– Над чем?.. – Брови Владимира Дмитриевича взметнулись над очками и скрылись под свисающей на лоб прядью волос. – Над учебником?.. До трёх часов ночи?! – Он не выдержал и громко расхохотался. – Много сказок ты мне рассказывал, Носов, но такого вранья я от тебя ещё не слышал!.. А может, всё-таки младшая сестрёнка виновата? Или старенькая Пелагея Ивановна?.. Нет?.. И малолетний балбес тут ни при чём?.. Гм... Ну, ладно. Ладно, Носов, – сказал он, неожиданно перестав смеяться и вновь приняв серьёзный вид. – Не трать время на лживые оправдания. Тяни билет.

Вовка послушно вытянул билет и прочёл вслух:

– «Рылеев К.Ф. Гражданская лирика».

– Искренне тебе сочувствую, – усмехнулся Владимир Дмитриевич. – Надеюсь, ты не впервые слышишь это имя?

– Откровенно говоря... – неуверенно начал Вовка – и вдруг, вытаращив глаза и вздёрнув брови, в глубочайшем недоумении затараторил: – Кондратий Фёдорович Рылеев родился 18/29 сентября 1795 года в селе Батове Петербургской губернии...

– Матерь Божья! – Владимир Дмитриевич подскочил на стуле, словно ему снизу дали сильного пинка.

– ...в семье полковника в отставке, мелкопоместного дворянина, – продолжал рассказывать Вовка, изумлённо хлопая глазами. – Шести лет был определён в Первый кадетский корпус...

«Я, наверное, сплю! – думал он. – Иначе откуда я всё это знаю?»

«Это наверняка – сон! – думал в это время Владимир Дмитриевич. – Нелепый... фантастический сон!.. Иначе откуда он всё это знает?»

– В 1818 году Рылеев оставил военное поприще, – рассказывал Вовка, попутно отмечая про себя: «Кондратий... Мелкопоместный... Кадетский... Поприще... Да я слов-то таких не слышал никогда!» – С 1821 года служил заседателем в Уголовном суде...

– Стоп! – стукнул по столу Владимир Дмитриевич и нервно облизнул пересохшие губы. – Немедленно объясни мне, Владимир, что всё это значит!

Вместо ответа растерянный Вовка неожиданно для самого себя откашлялся и начал с пафосом декламировать:

Я ль буду в роковое время

Позорить гражданина сан

И подражать тебе, изнеженное племя

Переродившихся славян?..

У Владимира Дмитриевича отвисла челюсть.

У Вовки тоже.

«Определенно, это сон!» – решил Владимир Дмитриевич и больно ущипнул себя за руку. Потом крепко зажмурился, ущипнул себя ещё раз – и открыл глаза...

Нет, не способен я в объятьях сладострастья,

В постыдной праздности влачить свой век младой, –

продолжал декламировать Вовка.

Не менее экзаменатора убежденный в том, что видит сон, он пытался пробудиться, щипля себя за руки, за щеки и за всё прочее.

Однако ни Вовка, ни Владимир Дмитриевич не просыпались.

– Стоп, стоп, стоп! – прервал наконец Владимир Дмитриевич Вовкину декламацию. – Здесь что-то не так... Здесь определенно что-то не так! Всего того, что я сейчас слышу, не можешь произносить ты! Кто угодно – только не ты!.. Что бы ты выучил чью-то биографию... да ещё стихи декламировал!.. Этого просто не может быть!!

– Не может, – согласился Вовка и робко попросил: – Владимир Дмитриевич, ущипните меня, пожалуйста. Побольнее.

– Охотно.

Владимир Дмитриевич бегло оглядел Вовку в поисках подходящего места – и стиснул пальцами кожу на его щеке.

– Ай! – вскрикнул Вовка... и не проснулся.

– Теперь ты меня ущипни, – велел ему Владимир Дмитриевич. – И смотри – щипай как следует! Не стесняйся.

Вовка не стал стесняться.

