– Ты как думаешь? – спросил Конокрад.

– Посмотрю, не удастся ли что узнать на кукурузе, – решил Пис-пис.

Пис-пис разложил рыжее пончо и вытащил горстку кукурузы.

– Ты будешь Монтенегро, – назвал он черное зерно и дыхнул дымом сигары.

– Ты будешь Чакон, – окрестил он белое зерно.

– Ты будешь Эрбабуэнараграк, – назначил он красному зерну.

Перемешал зерна и дыхнул три раза. Вспотел и трижды бросил кукурузины.

– Не пойму, что происходит, – сказал он. – Все время выпадают родичи-предатели.

– Родичи?

Пис-пис еще раз бросил кукурузные зерна.

– Да, нам. вредят родственники.

– Проверим получше. – Он достал другие зерна и быстро окрестил их.

– Ты будешь Чакон.

Дыхнул сигарой.

– Ты будешь Дом Чакона.

Дыхнул сигарой три раза.

– Ну, как?

– Кто-то из родных тебя предает.

– Дела!..

– Ты погибнешь в своем доме, Эктор.

– Меня боятся. До моего дома никогда не доходят, – сказал Чакон, поправляя тесемку сомбреро.

– Берегись, Чакон, берегись!

Глава тридцать вторая,

в которой читатель познакомится с Гильермо Мясником, или Гильермо Служакой, как кому угодно

Майора Гильермо Боденако можно звать и Служакою, и Мясником. Что ближе к истине? Ревнители устава скажут, что «служба есть служба», добавляя «начальство есть начальство», но эти окольные фразы оставляют нас в такой же тьме, в какой оставила город жестокая Компания. Противники майора дадут понять» что он неравнодушен к крови. Мы, перуанцы, и впрямь питаем слабость к кровяной колбасе с луком и травками. «Нет, здесь не колбаса, – уточнят злоречивые, – здесь человеческая кровь». Сторонники майора отбреют их: «Что ж, он, по-вашему, людоед?» – «Нет, не людоед, а кровь любит». И вынут всякие бумажки, и станут доказывать, что в годы второго правления, президента-инженера-вояки Мануэля Прадо их приятель Вилли участвовал в десятках так называемых выселений, и благодаря ему за эти шесть лет полегло примерно столько народу, сколько в наших прославленных битвах (точнее, вполовину меньше, чем при Хунине, и в два раза больше, чем 2 мая, если считать потери с обеих сторон и двух испанцев, погибших от поноса). Вот так мы и живем при милом и веселом человеке, которому вдохновенье подсказало премудрые слова: «В Перу два вида проблем. Одни не решить вообще, другие решу я». Крестьяне наши по необразованности не восприняли толком эту увлекательную аксиому, и проблемы их решает пуля. За шесть лет правительство расстреляло сто шесть крестьян. Гильермо Мясник, он же Служака, участвовал почти во всех выселениях. Чтобы пресечь споры раз и навсегда, летописец решил называть его то так, то сяк, попеременно. Оно вернее. Гильермо Мясник был образцовым служакой. Прежде всего он предлагал крестьянам убраться миром с занятых земель. Крестьяне по тупости своей упирались, уходить со своей земли не хотели, бормотали что-то невразумительное, совали какие-то грязные бумажки и размахивали какими-то флагами, совершая тем самым ошибку: как истый патриот, Гильермо не мог вынести, чтобы частные лица вопреки уставу орудовали знаменем Республики.

Итак, однажды утром Гильермо Служака выпрыгнул из джипа на развилке дорог, и вслед за ним остановилась колонна набитых солдатами машин. На этом же месте, где расходятся пути на Ранкас и на Серро-де-Паско, остановил своих людей генерал Боливар на пятьдесят тысяч дней раньше, перед Хунинской битвой. Примерно в тот же час увидел Освободитель зеленоватые кровли селенья Ранкас.

К нему приблизился всадник.

– Противник движется наперерез Рейесу, – доложил адъютант, седой от пыли.

Боливар нахмурился. Ведь Кантерак ждет! Тысячи ненужных километров осели пылью на его лице.

– Что делать, генерал?

Сукре от усталости стал меньше ростом.

– Бой надо вызвать непременно, – пробормотал Боливар. – На каком расстоянии от нас пехота?

