Айлиша выглянула в узкое окно, надеясь, что тепло солнца разгонит мрачные мысли. Нет. Вместо этого она увидела, как внизу во дворе к столбу для наказаний привязывают нескладного парня, одетого в серое платье. Из колдунов. Знать, опять или Лашта или Донатос лютуют. Сейчас пороть будут, как совсем недавно Лесану.

До сих пор целительница помнила, как безжалостно свистел кнут, оставляя на белой спине вспухающие борозды, как извивалось полунагое тело… А потом ночью юная лекарка, борясь со слезами, врачевала изуродованную спину подруги. К целителям идти Клесх запретил. Сказал, так лучше запомнится. Куда уж там! Зверем бы кричала, не догадайся Тамир ей в зубы сложенную вчетверо холстину сунуть, так и ту едва не прогрызла.

Как проклинала Лесаниного креффа Айлиша, что запретил лечить Даром, запретил снимать боль! Но все равно, не удержалась: легко, не касаясь изувеченной кожи, провела руками, рассылая по телу несчастной подруги не целительство — сон. А потом они всю ночь провели с Тамиром, не сомкнув глаз, меняя на иссеченной плетью спине холстины с отварами.

Так почему же Айлиша все это забывала, едва оказывалась в башне среди трав и настоек? Муторно от этих мыслей стало на душе. Даже горечь во рту разлилась, будто полыни съела. Девушка встрепенулась. Разогнать черную тоску можно только работой. И снова руки проворно запорхали над ворохом трав, раскладывая ароматные по холщовым мешочкам. Скорей бы доделать уже, уйти в родную каморку и нынче же спросить друзей, отчего те никогда не рассказывают, как идет их учеба, а только слушают ее болтовню?

Вот и все. Можно уходить. Айлиша смахнула со стола сор и заторопилась вон из башни. Сегодня тут, вопреки обыкновению, задерживаться не хотелось. Хлопнула тяжелая дверь, а послушница уже мчалась прочь, подгоняемая беспокойными мыслями, прочно поселившимися в голове. После яркой солнечной комнаты на узкой лестнице оказалось неожиданно темно. Девушка осторожно спускалась, одной рукой ощупывала каменную кладку стены, чтобы не потерять опору, а другой шарила перед собой — мало ли кто чего на ступеньках по дурости оставить мог. Прошлый раз, вон, какой-то чудодей ведро забыл, эх и летела тогда она! Хорошо хоть каким-то чудом зацепилась за факельное кольцо в стене. А ведро еще долго громыхало, покуда не разбилось где-то в самом низу.

Пока целительница вспоминала злосчастное ведро и ждала, когда глаза, наконец-то, обвыкнутся в темноте, ее ладонь наткнулась на неожиданную преграду. Девушка пискнула, едва не потеряла равновесие, но тут же две сильных руки стиснули стан, удержали на месте.

— Спасибо, что в глаз не ткнула, — отозвалась темнота мужским голосом, и у Айлиши обмерло сердце.

Ихтор! Обезображенный целитель, который расспрашивал их с Лесаной по приезде в Цитадель! Век бы его не видать. Хотя… и вправду ведь не видать. Но не встречались же все эти месяцы почти, а тут — на тебе, угораздило.

— Ой, — девушка испуганно отдернула ладонь, — прости…

Но мужчина, вопреки чаяниям, ее не отпустил.

— Прощаю, — усмехнулся он. — Куда торопишься, что и светец не взяла?

— Забыла, — прошептала несчастная, проговаривая про себя обережную молитву.

Она и вправду постоянно забывала светец. Ленилась разжигать его, а потом нести с собой. Факелы же в башне летом не жгли, а узких окон на лестнице было всего два и те — наверху.

— А дрожишь чего? — поинтересовался Ихтор.

Айлишу бросило в жар. Глаза, наконец-то, пообвыклись с темнотой, которая теперь сделалась всего лишь серым полумраком. И в этом полумраке обезображенное лицо собеседника казалось чудовищной личиной.

— Замерзла, — девушка уставилась в пол, про себя умоляя всех светлых богов, чтобы этот встрешник ее, наконец, отпустил.

Впусте! Крефф схватил несчастную за подбородок, заставляя поднять глаза.

— Кровь-то первая упала у тебя? — тихо спросил он.

Айлиша порадовалась, что полумрак скрывает ее жарко запылавшие щеки. Мужчина стоял лишь на пару ступенек ниже, и в росте они сейчас были равны. Сердце колотилось бешено! Почему он ее не отпускает?

