— И ни один не вернулся?

— Возвращались, снова уходили и потом вовсе не вернулись.

— Вот видишь, — оживляясь, сказал Можайский, — Наполеон взял у тебя сыновей. Правда, он оставил тебе виноградник, но дорогой ценой. Ты заплатил кровью за эту землю, кровью твоих сыновей.

Старик долго молчал.

— Это дело императора, — наконец сказал он. И добавил: — При Людовике мы умирали от голода. При императоре — только на поле сражения.

— Ты предпочитаешь такую смерть?

Точно искра блеснула в тусклом, как бы безжизненном взгляде старика.

— Я — стар. Мой конец близок. Но мои внуки будут владеть этой землей, пока существует Франция.

— Но если маркиз де Монтюсен…

— Его подняли на вилы в девяносто первом году.

— А его дети?

— С ними будет то же, если они захотят взять нашу землю. Это наша земля.

Можайский не мог отвести глаз от этого неподвижного, медно-красного загорелого лица, от согбенной фигуры старика.

— Ты знаешь, кто с тобой говорит?

— Неприятель, — ответил крестьянин.

— Русский или немец?

— Это все равно.

— Это не все равно, старина, — мягко сказал Можайский. — Мы, русские, не хотим зла Франции и ее народу. Наполеон пришел в нашу страну, разорял ее, жег города и деревни, сжег нашу столицу… И это делали вы — французы, и ваши союзники. Мы пришли сюда, чтобы освободить вас от деспота, который пожирал ваших детей, старик… Мы вовсе не хотим мстить вам. Надо, чтобы наступил мир в Европе и Франции…

Виноградарь молчал. Можайскому казалось, что он говорил хорошо, что его слова убедят крестьянина.

Крестьянин глядел на небо.

— Славный денек, — сказал он. — В этом году ранняя весна… А что мсье говорит об императоре, то это дело его, императора. — И вдруг он сказал: — Это все англичане… Что до вас, русских, то вы живете далеко и мы вас не знали. Это все англичане. Зачем они спрятали каналью Бурбона?

Облако пыли появилось у ограды замка. Оно приближалось, и вдруг послышались меланхолические звуки пастушьей свирели.

— Гонят стадо, — сказал крестьянин. — Прощайте, мсье.

— Прощай, старина.

Можайский спустился к роднику и вскочил в седло. Он ехал в глубокой задумчивости. Нежный и тонкий запах фиалок кружил ему голову — в этом благодатном крае весна была ранняя и бурная. Можайский подумал о том, что сейчас только начало февраля и на родине бушуют метели и реки еще скованны льдом.

Русские шли по чужой стране, среди настороженного и враждебного населения. И хотя всю тяжесть походов Наполеона несли крестьяне. Можайский убедился в том, что именно эти люди боялись возвращения Бурбонов. Иногда на стенах домов, на оградах попадались сделанные углем надписи: «Да здравствует Франция!» «Долой союзников!» Обескровленная, истощенная в непрерывных войнах страна, потерявшая два миллиона и шестьсот тысяч сыновей, страшилась зловещей перемены, которую несли ей чужеземные войска. Только роялисты, сторонники Бурбонов, открыто ликуют и бросают чужеземцам букетики из лилий.

Строжайшие приказы запрещали русским солдатам обижать население, да они и не обижали побежденных, только вестфальцы, пруссаки и баварцы из союзной армии срывали злобу на ни в чем неповинных людях.

Можайский посмотрел на солнце, оно поднялось довольно высоко и озаряло зеленеющую равнину. Достав из седельной кобуры карту, он убедился в том, что блеснувшая на горизонте река — Энна, а две высокие готические башни вдали — знаменитый, двенадцатого века собор города Суассона.

До сих пор они ехали по узкой тропе. Это была дорога для мулов, сохранившаяся от времен Генриха IV. Пробираясь сквозь кусты орешника, они выехали, наконец, на широкую дорогу, которую в те времена называли королевской. Дороги Франции расширили при Людовиках XIV и XV, до того времени предпочитали ездить на мулах, затем появились огромные поместительные кареты и экипажи — понадобились широкие, новые дороги.