– В двух лигах, генерал. – Мундир Лары был скрыт темным пончо пыли.

–. Гусарские полки в атаку! – приказал Боливар.

Лара передал приказ. Адъютанты помчались вскачь, и Боливар увидел из прикрытия, как распахивается веер кавалерии, медленно заполняя пампу. В трех километрах от него остановилось облако пыли – люди Рейеса. Кони Кантерака повернули. Полторы тысячи гусаров накрыли пампу павлиньим хвостом смерти. Хвалясь красотою боевого строя, они прошли триста метров рысью, дали шпоры, и пампу прорезали молнии копий и копыт.

– В чем дело? – спросил Боливар бледнея. – Почему медлит наша кавалерия?

Но Гильермо Мясник не побледнел. Он брезгливо глядел на равнину, по которой двигались солдаты. Они еле ползли, но он отнесся к этому как истинный мудрец и, опершись на джип, затянулся сигарой.

замурлыкал он, с нежностью вспоминая Карамандуку, короля вальса и веселья, создавшего бессмертные строки сорок лет назад, тоже в походе, когда республиканская гвардия шла под его началом на расправу с рабочими Уачоса, которым понадобился восьмичасовой день.

Гвардейцы республики, плохие солдаты, тащились еле-еле.

Майор Боденако напевал. Военные любят музыку. Наша страна воевала одиннадцать раз. Из-за скалы вынырнул Фортунато. На нем были забрызганные грязью штаны и грязная рубаха в клетку. В 1827 году мы победили Боливию, и побежденные оплатили переход через Титикаку.

напевал Гильермо уже часа два с липшим, когда Фортунато соскочил с грузовика под названием: «Какой ни на есть, а девчонка твоя со мной!» В 1828 году Колумбия победила нас; генерал, который позже стал президентом, предал другого генерала. Фортунато отсидел срок в Уакато за непочтение к властям. В 1838 году Боливия победила нас. Чтобы не кормить Фортунато лишний день, его выпустили загодя, вечером. В 1837 году мы победили чилийцев, но торжественно выпустили из окружения их войско, Фортунато попросил разрешенья поспать полночи под грузовиком, который выходил в три часа в Серро-де-Паско. В 1839 году Чили победила нас, и вполне естественно, что изсреды победителей вышли наши президенты Кастилья и Виванко. Фортунато прибыл в Серрок восьми утра. Ему очень хотелось помой, но его соблазнил аромат мясного супа, который варили на площади в маленькой, лавочке. У него оставалось три монетки.

напевал Карамандука, срезая первым залпом колонну белых рубах.

– Супчику налейте, пожалуйста! – г попросил Фортунато.

Лавочница – женщина с необъятным задом – вглядывалась в дорогу.

– Что там, красавица? – спросил Фортунато поласковей, чтобы ему скорее налили супу.

Из-за поворота вынырнул первый грузовик. В 1841 году Боливия снова победила нас – кто-то выстрелил в спину президенту Гамарре в самый разгар битвы при Ингави. Грузовики, набитые солдатами, медленно катили по дороге. Толпа на площади примолкла и поредела.

– Ранкас выселяют, – тихо сказал один из супоедов, и Фортунато подавился. Говорившего он знал – тот был из Хунинской общины.

– Выселяют их, – повторил человек.

Горячий суп застрял у Фортунато в горле. В 1859 году мы победили без единого выстрела. По соглашению Эквадору полагалось оплатить переход через Гуаякиль, но почему-то деньги, провиант и обмундирование дали мы. Горячий суп не шел в горло. Фортунато дрожащей рукой протянул свои монеты, направился к остановке и через пять минут вскочил в грузовик, сбавивший на подъеме скорость. Однако, пропыхтевши километр-другой, грузовик этот («Я тоже был последней моделью») остановился, ибо на пути стояли жандармы с винтовками наперевес. В 1879 году победили нас, и лишь факел «Уаскара» освещает эту войну. «Я тоже модель» стал в очередь, а Фортунато выскочил побыстрей, пока водитель не заметил. Жандармы проверяли документы. Да и как победишь, если новый президент, генерал Иглесиас, получил от самих чилийцев и оружие, и обмундирование? Фортунато увидел нескольких шахтеров в желтых шлемах и узнал одного из них – он был из общины Ондорес.