Это был самолет корректировщик, детище фирмы «Кертисс», называемый О-52, от «обсервер» — «наблюдатель». «Оул», «Сова» — стало его личным именем.

Самолет создавали не спеша и не утруждаясь революционностью: вложили в модель проверенные достижения авиастроения конца тридцатых и в сороковом году выпустили машину — маневренную, надежную и дешевую.

Основной упор предложили сделать на взлетно-посадочные качества: предполагалось, что корректировщик будет действовать с полевых аэродромов.

Цельнометаллический планер с закрытой кабиной, убирающимся шасси, с современным приборным оборудованием, с отличным обзором для обоих членов экипажа — пилота и наблюдателя.

Самолетик выглядел своеобразно: бочкообразный фюзеляж и длинное прямое крыло. Машина была легкой, поскольку не могла нести бомб. Это был только разведчик, а из вооружения он имел лишь два пулемета: синхронный под капотом и подвижный (у наблюдателя).

— Что же мы будем делать с этими «Совами»? — Начальник штаба ВВС армии Соединенных Штатов генерал Арнольд мрачно размышлял над проблемой. — Черт побери, машина взлетела в сорок первом и мгновенно устарела! Как она будет действовать, если по ней начнут палить зенитки? Чем руководствовались на «Кертиссе», делая безоружную машину? Любой истребитель... Впрочем, об этом лучше вообще не думать. Куда девать «Сов»?

Счастливая идея осенила Арнольда довольно быстро:

— Отправим их на Восточный фронт! Русские сейчас в таком положении, что переварят любой самолет.

Русские пытались отбрыкиваться:

— Вы понимаете, что безоружная, не прикрытая броней машина не годится для действий на советско-германском фронте?

— Возьмите просто так, — взмолился наконец Арнольд. — У нас тридцать машин уже подготовлено к отправке. Мы их посылаем дополнительным грузом.

— В довесок к Московскому протоколу? — съязвила советская сторона.

Арнольд вяло оскорбился:

— В качестве бонуса!..

...Девятнадцать из тридцати самолетов благополучно пересекли море. Остальные упокоились на дне вместе с перевозившими их транспортами.

И вот озадаченные товарищи Акуленко, Смуглевич и Смоляров созерцают заморских гостей, упакованных в ящики.

— Не было у бабы хлопот, так купила порося, — в сердцах бросил Акуленко.

16 января 1942 года, Кинешма

Майор Акуленко занял место пилота. «Сова» была, по утверждению инженера, готова к полету.

— Устроились, товарищ Смоляров? — Акуленко обернулся к своему летнабу.

Смоляров кивнул:

— Так точно.

Он решил лично доказать правильность своей сборки. Хотя работал, скорее, по наитию.

Конструкция оказалась простой, многие узлы, в том числе и двигатель, похожи на те, с которыми Смоляров и его помощники уже имели дело на советских самолетах.

Только вот шасси...

— Кошмарная каракатица, — ворчал Смоляров. — Ну ничего, ты мне покоришься.

И в самом деле, «каракатица» тоже не представляла, после укрощения, большой проблемы.

Аппарат, хоть и не годился для полноценной фронтовой работы, показался Смолярову интересным, и он воспользовался возможностью от души «поковыряться» в разработках заокеанских коллег.

Взлетели, сделали круг и приземлились благополучно.

— Что ж, машина послушная, не капризная. Начало положено, — подытожил Акуленко. И вздохнул: — Сюда бы броню!..

7 февраля 1942 года, Кинешма

Майор Кочановский был опытным летчиком. Ему было уже под сорок, позади — Финская, теперь вот — Ленинградский фронт.

Сейчас 50-я отдельная корректировочная эскадрилья, которой он командовал, прибыла в расположение 22 запасного авиаполка — для переучивания.

Кочановский сразу обратил внимание на странный самолет, стоявший на аэродроме. Подошел поближе, рассмотрел.

— Что за зверь такой? — удивился он. — Впервые вижу!

Инженер Смоляров пожал ему руку, представился.

— Вижу, вас интересует американский корректировщик, — заметил он. — Это «Кертисс».

