Весенняя гроза
Ливень льет как из ведра,
в небе огненные змеи.
Воды плещут, где вчера
мы бродили по алле.
Гром над самой головой,
за раскатами раскаты.
Спрятал зонтик дождевой
в рясу дьякон бородатый.
Забралась на сеновал
в радостной истоме девка.
А ручей забушевал,
точно он Большая Невка.
Но не веришь ничему,
не боишься даже страха,
и смеешься потому,
что промокла вся рубаха.
Мир бушующий так мил,
тепел дождь и ветер весел:
от избытка вешних сил
он шутя накуралесил.
В поезде
Мимо окон в быстром беге
мчатся тихие телеги;
быстротой удивлены
нивы, рощи, реки, села,
церковь, фабрика и школа,
и недвижный серп луны.
Солнце низкое над пашней,
ниже колокольной башни,
ниже леса и домов,
медно-красным блещет оком,
проплывая боком, боком
мимо хат и кабаков.
Всюду зелень, листья, травы,
сень манящая дубравы
и полей вечерний пир.
Но дымя, свистя и воя,
мчится поезд, версты кроя, —
и навстречу мчится мир.
Тут и там, вблизи, вдалёке,
об ином вещают роке
незнакомые места.
И не знавшая приюта,
негой мирного уюта
соблазняется мечта.
Но как жизнь, неудержима,
мимо окон, мимо, мимо
мчится милая земля,
люди чуждые и веси,
и деревья в чуждом лесе,
и озера, и поля.
Все, что кажется утешным,
светлым, радостным и здешним,
в жизнь вовеки не включу.
Но в пыли и в клубах дыма,
вдаль влеком неудержимо,
мимо счастья пролечу.
«Рожденный Девой Непорочной…»
Рожденный Девой Непорочной,
земной не ведавшей любви,
не Ты ль связуешь в час урочный
два сердца радостью непрочной
и крепкой мукою любви?
Не Ты ли истиной и ложью,
не зная клятв, не зная лжи,
являешь грешным милость Божью
и Сам склоняешь к бездорожью
пути, ведущие ко лжи?
И если право осужденье,
и строг и праведен закон,
зачем же Ты даришь прощенье,
зачем Твое благословенье
на преступающих закон?
Иль меря страсть иною мерой,
иной Ты ведаешь завет,
и не покроет пепел серый
сердца, где неугасной верой
зажжен непознанный завет?
Но Ты один, рожденный Девой,
и девственный свершивший путь,
с креста на тех глядишь без гнева,
кто соблазненный вместе с Евой,
ушел из Рая в страстный путь.
Две грани
Нам два удела
даны заране
от грани белой
до черной грани.
Железным плугом,
клинком из стали
мы друг за другом
и глубь и дали
захватим властно,
отдав без счета,
с рудою красной
кровавость пота.
Но к выси белой
над черной пашней
возводим смело
святые башни,
где той же кровью
мы истекаем,
над здешней новью
нездешней чаем.
И будет лето,
и будут зимы:
дождется ль света
мой край родимый?
Иль тщетно спорим
с двойным уделом
меж Черным морем
и морем Белым?
«В небе тянут журавли…»
В небе тянут журавли
острым треугольником.
Плод незримый, плоди земли
не они ли принесли
всем земным невольникам?
Спеет-зреет сочный злак,
пухнут почки жадные.
У коров, кобыл, собак,
плодородья вещий знак,
животы громадные.
Ходят бабы не спеша,
тяжкие, усталые,
чревом бережно дыша,
и вовнутрь, где бдит душа,
смотрят очи впалые.
Сладко сеять и зачать,
вынести не весело.
Чтоб пригреть и приласкать,
над земными — Божья мать
солнышко повесила.
«Не вчера ли было ново…»
Не вчера ли было ново
слово страсти между нами?
И вверху за облаками
ухмылялася луна?
А сегодня ты в другого
так же страстно влюблена.
День приходит, день уходит,
сердце ль жаждет перемены?
иль желанье только пена
докатившейся волны?
или, может быть, свободе
даже в страсти мы верны?
Было, снилось, примечталось?
все равно и все едино.
Не нашла ты господина,
я не стал рабом твоим.
Сладко нам вчера лобзалось:
сладко нам лобзаться ныне,
мне — с другой и вам — с другим.