— Скажите, а сколько кубометров леса дают за месяц другие ваши бригады?

— Когда как.

— А в среднем?

— По девятьсот кубов, по тысяче. В зависимости от делян и почв.

— А у свободных как получается в среднем?

— Тоже так.

— А план каков для каждой бригады?

— Его утверждаем согласно выделенной площади.

— По леспромхозу, в целом, какой план выработки на месяц дают?

— А вам зачем это? — насторожился прораб.

— Знаете, хочу понять, насколько необходим здесь Сеня. Может, вы и правы…

Яровой внимательно слушал, запоминал каждое слово. Ведь прораб поверил…

— В целом нам надо дать за месяц по плану пятьдесят четыре тысячи кубометров леса. И это на пятьдесят семь бригад. А участки у нас трудные. С транспортом плохо. С вывозом леса на нижние склады и того хуже. На лошадях возим. Тракторов мало. План даем на надрыве. А все потому, что лесные дороги не приспособлены под вывоз леса машинами. Да и специальных лесовозов мы не имеем. Нет бульдозеров. Мы задыхаемся без техники. Все делаем руками. Человеческими руками. И в этом наши первые помощники — поселенцы! Как вам ни странно. Свободные — сколько могут, столько делают. Они не станут из кожи лезть. Что им показатели, планы, премии! Им важно сохранить здоровье. Другое дело — поселенцы! Им нужны не столько заработки, сколько хорошие характеристики к освобождению. Зачеты. Они не считаются ни с погодой, ни со временем, ни с условиями! Они вытягивают планы. Работают не щадя себя. Вот потому у нас и говорят, что один поселенец — целой бригады стоит.

— Понятно, — тихо сказал следователь.

— А Сеня один — за три бригады!

— Ого! — повернулся Яровой к прорабу.

— Да, по физическим возможностям. Но вед? так принято считать, что лучшее средство перевоспитания преступников — физический труд. И мы с этим согласны. Результаты — наглядны.

— Скажите, а бригады, где работают свободные лесорубы, часто не выполняют планы?

— Всегда выполняют.

— Вы только что говорили…

— Заставляем выполнять.

— А как? Если на их участках невозможно взять требуемое для плана количество леса? Если почвы, погода — помехой в работе? Если леса на участке мало? Как тогда?

— В последние десять дней месяца отправляем их на другие участки. Где большое сгущение леса. Там они наверстывают отставание.

— И выполняют планы? — спросил Яровой.

— Конечно.

— А сколько у вас бригад из вольнонаемных?

— Тридцать семь!

— Значит, двадцать — поселенцы?

— Естественно.

— Скажите, а как же дело обстоит с духовным перевоспитанием поселенцев? В село они не ездят. Все время в работе…

— Они в село не ездят, зато у них бывают.

— Кто?

— Милиция.

— А еще?

— Лекторы приезжают. Кино привозили. Газеты, журналы…

— А непосредственное общение с жителями села?

— В этом не видим необходимости.

— Скажите, работы на делянах проводятся круглый год? — Да.

— А как проводится сверка выработки и сплава леса? Кто этим занимается от бригады?

— А зачем? Этим ведает наш мастер. Он смотрит за тем, чтобы на месте выработок не было бревен, ведет подсчеты кубатуры.

— Он поселенец?

— Нет. Свободный.

— Где его можно найти?

— Он на нижнем складе. Если хотите, я скажу трактористу. Он скоро вернется. Возьмет хлысты и вас прихватит.

— До какого времени мастер будет на нижнем складе?

— До вечера.

— А точнее?

— До семи часов вечера.

— Тогда я еще побуду здесь.

— Как хотите, — отвернулся прораб. И вскоре ушел, оставив Ярового один на один с тайгой и бригадой поселенцев.

Следователь медленно шел по участку. Здесь уже прошла вырубка. И прореженный лес еще не оправился от человеческих рук. Вон примятый поваленным деревом куст еще с трудом расправляет ветки. Больно ему. Удар был в пору цветения. А и теперь стонет куст кишмиша. Ягод не будет. Не порадует он нынче косолапого хозяина тайги сладостью своей. Облетели цветы, засохли на обломанных ветках. И стоит куст убогим калекой. Когда оживет? Вернется ли к нему его весна.

