Два часа под мотором, и начинается сильный ливень, шум воды, сильные порывы ветра. Потом снова штиль и мотор. Очень скоро нам это сильно надоедает. Около полуночи идём спать, зарифлённый грот набит в диаметральной плоскости, чтобы был плоским и не хлопал.
— Только пару часов, потом я встану…
18 января 1990
Шестой день. Когда я наконец встаю с койки, солнце уже высоко.
Беру курс на запад-северо-запад, на Соломоновы острова. Большой страх уже прошёл, до Соломон осталось 400 миль и примерно на пол дороги лежит остров Черри.
— Хорошо было бы там остановиться.
— Если только будет очень хорошая погода.
Остров Черри, это вершина вулкана, высотой всего 65 метров, Он круглый и там нет защищённых бухт, бросать якорь придётся в открытом море.
Сегодня океан спокоен, и только большие, длинные волны напоминают, что где то на юге дует ветер. Цвет воды глубокий и чистый, день жаркий, как никогда. Мы меняемся на руле, наша кожа краснеет и сохнет. Периодически ныряю в море, пытаясь охладиться в тёплой, полной светящихся пузырьков, воде.
Длинные волны к полудню подрастают и море становится похоже на пустынные дюны. Бриз то усиливается, то стихает, то снова принимается дуть, покрывая дюны рябью и к закату поворачивает на северо-восток.
Мы сидим и болтаем в тени грота, солнце клонится к горизонту.
Ночь наступает неожиданно, тёмная и полная звёзд. Светится Орион, созвездие Близнецов, Тельца и два сгустка Магеллановых облаков.
— Смотри, как светятся Близнецы!
На рассвете, когда Лиззи выходит на палубу, Анута уже видна прямо по курсу, как раз там, где ей и положено.
Первый раз об этом острове мы услышали на Суве от Флеминга, англичанина, бывшего офицера. Он называл его Черри Айленд. Это название круглый, как вишня, остров заслуженно получил от американцев во время второй мировой войны, хотя его настоящее название, Анута.
— Я там никогда не был. — Говорит Флеминг. — Потому что с Хониары туда почти невозможно добраться. Но я слышал рассказы о людях, которые раскрашивают тела и их единственный контакт с внешним миром, судно, которое заходит туда два раза в год.
Теоретически, Анута принадлежит Соломоновым островам, но фактически он затерян в океане и полностью предоставлен сам себе.
Обитатели острова, полинезийцы, в отличие от Соломоновых островов, где живут меланезийцы. Все они потомки единственной семьи, поселившейся на острове четырнадцать поколений назад. Они пришли, предположительно, с Тонга.
Они считают себя независимыми от Хониара и выражают свою независимость тем, что взымают с государственного чиновника, прибывающего с судном, налог в один доллар за сход на берег. В данном случае этот доллар, не более чем клочок бумаги, так как на Анута его невозможно потратить, там нет ничего, даже отдалённо напоминающего магазин, и никто не согласится обменять поросёнка или гроздь бананов на мятые бумажки, но это символ автономии.
Анута, маленький островок, на нём нет бухт и о его берега со всех сторон разбивается прибой, даже когда океан кажется спокойным.
Это длинные волны, высотой всего несколько сантиметров, образующиеся за тысячи миль отсюда. Но когда они встречают малые глубины, то вырастают и обрушиваются всей своей мощью фронтом длинной в сотни метров.
Мы идём медленно, солнце поднимается и становится жарко. Под пальмами, за ослепительно белым пляжем, видны хижины. Кто-то с берега подаёт сигналы зеркалом, кто знает, что они хотят сказать.
Потом мыс скрывает его из вида и мы приближаемся к западному берегу, который кажется более защищённым.
Лодка раскаляется на солнце, кокпит обжигает. На берегу какое-то движение, видны люди, собравшиеся на пляже.
— Смотри, Карло. Они спускают пирогу.
— Действительно, они выходят в море…
Люди запрыгивают на борт и гребут как сумасшедшие, чтобы преодолеть полосу прибоя. В один момент балансирная пирога подходит к «Веккиетто» и островитяне забираются на борт. Их четверо, все с голым торсом. У самого большого тело раскрашено жёлтой краской. Капли пота, стекая, оставляют на ней дорожки и жёлтые пятна на тике палубы. Отмыть их будет очень не просто.