Пока Можайский размышлял, сравнивал дороги Франции с бельгийскими и немецкими, город Суассон явился перед ним как на ладони. Он различал уже крепостной вал и башенки предмостного укрепления, невысокие дома с крутыми кровлями и над ними возвышающиеся темно-серые массы — одна была аббатством Сан-Жан де Винь. Можайский ехал не торопясь, ему хотелось продлить ощущение покоя и очарования наступающего утра. Птичий свист, дальний перезвон колоколов располагал к мечтательности, и чем ближе он подвигался к Суассону, тем радостнее становилось у него на душе. С некоторого времени Можайский заметил, что одни только картины природы, полные тихой, умиротворяющей прелести, прогоняли его грустные мысли.

Навстречу всадникам двигалась груженная дровами телега, Можайскому показалось, что возница с изумлением глядит на него и Волгина. Впрочем, незнакомый мундир русского офицера должен привлекать внимание французов, и, улыбнувшись вознице, Можайский объехал телегу.

Ему показалось странным, что у предмостного укрепления не было часовых и крепостные ворота были открыты. Мысленно он пожурил командующего гарнизоном Суассона и направил коня под арку. Но едва только он придержал коня в полумраке арки крепостных ворот, какие-то силуэты возникли справа и слева, десяток рук протянулись к нему, солдаты в незнакомых мундирах схватили коня под уздцы, он не успел шевельнуться, как почувствовал, что его стаскивают с коня. Не понимая, что с ним случилось, он пытался выхватить пистолет, но чья-то сильная рука сжала его кисть, и через мгновение он уже стоял на земле, окруженный солдатами. Солдаты говорили весело, возбужденно посмеиваясь, и более всего удивило Можайского то, что они говорили по-польски…

Нужно было немного времени, чтобы Можайский, наконец, понял, что Суассон снова в руках у наполеоновских войск, что он и Волгин в плену у польских легионеров, занимающих город. Но каким образом это произошло, почему русские оставили Суассон, это Можайский узнал много позже.

28

Суассон был взят штурмом русскими 2 февраля 1814 года.

Однако когда командовавший русским корпусом генерал получил известие о том, что Наполеон разбил отдельные части силезской армии Блюхера под Сезаном и Монмирайлем, — русские выступили из Суассона на выручку Блюхеру. Переправившись через реку Энну, русские шли берегом реки по направлению к Реймсу. Корпус шел трое суток, по пути он был усилен отрядами Строганова и Михаила Воронцова. Параллельно русским войскам двигался корпус прусских войск под командованием Бюлова. Русские и пруссаки стремились соединиться с сильно расстроенными в боях с Наполеоном частями силезской армии Блюхера, а вслед затем уже вместе с прусскими частями присоединиться к главным силам большой действующей армии союзников.

План же Наполеона заключался в том, чтобы, захватив оставленный русскими Суассон, овладеть единственным мостом через реку Энну и отрезать пути отступления силезской армии. Отряды польских войск из корпуса Мортье под командованием генерала Моро (однофамильца убитого под Дрезденом) легко выполнили приказ и заняли Суассон, в котором русские оставили только казачий пост. Таким образом, армия Блюхера оказалась в опаснейшем положении. Французы теснили ее расстроенные части к реке Энне, а единственный мост был в руках у отряда генерала Моро, вновь овладевшего Суассоном.

Все это случилось в те дни, когда Можайский, разумеется, не зная о том, что произошло за время его путешествия, спешил в Суассон.

Можно вообразить его изумление и досаду, когда он вместе с Волгиным оказался в плену у неприятеля, накануне овладевшего городом. Особенно разозлило его то обстоятельство, что офицеры польского полка, первого вступившего в Суассон, хладнокровно выслеживали его в зрительную трубу с одной из башен собора и устроили ему засаду в арке крепостных ворот.

Разговор с командиром полка шел на польском языке и то, что Можайский объяснялся по-польски, расположило к нему командира. Ему даже предложили вернуть шпагу, если он даст слово больше не принимать участия в военных действиях и не покидать Суассона, но Можайский отклонил эту любезность. Тогда его доставили вместе с Волгиным в аббатство Сан-Жан де Винь, временно превращенное в казарму и гауптвахту.