«Где я видел эту кровать? Быстрей! Быстрей! Не думать! Не причитать! Ага. Вот. Одеяло это — нахрен! Отпусти её, дедуля! Сейчас и до тебя очередь… Твою ж мать, тяжёлая! Ну же! Х-ха! Не дышать! Не дыш… Ху-у-у… Кха-кха-кхаааа! Не дыш… Твою ж… Оп! Давай же, сучка, ой, блин, прости, даваааай! Ещё раз оп! Да за что ты там уцепилась? Ой, прости, бабусь, что я тебя за жопу, но так будет быстрее всего. Оп! Еееесть!»

Дима, надрываясь, стащил сухонькую на вид, но оказавшуюся такой тяжёлой бабку с кровати, в несколько семенящих шагов дотащил до проёма и, надрываясь, вскинул на остатки рамы. Потом, не церемонясь, упёрся руками ей в юбку — и вытолкал тело, не подающее признаков жизни, наружу. Внутри остались только ноги. Толкнув и их, Дима окончательно выпростал бабку во двор. Обернулся назад, чтобы сделать такой же рывок за дедом, но ноги подкосились, в сознании набатом застучало: «Вали наружу быстро!» и предательское, а может и спасительное: «Ты сделал всё, что мог!» Дима с ужасом осознал, что как бы себя ни уговаривал и сколько бы ни надеялся на чудо, но назад он всё же не полезет. «Для этого есть пожарные! — колотилось у него в мозгу. — Они его вытащат! Я и так уже…» Додумать не успел, тело вновь решило за него. Попросту перегнулось наружу через раму, а руки ничуть не задержали, а помогли.

Он свалился на лежащую кулем бабку, скатился по ней в мокрую грязь и уставился в небо. Сбоку от него серое мешалось с голубым — это вырывался дым из горящего дома. Прямо над ним в небо подымались тлеющие ошмётки. И сбоку, медленно приближаясь, летела очередная порция никчёмной здесь воды, такой искрящейся, такой красивой. И такой мокрой. С громким «плюх» она окатила Диму с ног до головы. Сознание дало сбой: Дима не проконтролировал, что нужно выходить из ускорения. Вышлось как-то само.

Звуки, как всегда в первые секунды после замедления, болезненно нахлынули. Крики, вой сирены, очередное «гуп» бревна о дверь, женский многоголосый вопль, чьи-то не в тему указания, хриплый испуганный лай, треск взрывающегося шифера, гул горящей древесины. Особо громко завопила какая-то женщина, ей вторила ещё одна.

Его схватили за руку, рванули, да так сильно, что чуть не потянули мышцы. Потом подхватили за вторую — и облака над головой резвее побежали назад.

— Отзынь, отзынь! — отпустили. Тут же на голову водопадом хлынула холодная вода. Она ослепила, сделала больно исстрадавшейся коже, но отрезвила. Дима оттолкнул вновь схватившие его руки, рванул всё ещё намотанный на него шарф, сдёрнул — и зашёлся в долгом, хриплом кашле. Он сидел, тупо уставившись в грязную землю, кашлял, сплёвывал, а в поле его зрения появлялись и исчезали туфли, кроссовки, ботинки, сапоги. Он смотрел на отражение пожара в набежавшей луже рядом с ногами, а вокруг копошились, стучали его по спине и плечам, что-то кричали в ухо, жали руку. Накинули сверху одеяло, кто-то примчался с полотенцем, женские руки сноровисто стали вытирать его мокрые волосы.

В поле зрения появилась женщина в белом халате, посмотрела зрачки, посветила фонариком, заставила вдохнуть вонючего нашатыря и почему-то приказала дать ему чай. Сама же поспешила к копошащимся рядом людям. Видать там, на широкой лавке, лежала спасённая (спасённая ли?) им бабка. Врач закричала на людей, разгоняя их:

— Воздуха! Воздуха!

Отхлынули, несколько раз чуть не наступив на Диму. Он, уже держа откуда-то взявшуюся у него в руках кружку с горячим чаем, пахнущего детством, безучастно наблюдал, как к тушению пожара приступили прорвавшиеся, наконец, пожарные. Бегали, сноровисто разматывая рукава брандспойтов. Один долбил в дверь топором на длинной рукояти, второй в противогазе сунулся в проём окна.

— Оооойииии, — как-то особенно громко раздалось чуть ли не над ухом. — Батюшки святы! Мамаоооо!

Запричитала какая-то женщина, кинувшаяся к лавке, заламывая на ходу руки.

— Мама, как же так?! Гореее тооо какоооеее! А пап… папа где? Где? Где он?

Диме стало невероятно стыдно. Так горячо стыдно, что он, будучи рядом с дедом, всё же не нашёл в себе сил и смелости попытаться спасти и его. «Я же мог! — кричал он про себя. — Почему, почему не попробовал?!»

Да, на задворках билась более разумная мысль о том, что, попытайся он вытащить из огня и деда, то с большой вероятностью, да практически со стопроцентной вероятностью там бы рядом и лёг навсегда. Что он и так чуть себя не угробил. Что он всё же спас из огня человека!

