Её всегда считали единственной дочерью богача Кертиса — крупного новоорлеанского негоцианта — и его законной жены, испанской креолки, умершей вскоре после рождения девочки. А так как она была хороша собой и а ней видели богатую невесту, а в будущем — наследницу большого состоянии, её принимали там в лучшем обществе и ей даже делали предложении молотые люди из аристократических семейств Бостона. Но к ухаживаниям этим Элина оставалась холодна: с самого раннего детства сердце её безраздельно принадлежало Монтгомери.
Узнав о несчастье, случившемся с братом, Агриппа Кертис тут же выехал в Питтсбург, куда был перевезён раненый; недели через четыре он вернулся оттуда и привёз известие о его смерти.
В то время, когда Элиза узнала эту печальную новость и со всем отчаянием предавалась своему безутешному горю, что было вполне естественно для её возраста и для её натуры, она вдруг заметила, что её недавние близкие подруги как будто совсем её не замечают и ни одна из них к ней не подходит. Пока она спрашивала себя, что бы это могло означать, она вдруг получила записку от своего учителя с уведомлением о том, что оставаться далее в пансионе ей не разрешают. По-видимому, там уже распространился слух, что в жилах Элизы течёт африканская кровь, что она не является законной дочерью мистера Кертиса и его наследницей, а всего-навсего дочь невольницы.
Возмущение матерей недавних подруг Элизы не знало границ. Особенно неистовствовала дочь одного вечно пьяного торговца сальными свечами, которая вышла йотом замуж за владельца небольшого бакалейного магазина и винной лавки; муж её занимался тем, что гнал спирт, и, составив себе на этом большое состояние, купил себе дом на Бикон-стрит. А так как он, равно как и его супруга, отличался энергией и предприимчивостью, он с помощью денег вскоре сумел создать ей привилегированное положение в светских кругах Бостона. Эта новоявленная аристократка считала страшным для себя позором — и она нашла себе много сочувствующих, — что их, представителей лучших семей, так жестоко оскорбили тем, что в пансион, где учились их дочери, девушки благородной крови, поместили эту цветную девку. Есть же ведь специальная школа для цветных на Белкэп-стрит, так почему же её не отвели туда? Этой характеристике миссис Хайфлайер — так звали эту тонную бостонскую даму — я также обязан Элизе, а надо признаться, что она большая плутовка: она отлично умеет копировать манеры и голоса людей и очень смешно их передразнивает.
Ни один человек, по-видимому, так не сочувствовал миссис Хайфлайер, как мистер Агриппа Кертис, хоть кто-кто, а он прекрасно знал происхождение Элизы; он ведь сам ввёл её в высшее бостонское общество и поместил в эту школу для благородных девиц. Он заявил, что его отношение к покойному брату, наследником которого он себя считает, не позволяет ему высказать откровенно всё, что он думает насчёт его странного желания ввести простую девку в высшие круги общества и в самые лучшие семьи Бостона. Дело в том, что брат во многих отношениях был человеком чудаковатым, а для него лично эти чудачества совершенно непонятны. Когда же Элиза обратилась к нему за помощью и за советом, он позволил себе даже выгнать её из дома, как обманщицу и самозванку.
Хозяйка модного пансиона, в котором жила Элиза, не замедлила последовать этому достойному примеру. Да и сами постояльцы его все были возмущены, а в особенности женщины, так как мужчин это задевало в меньшей степени. Женщины эти заявили, что покинут пансион, если Элизу сейчас же оттуда не выгонят. Бедной девушке, вероятно, пришлось бы ночевать под открытым небом, если бы её не пожалела одна бостонская модистка, которую Элиза когда-то поддержала в тяжёлую минуту. Молодая женщина дала несчастной и глубоко потрясённой девушке приют, рискуя при этом восстановить против себя изысканное общество и потерять большинство своих заказчиц.