– Ой! – взвизгнул Владимир Дмитриевич... и тоже не проснулся. – Ничего не понимаю! Чертовщина какая-то!

Он опустился на стул, сдавил голову руками и задумался.

– Послушай, Владимир, – произнёс он спустя некоторое время, осенённый некой догадкой. – А с творчеством Жуковского ты тоже знаком?

– Да, – ответил Вовка, собиравшийся сказать: «Нет», – и смущенно забубнил:

Раз в крещенский вечерок

Девушки гадали...

– А как насчёт Грибоедова? Признайся, что уж «Горя от ума» ты, по крайней мере, точно не читал!

Вовка и рад был признаться. Но не смог. Вместо признания он выдал новую цитату:

Не образумлюсь... виноват,

И слушаю, не понимаю...

Растерян мыслями...

– Выходит, – перебил его Владимир Дмитриевич, бледный как полотно, – ты и в самом деле подготовился к экзамену?..

– Выходит, подготовился, – шмыгнул носом Вовка и после короткой напряженной паузы предложил: – Владимир Дмитриевич, давайте ещё разок ущипнёмся.

– Давай, – согласился тот.

Они ущипнули друг друга ещё раз, да так, что у обоих в глазах просто позеленело от боли. Но никто из них так и не проснулся.

– Значит... – Вовка судорожно сглотнул, беззвучно пошевелил губами – и вдруг восторженно завопил: – Значит, это не сон!!

– Не сон!! – подхватил Владимир Дмитриевич со слезами искренней радости на глазах.

Утерев слёзы, он раскрыл Вовкину зачётную книжку и размашисто написал: «Отлично!». Даже восклицательный знак поставил.

Вовка, задыхаясь, как астматик, протянул за зачётной книжкой трясущуюся руку, и...

В это самое мгновение...

– О Господи! Сил моих больше нет!.. Это опять был сон. Всего лишь сон!!

Глухо застонав, Вера Павловна, Вовкина мама, откинула одеяло, включила ночник и, сунув ноги в шлёпанцы, побрела на кухню. Выйдя в коридор, она заметила, что из-под двери комнаты сына сочится свет. Вера Павловна на цыпочках подкралась к двери и заглянула в щёлку.

Вовка сидел за столом, склонившись над учебником, и в полголоса читал:

– «Кондратий Фёдорович Рылеев родился 18/29 сентября 1795 года...»

«Чудеса! – подумала Вера Павловна. – Три часа ночи, а он не спит! Учит!..»

«Значит, – утешала она себя, на цыпочках возвращаясь в спальню, – шанс ещё есть!»

ДНЕВНИК ПАШИ ДЯТЛОВА

В семье не без урода, гласит народная мудрость. Мудрость студенческая добавляет, что на курсе без него тоже не обходится. И добавляет совершенно справедливо. Взять, к примеру, Пашу Дятлова. На первом курсе литфака он, несомненно, был тем самым «уродом». Правда, в глаза это совсем не бросалось: Паша старался быть (и был) хитрым уродом. В глаза бросалась лишь его нарочитая прилежность, добросовестность и примерность – эдакое образцово-показательное поведение: учился Паша на одни пятёрки, лекции ни при каких обстоятельствах не прогуливал, матом не ругался, водку не пил даже по праздникам и вечерами никогда не ходил вместе с другими парнями под окошко женской душевой. Всё это, конечно, было ненормально и подозрительно, но – не наказуемо. Наказуемо было другое – то, о чём знали только сам Паша да ещё толстая потрёпанная тетрадка с надписью на обложке: «ДНЕВНИК», – куда Паша практически ежедневно записывал такое... Впрочем, судите сами. Вот несколько последних записей из этой тетрадки.

«20 марта, понедельник.

На перемене между первой и второй парами Волкова предложила Редискиной и Семёновой «посидеть» вечером в кафе, – «обмыть» новые сапожки... И это – наша староста!! Кошмар!! Разве можно допускать, чтобы такую ответственную и почётную должность занимала... алкоголичка!