Но эта мысль пасовала перед этим криком горя. Он не мог себя заставить посмотреть на ту, которая только что лишилась отца. Хотя… может и спасут пожарные? Вряд ли, конечно. Когда он откидывал одеяло, оно уже горело, а дед лежал пластом, и рот его был открыт. Не жилец.

— Вот, его благодарите: он вашу маму из огня вытащил, — буркнула врач, деликатно оставляя наедине мать и дочь. Проходя, внимательно глянула на Диму, чем-то осталась довольна — и поспешила к пожарным, только что вытащившим тело деда из дыма.

— Дочка, — хрипло донеслось от оставшихся один на один женщин.

— Молчи, молчи, мамо, — перебила её причитающая.

— Дочя, прости. Не вышло. Мы сделали так, как договорились, но…

— Молчи, мамо, — уже зло крикнула «дочка», и последующие слова заглохли в громком нытье.

«Какого чёрта?» — зашевелился червячок подозрения у Димы. Он глянул на бабку и её дочь… и чуть было не повалился на землю, наткнувшись на взгляд, направленный на него. О, если бы взглядом можно было убивать — от «спасителя» сейчас остались бы рожки да ножки. Такой лютой ненависти, какая вылетала из глаз «дочки», он ни от кого не получал. И он узнал эту женщину! Это она, такая странная, стояла, схоронившись, за забором и напряжённо смотрела на горящий дом. Стояла и смотрела. Ждала чего-то. Напряжённо ждала.

Диму прошиб холодный пот, когда он осознал, свидетелем и невольным соучастником чего сейчас стал. «Нет, нет-нет, быть такого не может! Не может дочь так поступать с отцом и матерью! — кричало у него внутри, но тут же другой голос обвиняюще перебивал: — Вот змеюка подколодная! Да разве ж можно вот так: родных подбивать на такой грех?! Из-за чего? Из-за дома? Из-за хозяйства? Не потому ли в стоящем отдельно от всех старом маленьком домике решили уйти из жизни, а не в большом и крепком пятистенке? Да и дочь ли она им?»

Конечно, он ничего не мог доказать. Конечно, он мог ошибаться. Но разве то, что он слышал — голосовая галлюцинация? А то, что видел — зрительная?

«Как гнусно!» — Дима ощутил просто непреодолимое желание оказаться как можно дальше отсюда. От этой всей ситуации. От опостылевшего дыма, мельтешения людей, вообще — от людей подальше.

Он, наплевав на то, что могут увидеть, как он ускорился, то есть — как он пропал, перешёл в ускорение. И, всё ещё шатаясь из стороны в сторону, пошёл сквозь людскую толчею, кого-то отталкивая, кого-то обходя.

Ему было гадко, грустно и мокро. В душе вместо чувства морального удовлетворения от спасения чьей-то жизни поселилась премерзкая зловонная куча отвращения. Уже выбравшись из толчеи, вспомнил про свой рюкзак и куртку. Пришлось возвращаться и искать. С трудом, но нашёл, причём совсем не у той женщины, и куртка была с вывернутыми карманами. Отвращение стократ усилилось. «Люди! Люди, почему вы такие твари?!» — орал про себя Дима.

На пожаре с ног сбилась милиция и врачи, выискивая молодого человека, полезшего в огонь и спасшего бабушку. А этот пропавший герой, кое-как отмывшийся в общественном туалете, трясся в метро, бездумно уставившись на своё искажённое отчаянием отражение.

Игорь Владиславович Карачаров, потягивая кефир, сидел на диване и ждал без четверти полночь. Боксёрские бои супертяжеловесов он всегда любил. А когда на экране появится знакомая заставка, он сбегает к холодильнику за специально для такого случая купленным бельгийским пивом. Надо же когда-нибудь давать себе послабления. Хоть в вечер субботы.

Семья в порядке. Жена поехала на выходные за город к подруге, дочь с гулек возвращается, уже звонила. Сын давно уже вернулся и как пришёл, так и сидит у себя в комнате. Что-то с ним странное сегодня творится. Игорь, отец Димы, не видел, как его сын вернулся, он как раз в супермаркет за продуктами на неделю вперёд мотался. Но когда пришёл, на пороге почувствовал запах гари. И работала стиральная машинка. Сын был дома, сидел у себя в комнате, заперся изнутри на щеколду. Может, он проворонил что-то, что грелось на плите? Игорь быстро оббежал всю квартиру, но всё было в порядке. Не тлел нигде провод, плита была чистая, а в унитазе не валялись остатки сожжённых бумаг. Из открытого окна веяло весной, а не гарью. Больше всего запах чувствовался в ванной и прихожей. И только когда Игорь догадался понюхать куртки, то тут же наткнулся на источник: от кожанки Димы просто таки разило гарью. Он что, сжигал что-то? Одежду свою стирает. Купался, это тоже видно. Странно. Ну да ладно.