А вот и молодое дерево голову — крону опустило. Сохнет. Трактор, приехавший за хлыстами, корни перерезал. Нечем достать воды, далеко до вешних соков земли. И умирает дерево.

Рябинка тоже плачет. Еще бы! В добром соседстве с елью жила. Под ее покровительством выросла. Вместе пургу и мороз переносили. Елка от ветра защищала. Как мать укутывала рябинку в хвойное одеяло свое. Но пришел человек. Окинул ель пристальным взглядом, поставил затес на стволе. Елка вздрогнула от боли. И белую метину топора живицей- смолой залила. Но пришел второй человек и приметил метинку. Пилу завел. Прикоснулся к стволу ели стальными зубами. И застонало дерево от боли. Зеленые слезы-хвоинки на голову и плечи грабителя ронять стало. Но не услышал человек. И, падая, переломила ель подружку свою.

В одночасье умерли.

Ель еще обрабатывали. Лапы ее пушистые на костре сожгли. Ох, и вспыхнули они. Ох, и загудели! На всю тайгу-матушку смертельный крик слышен был. Увезли елку, а рябину на месте умирать оставили. Не нужна она стала. Не сортимент. Не подошла по стандарту…

А это? Яровой наклоняется. Гнездо сойки. Пять яиц. Разбиты? Нет, люди здесь ветки жгли. Погубили и гнездо птичье. Пять соек. Их не будет. Они не успели родиться и окрепнуть. Человеку некогда было ждать. Некогда оглядываться. И погибли пять капель жизни. У тайги отняты.

Аркадий услышал тихий свист. Оглянулся. Это белка бельчат зовет в дупло. Ведь снова человек появился. Кто знает — зачем? Дупло-то чудом уцелело. Дерево оказалось непригодным. Вот и не срубили.

Зверек испуганно смотрит на Ярового черными бусинками глаз. Боится. Но свистит. Страх за детей превысил страх перед человеком.

Яровой медленно пошел дальше. Туда, где все отчетливее слышен голос бензопилы Мухи.

«Надо понаблюдать его со стороны. Самому. В одиночку. Чтоб никто не мешал», — подумал Аркадий и подошел сбоку. Отсюда ему хорошо видно Сеньку. И второго, вчерашнего мужика.

Они работали молча. Один — пилой, второй — топором. Но оба похожи друг на друга. Как человек и тень. Они неразрывно связаны друг с другом.

Вальщик переходил от дерева к дереву, едва глянув на зарубки. Тут же к поваленному дереву подскакивал второй мужик. Взмахи топора короткие, удары — сильные. Ветки тут же ложатся замертво. Несколько минут, и хлыст готов. За это время Сенька свалил еще одно дерево. Быстрее к нему. Передохнуть некогда. На каждую ветку по одному удару топора, по одному выдоху, по одному взгляду. Обработал — быстрее к следующему. Вон какая ель! В два добрых обхвата. Покуда ее обработаешь! Но мужику не внове. Топор в руках звенит, мелькает так, что не углядишь. Лапа за лапой, как перерезанные жилы обрываются. Минуты… И ель в

хлыст

превратилась. До безобразия голый.

Едва обрубил верхушку, бегом к другому дереву. Береза — с нею легче управляться.

Сенька уже ольху валит. Та кричит. Пила не слышит. От дерева к дереву торопится.

Но вот кляча подошла. Развернулась к дереву послушно. К комлю стала. Парень закрепил четыре хлыста. Хотел погнать лошадь. Но Сенька остановил.

— Постой!

Парень придержал кобылу.

Бригадир обрубил березовую ветку. Всунул лошади в уздечку.

— Ходи кралей, — хохотнул.

Парень молчал. У бригадира свои причуды. Спросить испугался. Еще облает. А Сенька, взяв у мужика топор, сделал какие-то зарубки по стволу и, повернувшись к парню, сказал:

— Езжай.

Лошадь, поднатужившись, сдернула хлысты. Поволокла их по дороге.

Яровой пошел следом, неподалеку. Не выпуская из вида лошадь. Ведь все остальные кобылы шли без веток. Это он уже заметил. И решил нагнать парня и клячу. Ведь от деляны они ушли уже далеко.

Парень удивленно глянул на приближающегося следователя. И поторопил лошадь. Та не отреагировала. И Яровой, нагнавший парня, теперь шел совсем рядом, бок о бок.

— Сколько ездок успеваешь делать за день? — спросил Яровой.