот, вот. Даутбек к себе их ведет.

— Несчастные!

— Знал Георгий, кому в дом дать.

— Да, давно вражда между Гогоришвили и сборщиком.

— А месепе? Посмотрите, как побежали за Папуна… О, о, Папуна все им отдаст!

— Мы работали, а презренные рабы получат.

— Где правда, где правда?

— А как со священником плохо говорил!

— Совести в нем нет.

— Не слушайте, не слушайте, люди, богатые всегда недовольны, даже гзири жалеют.

— Георгий сказал, ничего отнимать не будет.

— Может, даже немного прибавит.

— Конечно, прибавит. Чем мы хуже месепе?

— Георгий обещал хозяйство месепе раздавать.

— Мы тоже пойдем, пусть нам тоже даст.

— Конечно, мсахури хорошо, но без хозяйства на что мсахури?

— Хозяйство будем просить.

— Шио видели? Как сумасшедший.

— Будешь сумасшедшим!

— Люди, люди, бегите к амбарам! Что Папуна делает! Сколько раздает!

— Из месепе стражу везде ставит!

— О, о, где раздает?

Люди бегали, метались, кричали. У священника голосили, проклинали, рвали на себе одежду жены арестованных.

У Дато «Дружина барсов» думала, спорила, протестовала и под брань Димитрия пошла к Георгию.

— Бросили?!

— И хорошо сделали! Разве ты один не лучше понял? Вот мы целый день, как утки, в вине плавали, три бурдюка выпили, по тебе скучали, но решили не мешать. Как хочешь, так и поступай.

— Выходит, еще вас благодарить должен?

— Конечно, должен! Когда человек один, он больше думает, а когда человек думает, он всегда прав.

— Как в пустыне остался, только Папуна рядом. Испугались все, бежали. Какие вы друзья, если испугались?

— Не испугались, а обрадовались. К князьям народ привык, знает желание князя, а желание соседа своего не знает. Вот ты, Георгий, вольную нашим родным дал. Не убежали б, нам тоже бы дал. Думаешь, приятно твоей добротой пользоваться? А сейчас из-за выгоды ненужных людей на свободу отпустил. Ты думаешь, я тебя не понял? Моя семья богата. Отец умел со сборщиком дружить, его сборщик не грабил. Восемь мужчин работали. Много работали, много имели. Если бы здесь остались, ты бы тоже от наших родных не брал. Какая тебе польза? Землю даром занимают, дом занимают. Уйдем, ты месепе сюда возьмешь. Из молодых дружину выберешь верную, как кинжал, из стариков преданных сторожей сделаешь… Скажи, не правду говорю?

Георгий незаметно улыбнулся:

— Правда, Ростом, ты угадал: сто пятьдесят верных людей приобрел и дружину себе создам, и все должности по хозяйству между ними распределю, а хозяйствами никого не обижу. Носте наше местом радости будет. А вам, Элизбар и Даутбек, стыдно, вы тоже были бедными азнаурами и первые мне не поверили… Ну, а теперь будем веселиться.

— Э, э, Георгий, не очень веселись, будь осторожен, друг. Ты что, один здесь живешь? Разве кругом нет князей, азнауров? Где научился месепе в глехи переводить, какой пример для народа даешь? Думаешь, молчать князья будут? Вспомни мое слово: царь с тобой тайный разговор поведет.

— Пусть поведет, о своем народе большие новости узнает, Дато. Князей не боюсь — на собственной земле я хозяин, а если мой пример не по душе князьям, еще лучше. За эти дни я сто лет прожил… Давно мысли, как молодое вино, бродили, только не понимал, а народ ударил по голове, — сразу понял. Точно спал, а теперь проснулся и… никогда больше не засну. Значит, правда, кто выше сядет, тому виднее. Если азнаур может дать жизнь одной деревне, сколько может дать полководец?

— Народ не раз был осчастливлен полководцами.

— Ты не понимаешь, Даутбек, я не о князьях, о народном полководце говорю; князья угнетают народ, а если мы, азнауры, начнем помогать народу, сами сильнее будем. И если для народа нужно стать князем, он должен стать им… Купцом, монахом, разбойником — ни от чего не смеет отказываться…

— Не слушай их, Георгий, — вспылил Димитрий, — до войны «барсами» ходили, азнаурские куладжи надели — буйволами смотрят. Как ты будешь, так и я у себя заведу. Мы тоже не очень бедные, в моем наделе маленькая деревня, десять семейств, все — месепе, угли для Тбилиси жгут. Черные, как черти. Надсмотрщик мсахури в хорошем доме живет.

— Я тоже, Георгий, уйду, отец очень хочет. Только думаю, нехорошо пустые дома оставлять, трудно тебе сразу будет. Пусть, кто уходит, немного хозяйства для новых глехи оставит. Мы, сколько можем, дадим.

— Ты дурак, — горячился Димитрий, — я видел твой новый надел, даже дома хорошего нет, в разваленном сарае старый месепе под циновкой умирает. Это он, Георгий, от гордости уходит, а я отца с семейством отправлю, а с дедом на зиму здесь решил остаться. Время трудное, как можно тебя одного бросить? Вчера им говорил. Спорят… Как же, около княгинь потанцевали, сразу царскими советниками стали. Головы от ума распухли. А если по совести поступать, никто на зиму уходить не смеет. Семейства пусть уйдут, а для нас здесь дело есть. Или нам вместе больше ничего не суждено?

— Димитрий прав, — задумчиво произнес Дато, — мы не должны разъединяться. Пусть семейства выедут. У тебя, Димитрий, дом просторный, поместимся. Да мне кажется, всем часто уезжать придется, а кто здесь останется, помогать будет. Ты как думаешь, Георгий?

— Не знаю, друзья, может, Димитрий не прав, может, лучше для вас оставить меня. Сейчас мне страшно стало… Может, устал, только чуствую — не остановлюсь, глаза до конца не видят, мыслям предела нет. Может, плохо это. Пока не поздно, уходите от меня, лучше для вас.