* * *

Тимур на Тереке — это не тот молодой авантюрист, который захватывает Трансоксиану, стойко переносил все невзгоды и тяготы бескрайних пустынь. Как климат и природа благодатного Кавказа отличаются от суровости песчаных дюн, так и Тимур под старость, вкусив роскошь персидских дворцов, уже не хотел терпеть походные лишения: в спешно оборудованном войлочном шатре легкий угар, запах жаркой еды, вина. Нет, в таких условиях играть, тем более сосредоточиться, он не может. По приказу золотой шахматный стол выносят на воздух. Лишь маленькое масляное кадило освещает фигуры. Кругом темно, на левом берегу Терека, ни в лагере Тимура, ни Тохтамыша — ни единого костра — это и секретность, да и нет нужды: все бойцы, кто уцелел в этой мясорубке, мертвецки спят. Только вокруг станов главнокомандующих большое оживление. Им спать нельзя, вновь предстоит бой не на жизнь, а на смерть, правда, смерть простых воинов.

…Сделав ход, Тимур посмотрел на жалкую, сгорбленную тень худого Моллы Несарта. Его лица он не видит и даже не представляет, ему он, как, впрочем, и все другие люди, кроме родных, на одно лицо. Однако сейчас Тимур почему-то захотел увидеть выражение лица этого человека: «Что он сегодня увидел? Как он этот бой оценил? Каково его потрясение от этого сражения?»

— Ну и каково тебе? — сквозь ночную темень хочет Тимур разглядеть лицо Моллы.

— Здесь ничего, тихо, — глубокая тоска в голосе Несарта, — но ты пойди в степь, в сторону побоища, там до сих пор стоны — нечеловеческие муки.

— Хм, ты не воин, тебе не понять.

— Где мне такое понять?

— Смерть за веру — счастливый удел бойца.

— Что ж ты так прытко бежал, про хромоту забыл, все за телегами прятался, чуть ли не в гареме скрылся?!

— Молчи! — взревел Тимур, эту сгорбленную тень он почему-то не посмел ударить, зато с яростью опрокинул шахматный стол. И что греха таить, ранее он любил лицезреть поле своей битвы — поле своей победы, ощущая под стоны людей и коней свою силу, мощь и избранность.

Сегодня этого не было, и он ни шагу не посмел сделать в сторону степи, наоборот, направился в сторону Терека. Ночь холодная, непроглядная, темная, даже река сливается с берегами. И если бы не частый всплеск — вверх на нерест осетр идет, звуки лягушек по заводям и веяние прохлады, не понять, что рядом река. А за ней, там, где позади остались снежные горы, совсем мрак. И вот одна, вторая и еще вспышка — там по вершинам катится гроза, и оттуда веяние садов, откуда-то доносится ранний крик петуха. И пусть его голос одинок, но он есть, он живой. А ведь по тому селу его армия прошла, значит разорила. Видно, не до конца. Видно, и он где-то слабинку дал, что-то не рассчитал, на что-то, более чем надо, не понадеялся. Его думы прервал хлесткий всплеск. Понимает он, что это большая белуга в прибрежных водах икру мечет. Но Тимуру тревожно: может, это солнечный человек, Малцаг. Ведь он тоже в реке скрылся.

С ним редко случалось, но сейчас в его сердце закрался страх, даже защемило в груди. Он хотел бежать, бежать из этого благодатного края, где такие сердечные, светлые люди, в свой пыльно-песчаный, покорный Самарканд. И он уже пятился от реки с не твердым, но таким предубеждением, как крупная капля, а потом отголоски предгорной грозы достигли и этого берега Терека. Гроза — это его стихия. Эти далекие молнии, этот глухой, очень далекий раскат словно зарядили его, взбодрили:

— Нет! Не отступлю! — и это не о позициях в данном бою, это о жизненной позиции. — Только вперед! Только в этом мое величие и предназначение. А то, что тысячи гибнут, так и белуга икру снесет, сама зачастую подыхает. Такова жизнь! Вперед!.. А Тохтамыш — трус, мерзкий трус. Вижу его насквозь. Нужно терпеть и нужно думать. Думай, башка, думай.

Опять расставлены шахматы, вновь перед ним достойный соперник — сгорбленный Молла Несарт, усталый, скорбный. Да это Тимура еще больше воодушевляет. После скорых первых ходов его мысли и желание в нужном тонусе, и он призывает к себе Едигея. Молла Несарт был невольным свидетелем их предыдущего торга. Но, видимо, что-то не сработало, где-то не договорились, ибо вид у Едигея совсем неуверенный: грамота была, да ей кто-то, а может, оба не следовали. И вот снова торг, и не простой, раз теперь и слуха Несарта боятся. Отойдя в сторону, шепчутся.

