– Смотри-ка, хибара! – обрадовался Тощий.

– Нет! – возразил Чакон. – Поедем дальше, пока светло. На заре будем в Туктууанчанге. Оттуда пойдем пешие, верхом нас могут узнать – все же шесть всадников.

Они скакали всю ночь при лунном свете и встретили зарю в Туктууанчанге белые от инея. Ветер рвал одежду, как тысяча собак. При спуске Тощий опять обнаружил пустую хижину. Отдохнули, Расседлали лошадей и расположились в хибарке. Проснулись к полудню, съели свои припасы и дождались, пока день состарится до сумерек. Дождь все шел. С наступлением темноты спустились в Янауанку. Мили через три заметили двух верховых; женщину и паренька. Чакон свернул слишком поздно.

– Эктор! – кричали ему. – Эктор, подойди поближе! – Это был голос Сирилы Янайяко.

– Сюда, Эктор, сюда!

– Куда путь держишь, Эктор?

– Я иду в Янакочу покупать скот.

– Не ходи, Эктор, – взволновалась донья Сирила. – Жандармы ищут тебя по всей округе. Сегодня утром были у тебя, взбесились, что тебя нет, и забрали лошадей у твоего брата Теодоро.

– А что Теодоро делает?

– Восемь лошадей у него забрали. Ходит повсюду, плачется.

– Лучше поедем к тебе, посмотрим, как там что, – сказал Пис-пис.

Донья Сирила исчезла в ночи Туктууанчанги.

Глава тридцатая,

где раскроется немаловажная польза овечьих капканов

Выборный Ривера обманулся: кладбищенских цветов достало на восемь дней; на девятый сами овцы поняли, что жевать больше нечего, и растянулись, как могли, между могилами. На седьмой день Ривера созвал совет. Перед тремя сотнями горестных лиц он признал свою ошибку: если бы в день рокового рожденья Ограды, хотя бы ночью, мать ее заподозрила беду, она бы сделала аборт, но она не заподозрила. Пампа всегда принадлежала тем, кто по ней ходил. Теперь же земля, вся известная земля, вдовствовала внутри кольца, в которое не смел вступить ни один человек. До ближайших селений надо было идти сутками. Бедняга Фортунато, гнивший теперь в Уанукской тюрьме, был прав: отступать дальше нельзя. Надо бороться.

Моросила тишина. Все понимали: чтобы вынуть жало из этих слов Дон Альфонсо неделями вымерял шагами переулки бессонницы, без устали простукивая камни Ранкаса под убийственным северным ветром. И они решили перейти в наступление.

В тридцати километрах от обреченных, откинувшись в кожаном кресле, поигрывая письмом, мечтал белокурый и синеглазый мужчина. Красота, осеняющая всех, кто осуществляет свои мечты, озаряла его лицо. Письмо, которое перечитывал Гарри Троллер, главный управляющий «Серро-де-Паско корпорейшн» принесло потрясающие известия. В Кливленде шли слухи, что «Серро-де-Паско корпорейшн» и «Пиклендз Мезер компани» сливаются воедино, в одно из крупнейших горнорудных предприятий Латинской Америки. Троллер подсчитал, сбыт новой компании превзойдет общую сумму в 500 миллионов долларов. Мистер Кенинг, президент «Серро», утверждал, что минимальные прибыли колосса превысят 75 миллионов долларов. Мистер Кенинг был прав. Мир снова вступил в эпоху бронтозавров. Во время гигантов у немощных нет прав на траву. Его глаза радужно засияли. А что если он, Троллер, прибавит к активу этой сказочной империи владеющей десятками шахт, железных дорог, доменных печей и портов, миллион гектаров? Не пятьсот тысяч, как обещал ему этот толстый метис, его адвокат Карранса, а миллион. И он стал мечтать о бесконечном кольце, увидел в мечтах целую страну, запертую в кольцо, которое шире снега. Миллион гектаров в Перу? Правление удивится. Вот это да, скажет мистер Кенинг, и, может быть, на какое-то время заговорят о Гарри, первосортном парне, затерянном в каньонах Анд.

Он решил перейти в наступление.

Двадцать седьмого был солнечный день, двадцать восьмого шел снег. Двадцать девятого, удивительно лазурным утром, на полустанке остановился поезд. Жители Ранкаса сошли с него сосредоточенные и готовые к борьбе, но те же вагоны изрыгнули республиканских гвардейцев и сотню рабочих Компании.