Его зовут Давид и он единственный на острове, кто знает несколько слов по английски. Жестикулируя, он сообщает нам, что был послан вождём, чтобы поприветствовать нас и пригласить сойти на берег:
— Вы пришли издалека, Вы пришли на Анута. Вы не будете платить доллар. — Тот самый доллар, о котором говорил Флеминг.
Мы в замешательстве. Здесь большая глубина и каменистое дно, невозможно оставить «Веккиетто» на якоре. Да и сойти на берег на нашем надувном динги невозможно. Его перевернёт и разобьёт о кораллы.
Так же церемонно, объясняем Давиду наши сомнения, в то время, как его раскраска, под нещадно палящим солнцем, продолжает стекать на палубу.
— Не беспокойтесь. Я отведу лодку туда, где бросает якорь судно.
Потом мы отвезём вас на берег на пироге. Вы принесёте дары вождю и небольшой подарок Давиду.
Вот что значит выражаться ясно! Ну ладно. Давай посмотрим сначала якорную стоянку.
Давид сразу становится за штурвал, но я его оттесняю. Постановку на якорь и все ответственные манёвры выполняем только мы сами.
Не позволяем даже друзьям, которые периодически посещают нас на лодке. Не от недоверия, некоторые из них имеют опыт побогаче нашего, просто это наша, лодка, наш дом, наша жизнь, и если что-то случится, мы предпочитаем пенять только на себя.
Давид смущён и, наверное немного обижен тем, что его отстранила женщина, но пачка сигарет возвращает хорошее настроение и он сидит в кокпите, до тех пор, пока мы бросаем якорь. Мы выпускаем метров пятьдесят цепи и проверяем как забрал якорь, дав полный газ на заднем ходу.
— Держит! — Кричит Карло. Он на носу контролирует натяжение цепи.
— Держит! — подтверждаю я, глядя на створ пальмы на берегу с вершиной холма.
Пирога имеет длину около шести метров и очень тяжёлая. Четверо рассаживаются на поперечинах, оставив нам более удобные и сухие места посередине. Заострённые нос и корма покрыты тонкой резьбой.
Аутригер, заострённый с двух концов ствол, крепящийся с помощью сложной системы поперечных перекладин и вертикальных стоек, связанных сотнями завязок из кокосового волокна. Вёсла лёгкие и прочные, с заострёнными лопастями. Мужчины гребут очень быстро.
Метрах в десяти от прибоя останавливаются и выжидают, слегка подрабатывая вёслами, чтобы сохранять ориентацию, готовые в любой момент рвануться вперёд и краем глаза приглядывая за волнами. Они выжидают благоприятный момент, магический интервал между двумя сериями волн, когда между двумя гребнями прибоя образуется более длительная пауза. Когда, наконец, нужный момент наступает, все четверо, синхронно бросают пирогу вперёд.
Мышцы вздуваются от напряжения, вёсла работают быстро и мощно.
Лодка поднимается на последней волне, некоторое мгновение балансирует на гребне и летит в пену, останавливаясь в нескольких метрах от пляжа на мелком коралловом дне, там, где прибой уже всего лишьбезобидная шипящая пена.
Давид ведёт нас через весь остров. Показывает хижины, войти в которые можно только на четвереньках, представляет нас немногим встречающимся людям. Все они носят одежды из тапа: мужчины, что-то вроде подгузника, женщины, юбки до колен. В первый раз встречаем людей, которые до сих пор используют тапа для одежды.
Идём узкими тропинками, с трудом пробивающимися между корнями деревьев подлеска. Редкие лучи солнца, проникающие сквозь листву, зажигают блеск на мокрых папоротниках и делают ярче цвета орхидей, свисающих с ветвей.
— Хочешь цветок? — Давид, как кошка, взбирается на пятиметровую высоту и, держась одной рукой, срывает растение целиком, с цветками и корнями.
По ходу движения за нами увязываются дети и взрослые, их становится всё больше. В деревню мы приходим в сопровождении всего населения острова. Вождь, Chief number one, как говорит Давид, ждёт нас. Ему лет сорок, толстые шея и руки, как у всех полинезийцев, лицо в отметинах, зубы и дёсны испорчены и потемнели от бетеля, который он жуёт не переставая. Несмотря на это, что-то в выражении лица и манере держаться выделяет его среди других, кто здесь главный, стало понятно, прежде чем Давид его представил.