Целитель смотрел задумчиво и не спешил убирать руку от лица девушки.

Несчастная шумно сглотнула, надеясь, что ее смятение видно только ей. Ихтор же думал о чем-то своем. Вот медленно провел по нижней губе девушки большим пальцем и тихо спросил:

— Что молчишь?

От этого голоса — мягкого, шелестящего у несчастной подкосились ноги. Неведомая ей сила тягучими волнами расходилась от стоящего напротив мужчины. И даже своим неразбуженным девичьим нутром поняла Айлиша, что надо соврать, иначе судьба ее переменится в эту минуту. И не останется невинной дурехи из рода Меденичей, а сделается одной блудливой, из рода изгнанной, больше.

— Не было у меня еще красок, — выдохнула юная травница и напряглась, будто рысь перед прыжком.

— Поздняя, значит, — протянул собеседник, а потом склонился к уху выученицы и едва слышно спросил: — Когда ж ты созреешь, ягодка сладкая?

От этих слов Айлишу передернуло от макушки до пяток, будто вдоль позвоночника проползла склизкая змея, проползла да свернулась на сердце, обвивая его холодными кольцами.

— Спешу я, — собрав всю волю в кулак, осмелилась еще на одну ложь девушка. — Крефф ждет…

— Ну, беги, раз ждет. Только под ноги гляди, а то мало ли кого еще нащупаешь по дороге, — Ихтор с сожалением выпустил добычу, и та припустила вниз — только ее и видели.

А если бы у глупой перепуганной девки в этот миг хватило умишка оглянуться на собеседника, то даже в этом полумраке она увидела бы, с какой затаенной нежностью смотрел он ей в след, проводя пальцем теперь уже по своим губам, словно завершая странный поцелуй, который между ними так и не случился.

Захлопнув за собой дверь в коморку, что уже больше года служила ей домом, девушка без сил привалилась спиной к тяжелой створке. Уняв бешено колотящееся сердце, она упала на колени рядом с сундуком и рывком подняла крышку. На пол полетел весь ее нехитрый скарб. Найдя, наконец, утирочную холстину, Айлиша побежала в мыльню. Там долго с остервенением терла свое тело лыковым мочалом, пытаясь отскоблить с нежной кожи невидимую, но столь остро осязаемую грязь, оставшуюся от прикосновений одноглазого мучителя. Тело горело, но все равно оно казалось липким, измаранным, сколько не переводи на него мыльного корня да горячей воды. Стоя в клубах пара, девушка и не заметила, как в мыльню заглянула Нурлиса.

— Ты чего это, дурища, удумала — посередь дня в лоханке плескаться? — сварливая бабка, как всегда, не отличалась ласковостью.

— Запачкалась, — неловко прикрываясь растрепанным мочалом, прошептала девушка.

— Кто ж тебя запачкал-то? — пробубнила Нурлиса и, не обращая внимания на купальщицу, принялась наводить в мыльне порядок — выстраивать в стопки лохани, возить мокрой тряпкой по осклизлым полкам.

— Никто, — упрямо вздернула подбородок выученица.

— Мне-то не ври, по глазам вижу, что обидели. Давай говори, кто облапил, не то Майрико приведу, чтобы видела, как ты от урока отлыниваешь.

— Урок я весь справила. Зови, ежели хочешь, — упрямо ответила девушка и отвернулась от назойливой старухи.

— Ссильничали? — старая ведьма развернула ее к себе и быстро предположила: — Али дите прижила?

— Ты что мелешь-то! Светлых богов побойся! — вырвалась юная целительница. — Всего-то про женское спросил. Да сказал — подождет, покуда созрею! Только он мне и даром не нужен!

— Кто спросил? — Айлиша спиной чувствовала пристальный взгляд жадной до сплетен бабки. Вот только не заметила, как старая сжала кулаки, а желтые ногти впились в морщинистые ладони.

— Целитель. Ихтор.

Нурлиса облегченно выдохнула и напустилась на собеседницу:

— Дура, как есть дура! Тебе первый лекарь уважение оказал, считай что посватался, а ты, коза безрогая, морду воротишь!

— Сказала, не нужен он мне — старый да страшный! — скривилась девушка.

Ну не говорить же этой желчной Нурлисе, что сердце давно занято и живет в нем другой, тот, кто давно поселился в беспокойных снах, тот, кто кажется лучшим на свете… Вот только признаться в этом не только ворчливой бабке страшно, но и самой себе.