Команды разгрузились под защитой ружей, старых маузеров образца 1909 года, приобретенных на деньги, полученные от общественного сбора, чтобы вернуть силою оружия плененные провинции Такна и Арика. Тридцать минут спустя под эскортом ружей, которым милосердно предназначили сверкать под солнцем сражений, дубленые рожи промаршировали до единственной свободной территории Ранкаса – Пуэрта-де-Сан-Андрес.

– Овечьи капканы!

Овечий капкан – это металлическая труба в несколько дюймов диаметром. Вкопанные вертикально в землю, овечьи капканы превращают участок в дырчатую мостовую, по которой ни одна овца не пройдет, не провалившись. Без ножа не высвободишь.

– Капканы!

Команды достигли места назначения в прекрасный полдень, блиставший на ружьях, которые в начале века были на волосок от бессмертия. Эгоавиль сердито выкрикнул слова приказа. Дубленые рожи начали зарывать капканы. Завороженный ужасом, Ранкас следил за этой работой. Компания закрывала единственный свободный проход. Три четверти скота уже вымерло, и пампа стала громадным складом костей. До этого утра, однако, еще можно было вывести из селенья остатки овец. Когда же команды усеют капканами железную дорогу, ни одно животное не сможет пересечь Пуэрту-де-Сан-Андрес. Теодоро Сантьяго был прав – Христос плевал на Ранкас. Да и не только на Ранкас. Такие же дубленые рожи рассевали капканы во всех поселках. Теперь они действительно под замком. Вороны непогоды свергли короткое, во славное царство полудня. Собирался дождь. Небо нахмурилось. Ривера поднялся и по ветру почуял, что, если сейчас они ничего не предпримут, им никогда не выбраться из этого концлагеря. Потными руками он достал из-под пончо свою пращу скотовода. Посмотрел на недружелюбное небо, равнодушные фуражки солдат, долбящие землю кирки, поблеклые дома, стервятников, круживших неподалеку…

Визг его слился со свистом пущенного из пращи камня. Он верещал, как пустельга. Камень шлепнулся прямо в морду десятника, и тот, обливаясь кровью, сполз на землю.

– У-и-и-и!

Крестьяне набросились на гвардейцев. Те, застигнутые врасплох, дали себя окружить. Стрелять они уже не могли. Ярость Ранкаса ликовала бешено раскрученной пращой. Обливаясь кровью, рабочие команды бежали. Гвардейцы, опомнившись, взбирались на коней и топтали мятежников, которые скатывались к замерзшей реке, но не уступали. Надвинулось крыло сумрака. В миг опустился седой вечер, и небо рассыпалось галькой жестокого града.

– Гвардейцы, отход! – крикнул командир. – Негодяи! – Он обернулся, удаляясь. – Они еще увидят, как нападать на вооруженные силы!

Не ведая предписаний Военного кодекса («Лицо или лица, дерзающие нападать на части, отряды или подразделения вооруженных сил, предстают перед трибуналом и…»), крестьяне прыгали от радости. Гроза не утихала. Дорога терялась в неистовой ярости града. Выборный выплюнул зуб и велел принести кирки И ломы. Капканы выдернули из земли. Под градом бросились выворачивать столбы, и триста метров проволочного заграждения зашатались, будто в обмороке. Люди кричали и плясали как одержимые. Прорвав кольцо, выпустили истощенных последних овец. Марселино Муньосу – третьему ученику экономической школы – пришло, в голову устроить пугало. Уже в фиолетовых сумерках он водрузил его на горе посрамленных капканов. В бою солдаты потеряли плащ и фуражку. Марселино попросил разрешения одеть пугало в республиканскую форму. Выборный Ривера разрешил. Что происходит, когда человек возвращается на путь зверя? Что бывает, когда на пределах своей беды, поверженный в ужас, словно загнанный хищник, человек должен выбирать: превратиться ему в животное или обрести искорку величья?

Фортунато был прав: отступая, они оскорбили бы небеса видом своей задницы,

Глава тридцать первая

о там, что прорекли сеньоры кукурузины

– Эктор! – вскрикнула Игнасия, бросив нож, которым она чистила картошку. – Ты зачем пришел? Сумасшедший! Разве ты не слышал, что тебя ищут солдаты? Они знают, что ты бродишь с какими-то неизвестными. – Женщина схватилась за голову. – О господи, за какой грех я страдаю!