А что, если раненый спрятался в кустах и лежит там без помощи?.. Эта мысль придала нам решимости. Мы попробовали окликнуть его, но вместо ответа услыхали одно только лесное эхо. Мы снова вернулись к месту стоянки взглянуть на изуродованные пулями лица наших убитых друзей. Нас мучила мысль, что они останутся непогребенными. Я торопливо выкопал неглубокую яму, и мы положили туда убитых. В слезах мы простились с ними и, печальные, напуганные и подавленные, пустились в наш долгий, утомительный и, быть может, бесцельный путь.

Глава тридцать третья

Всю ночь мы медленно шли, а когда стало светать, как всегда спрятались и приготовились ко сну. Раны Томаса быстро заживали, и можно было надеяться, что скоро они совсем затянутся. Рана в боку была гораздо менее опасна, чем нам показалось сначала, и боль настолько стихла, что ему удалось уснуть.

Спали мы довольно хорошо, но проснулись с ощущением слабости: целые сутки мы ничего не ели. Солнце ещё не зашло, но всё же мы решили немедленно трогаться с места в надежде, что, пока светло, нам удастся найти хоть что-нибудь, чем утолить наш голод.

Мы долго шли лесом и к тому времени, когда стало уже темнеть, напали на дорогу. Мы решили пойти по ней, предполагая, что она приведёт нас к какой-нибудь ферме. Решение это оказалось для нас роковым. Не прошли мы и полумили, как вдруг на вершине небольшого пригорка встретились с тремя всадниками, которых извилины дороги скрывали от нас до той самой минуты, пока мы не столкнулись с ними лицом к лицу.

Обе стороны были одинаково поражены неожиданной встречей. Всадники остановили лошадей и пристально нас оглядели. Вид наш был таков, что не мог не обратить на себя внимания. Платье наше было порвано и свисало лохмотьями. Вместо башмаков на ногах у нас было подобие мокасинов из недубленой воловьей кожи, шапки на нас были из той же кожи. Вся наша одежда, особенно же одежда Томаса, была забрызгана кровью и грязью.

Меня они приняли за свободного человека, и один из них крикнул мне:

— Эй! Незнакомец! Кто ты и чей это негр?

Я постарался, насколько возможно, использовать светлую окраску моей кожи и выдать себя за свободного гражданина. Но вскоре я понял, что мои старания пропадают даром: хоть всадникам вначале и в голову не пришло, что я раб, выглядели мы оба настолько странно, что они подвергли меня подробному допросу. Так как я очень смутно представлял себе, где мы находились, и совершенно не знал местности, я не был в состоянии сколько-нибудь вразумительно ответить на многочисленные вопросы всадников и очень быстро запутался. Это возбудило в них недоверие, и пока один из них всё ещё продолжал расспрашивать меня, другой, соскочив с лошади, схватил меня за воротник и закричал, что я либо беглый раб, либо похититель негров. Остальные двое в мгновение ока также соскочили с лошадей, и в то время как один из них схватил меня за плечо, другой накинулся на Томаса.

Томас вырвался из его рук и побежал. Но, отбежав недалеко, он оглянулся и, увидев, что я повален на землю, забыл о своих ранах, о том, как он слаб, об опасности, которая ему грозила; он схватил свою палку и бросился мне на помощь. Напавшие на меня так сильно сдавили мне горло, что я не мог пошевельнуться и едва не потерял сознания. В то время как один из нападавших продолжал держать меня, второй вскочил и бросился на Томаса, который одним ударом повалил своего противника и бежал ко мне, высоко подмяв свою дубинку. Его новый противник был силён и ловок. Он увернулся от удара, и они сразу же схватились друг с другом. Томас ещё плохо владел левой рукой; кроме того, потеря крови и длительное голодание сильно его изнурили. Несмотря на это, он яростно боролся и уже почти одерживал верх, как вдруг тот, кого он опрокинул наземь в начале боя, пришёл в себя и, вскочив на ноги, поспешил на помощь своему спутнику. С обоими одновременно Томас справиться уже не мог. Они повалили его на землю и связали ему руки; то же самое было сделано и со мной. Вытащив из седельных сумок ещё одну верёвку, обвязав ею каждого из нас за шею, они заставили нас бежать, подгоняя плетью, чтобы мы не отставали от их лошадей.