— Иса-бек — мой брат, — в полный голос стал утверждать Едигей, — и верен данному слову. Но ты, о Повелитель.

— Молчи, — напирает на него Тимур, — все изменилось. Они снова заговорщицки шепчутся, Молла Несарт даже брезгует в их сторону смотреть, тем более подслушивать, и так ясно — идет грязный торг.

— Золотая Орда — твоя! — наконец в гневном нетерпении выкрикнул Тимур.

Это Едигея не убедило. Был вызван писец. Тимур его торопил и как поставил тамгу на грамоте, стал буквально выталкивать Едигея, подгоняя:

— Быстрее, быстрее, пока не рассвело, посылай лазутчиков к брату.

После этого были вызваны все командиры. По диспозиции им что-либо дельное Тимур сказать на сей раз не мог, они сами лучше владели ситуацией. Он должен был воодушевить их:

— Мои верные бахатуры! От захваченного в Золотой Орде вы получите не одну треть, как обычно, а, я обещаю, две трети — ваши!

— Ура-а-а!

— Вы — надежда Бога, веры, мира, наших жен и детей! Мы победим! Ура!

— Ура-а-а!

Наконец, перед самым рассветом, с ним остались лишь ближайшие родственники — сыновья и внуки.

— Если я сегодня проиграю, эти самые бахатуры первым делом обезглавят вас, подтверждая верность и преданность победителю. Вам это ясно?

Они, склонив головы, молчат.

— Поклянитесь, что будете верны до конца и беспрекословно исполнять любой мой приказ.

— Клянемся, — пали на колени, и по старшинству каждый поцеловал край его бархатного халата.

— Противник ведет перегруппировку сил, — доложила разведка Тимуру.

Вместе с родными он вышел из шатра. Уже светало. А в степи шум, все пришло в движение, вдалеке пыль столбом.

Тохтамыш, может, и трус, но, бесспорно, человек сметливый, и, учитывая ошибку предыдущего дня, пытается сегодня подойти поближе к реке. Своими действиями Тимур и мог бы в какой-то мере препятствовать этому. Однако, вопреки просьбам командиров, он на это не пошел и, к удивлению всех, вновь позвал мудрого Моллу Несарта.

— А ну, старик, — бодр голос Повелителя, — с затмением солнца либо ты, либо твой прибор меня обманули, подвели. Даю тебе еще один шанс выжить.

— О Повелитель, — склонился Молла, — боюсь, вновь ты обманываешься.

— Ты это о чем?

— Шанс выжить, либо нет, не в твоих руках, а Бога.

— Хе-хе, видишь, значит, я ни в чем не виноват — все предписано судьбой.

— И твоей зверской алчностью, — совсем тих голос Моллы.

— Что? — вроде не расслышал Тимур. — Хватит болтать, рассвело. Лучше тащи сюда свой прибор — астролябию. Точно определи, где пойма реки, а где возвышенность.

В это прекрасное теплое весеннее утро, занимаясь по приказу нивелировкой притеречной низменности, даже умудренный жизнью Молла Несарт не смог предугадать военного гения Великого эмира.

Сквозь убеленную дымку туч уже проглядывало высокое апрельское солнце, и бой уже был в разгаре, когда Молла Несарт смог закончить доступные измерения рельефа местности и доложить Тимуру. Задав немало вопросов, Повелитель задумался, прямо на песке заставил Моллу еще раз начертить верхний план и после этого приступил к расстановке своих сил. Молла удивился, когда Тимур вдруг спросил:

— Какова скорость реки?

— А это для чего?

— Хе-хе, в горах была гроза, да еще снег падает, — был чем-то доволен Повелитель, он далеко в тылу.

В тот день бой, не столь упорный, но тоже яростный, насмерть, продолжался. И, как сказали бы военные, сражение носило позиционный характер. Людей полегло немало, но никто и в этот день не взял верх. Тем не менее и на сей раз показалось, что действия Тохтамыша были решительнее, ибо он сумел потеснить врага. Во всяком случае, Тимуру пришлось отступить к вечеру с выгодной прибрежной территории, где располагался его стан, где был пологий берег, и можно было удобно подойти к реке.