Элиза немедленно сообщила о случившемся Монтгомери, который, как я уже говорил, находился в это время в Нью-Йорке, и тот немедленно приехал в Бостон. Встретившись с мистером Агриппой Кертисом на Стэйт-стрит в час, когда дельцы спешили на биржу, Монтгомери ясно и просто высказал ему своё мнение о его поступках. Этот джентльмен — ибо в Бостоне его всё же считали джентльменом, хотя там и ходили слухи о том, что фирма «Кертис, Соуин, Бери и К0», совладельцем которой он был, положила начало своему благосостоянию тайным участием в бразильской торговле рабами, — вместо оправдании презрительно заявил, что не намерен выслушивать поучений от чернокожего бродяги, от сына какой-то… вежливо намекая этим на происхождение Монтгомери, которое стало ему известно во время пребывания его в Новом Орлеане в гостях у брата. Монтгомери, не дав ему договорить, повалил его на землю, а затем избил тростью, великодушно протянутой ему для этой цели кем-то из присутствующих, так как почтенный Агриппа Кертис в городе особой любовью не пользовался. Собравшиеся окружили его кольцом, чтобы, как они выразились, поглядеть на «поединок чести», по, может быть, и просто чтобы потешиться, видя, как мистер Грип корчится и ёжится, а это выглядело — по словам Монтгомери, писавшего об этом матери, — очень смешно.
Грип немедленно заявил обо всём случившемся в полицию, которая вызвала Монтгомери и оштрафовала его на двадцать долларов. Помимо этого, пострадавший предъявил через суд иск, требуя возмещения убытков в сумме десяти тысяч долларов. Он надеялся на то, что никто не возьмёт Монтгомери на поруки. Но в этом он ошибся.
Когда Монтгомери выпустили на свободу, он решил вернуться и увезти с собой Элизу. Но в это время она получила письмо из Нового Орлеана от адвоката Гилмора, который долгое время состоял поверенным в делах мистера Джеймса Кертиса. Извещая о кончине Кертиса, Гилмор сообщал ей, что в связи с урегулированием разных дел её присутствие в Новом Орлеане крайне необходимо. Гилмор просил Элизу приехать незамедлительно и счёл даже нужным приложить к письму чек на оплату дорожных расходов. По прибытии в Нью-Йорк Монтгомери нашёл у себя подобное же письмо, адресованное ему. Ни Монтгомери, ни Элиза не имели ни малейших оснований усомниться в искренности и порядочности мистера Гилмора. Оба они знали его как представительного седого джентльмена, круглолицего и всегда приветливо улыбающегося, к которому мистер Джеймс Кертис всегда относился с полным доверием. Не было ничего невероятного в том, что мистер Джеймс Кертис оставил какие-нибудь распоряжения, касавшиеся их. На основании всего этого Монтгомери и Элиза решили, что их присутствие в Новом Орлеане может быть и в самом деле необходимо. Ввиду того, однако, что Монтгомери нужно было ещё закончить кое-какие дела, он отправил Элизу одну. Он проводил её в Бостоне на пристань и усадил на пакетбот. Сам он намеревался выехать вслед за ней, как только представится возможность.
Элиза благополучно прибыла в Новый Орлеан, по-видимому почти одновременно со мной, и прямо с пристани поехала к Касси. Дня через два Касси направилась к мистеру Гилмору, чтобы сообщить ему о приезде Элизы, а также узнать от него, какие распоряжения были оставлены мистером Кертисом в пользу его дочери. Покойный мистер Джеймс Кертис несколько раз говорил Касси — и повторил ей то же самое перед своим отъездом из Нового Орлеана, — что он распорядился в отношении её и Монтгомери и хорошо обеспечил Элизу. Она обратилась по этому поводу к мистеру Гилмору, но адвокат ответил уклончиво и попросил, чтобы на следующий день в назначенный час она явилась к нему сама.
Элиза отправилась к мистеру Гилмору, но назад не вернулась. Касси очень встревожилась и всю ночь не спала, а наутро собралась сама идти к мистеру Гилмору узнать, что с ней, как вдруг какой-то мальчуган-негр принёс ей смятую записку от Элизы. В этой записке — наспех, дрожащей рукой набросанной на вырванном из книги листке бумаги — Элиза писала, что адвокат насильственно задержал её у себя, заявив, что она его собственность. По его словам, он купил её у недавно прибывшего из Бостона мистера Агриппы Кертиса, выдававшего себя за единственного наследника своего умершего брата и поэтому рассматривавшего Элизу как часть доставшегося ему имущества.