Полчаса спустя мы остановились подле жалкого домика, стоявшего на краю дороги. Это было нечто вроде постоялого двора или таверны, и нам предстояло здесь заночевать. Единственными обитателями этого дома были женщина с дочерью — маленькой девочкой лет десяти или двенадцати. Всё в доме говорило о нужде и бедности. Не успев перешагнуть порога, люди, захватившие нас в плен, потребовали, чтобы им принесли цепи — любые цепи, хотя бы такие, которыми привязывают лошадей или быков. Но, к большому разочарованию приезжих джентльменов, хозяйка объявила, что никаких цепей у неё нет. Всё же она достала какую-то старую верёвку, и тогда, связав нас кое-как, они усадили нас в коридоре.

Хозяйка сказала этим людям, что, по её мнению, мы скорее всего беглые. За последнее время в округе участились побеги, а два или три дня тому назад человек шесть отправились ловить этих негодяев и совершенно неожиданно наткнулись на целую шайку; они спали в лесу у костра.

Такую большую шайку, по словам старухи, нелегко было захватить, но преследователи решили, что не дадут нм убежать, особенно после того как один из них опознал среди спавших своих рабов. Он заявил, что охотнее пристрелит их на месте, чем допустит, чтобы они шатались по округе, не принося ему никакой пользы и причиняя убытки его соседям.

Они разошлись в разные стороны и стали потом одновременно приближаться к костру. Подойдя на близкое расстояние, все по сигналу выстрелили, а затем, пришпорив лошадей, поспешили разъехаться по домам. Никто из них не остался на месте, чтобы посмотреть, во что вылилась эта расправа, но, так как все они стреляли хорошо, то имели основание полагать, что большинство спящих убиты или по крайней мере тяжело ранены. И вот теперь, видя, что наша одежда в крови, а один из нас ранен, старуха пришла к убеждению, что мы принадлежали именно к этой шайке.

В ходе разговоров между хозяйкой и её гостями выяснилось, что такого рода жестокая расправа, жертвами которой сделались наши товарищи, имела в виду не нас, а совсем других беглецов. Такие расстрелы нередко производятся в Южной Каролине в тех случаях, когда группа беглых рабов слишком многочисленна и захватить их живыми не удаётся.

То обстоятельство, что нападавшие сразу же после убийства негров разъехались в разные стороны, явилось также следствием издавна существующего в этих краях предрассудка. По каролинским законам убийство раба приравнивается к обычному убийству, и хотя закон этот никогда, надо полагать, не применялся в жизни и любой современный рабовладельческий суд счёл бы его устаревшим и нелепым, всё же в умах местных людей сохранилось известное предубеждение против преднамеренного пролития крови и какое-то суеверное опасение, что этот старый закон вдруг может быть применён и к ним. Чтобы успокоить свою совесть и при всех условиях избежать возможного судебного следствия, каждый из нападающих старается во время стрельбы даже не глядеть на своих сообщников, и на один из них не подходит к месту, где остались лежать убитые или раненые. Те, которым не выдалось счастья быть убитыми на месте, обречены терпеть голод и жажду, гореть в лихорадке и страдать от гноящихся ран; когда же наконец смерть избавит их от страданий, их кости, иссушенные палящим солнцем Каролины, белеют и остаются лежать как гордое свидетельство цивилизации и гуманности рабовладельцев.

В то время как наши враги были заняты ужином, дочка хозяйки вышла посмотреть на нас. Это была хорошенькая девочка, и когда она увидела нас, её кроткие голубые глаза наполнились слезами. Я попросил её дать нам воды. Она сходила за водой, а затем спросила, не хотим ли мы есть. Я сказал ей, что мы умираем от голода. Услыхав это, девочка тут же убежала. Минуту спустя она вернулась, держа в руках толстый ломоть хлеба. Наши руки были так крепко связаны, что мы не могли сделать ни малейшего движения. Девочка присела рядом и, разломив хлеб, принялась кормить нас.