— Почему о нем ничего не было известно? — Кочановский поднял бровь. —  О «Харрикейнах» говорят, а об этом...

— Этих самолетов мало, — ответил Смоляров. — Но нам сейчас не лишние даже они. Если хотите, испытайте его. Он недавно прибыл. Стоило бы узнать потенциальные возможности боевого применения этого самолета. Может быть, мы его недооцениваем.

— Это корректировщик? — Кочановский нахмурился. — Я сразу вам скажу, в любом случае он лучше совсем уж устаревших бипланов Р-5.

— Хотите провести испытания?

— Что значит — «хочу»? Разве они не проводились?

— Настоящие испытания? Нет. Мы еще не успели.

2 марта 1942 года, Иваново

Майор Кочановский поднял «американца» в воздух.

Отдел боевой подготовки Главного управления начальника артиллерии Красной Армии, получив инициативу летчиков, выдал задание на испытательные полеты «Кертисса». (Название «Сова» в Красной Армии не прижилось).

Кочановский посадил самолет через полчаса. Пока комиссия снимала показания с приборов, Кочановский писал набросок отчета:

— Обзор хороший, кабина просторная — в случае чего можно взять третьего человека, то есть самолет пригоден для заброски десанта. Что плохо — бронезащиты никакой, вооружение слабое. В общем, «Кертисс» можно взять на вооружение корректировочных эскадрилий. Но только тут надо с умом: на территорию противника залетать не стоит, корректировать огонь лучше из расположения своих войск. Ну, или летать по ночам.

— На то они и «Совы», — заметил Смоляров.

— А можно, кстати, и усилить вооружение и установить броню, — добавил Кочановский.

— Тогда самолет станет тяжелее, — резонно указал Смоляров. — Пока ничего менять не будем, а там — по обстоятельствам.

12 марта 1942 года, Кинешма

— Младший лейтенант Мухар грохнул «Кертисс»! — доложил дежурный по аэродрому.

Майор Акуленко стукнул кулаком по столу:

— Сам-то жив? Я с ним еще разберусь!

На самом деле он был почти доволен: обучение всех трех эскадрилий, вооруженных «Кертиссами», шло интенсивно. Если пилоты начали ломать самолеты, значит, чувствуют себя на них достаточно уверенно.

Мухар потерял ориентировку в полете, горючего ему не хватило, и самолет, посаженный в чистом поле, потребовал капитального ремонта...

29 марта 1942 года, аэродром Иваново — аэродром Плеханово

— Мы летим под Ленинград! — сказал командир звена младший лейтенант Петр Жилинский. — Все вы, товарищи, понимаете, что это значит.

Летных часов на «Кертиссах» у всех было мало — не более шести. Но «американец» показал себя машиной покладистой, так что проблем возникнуть не должно.

Лишь бы не встретить вражеские истребители...

Но неприятности у Двенадцатой эскадрильи начались раньше: подвела «каракатица».

— Афоничкин, как садишься! — Жилинский сжал кулак. Промежуточная посадка в Череповце оказалась для одного из самолетов «роковой»: «Кертисс» младшего лейтенанта Афоничкина перевернулся, повредил стойку шасси, стабилизатор и мотор.

Афоничкин выбрался наружу, помог вылезти летнабу.

Как многие «слабые» машины, «Кертисс» сам бился, но экипаж не убивал.

— Остаешься в Череповце, — приказал Жилинский. — После дозаправки летим дальше впятером.

И снова в путь, к Ленинграду.

Пять корректировщиков «Кертисс» уже подходили к Плеханово. Вечерело.

— «Мессеры»!

Пять немецких истребителей против пяти тихоходных, практически беззащитных корректировщиков.

— Уходите! — отдал приказ Жилинский. — Иду на таран.

Он направил свой самолет прямо на Bf.109.

— Самуил, прыгай! — в последний момент крикнул Жилинский своему летнабу.

Самуил Новорожкин вывалился из кабины, дернул кольцо, и парашют раскрылся. Он не видел, как падает «Кертисс», как вместе с ним валится на землю «Мессершмитт».

...О том, что комсомолец Петр Жилинский героически погиб, спасая своих товарищей, летнаб узнал позднее, в госпитале.