«В окно бегущего вагона…»
В окно бегущего вагона
гляжу на встречный бег земли.
В ее разрыхленное лоно
еще посевы не легли.
Омыта вешними ручьями
и от стыда потупив взор,
она, как жены пред мужьями,
свой белый сбросила убор.
И обнажаясь не впервые,
уже предчувствует, что тут,
где пали стрелы золотые,
колосья желтые взойдут.
Пред голубой опочивальней
весь мир восторженно склонен.
И лишь меня на пир венчальный
не мчит грохочущий вагон.
«Хочу я знать, свободна ль ты, родная…»
Хочу я знать, свободна ль ты, родная,
безбрежная, бездонная земля,
простершая от края и до края
необозримые поля?
И если ты от смерти к воскресенью
единый путь проходишь каждый год, —
покорна ль ты свободному влеченью,
иль темный рок стремит тебя вперед?
Когда весной, пушистый мех стряхая
и тело жаркое бесстыдно обнажив,
ты страсти ждешь, вакханка молодая,
чужой ли прихотью подсказан твой порыв?
Тебя молю, тебе одной поверю:
раскрой мне тайну жизни и любви.
Мы подошли к незримому преддверью:
отдай мне ключ… иль имя назови.
Чтоб верным быть решению простому,
я должен знать, чьей правдой мы живем?
гореть ли мне, как солнцу золотому,
иль, как звезде, мерцать чужим огнем?
«Свои мечты я перерос…»
Свои мечты я перерос,
свои надежды предвосхитил.
И тихий ждет меня погост,
моя последняя обитель.
Над нею прежняя звезда
то светит с лаской равнодушной,
то угасает без следа
все в том же тереме воздушном.
И та же нежная лазурь
над ней заботливо простерта,
и в завыванье прежних бурь
звучат, как прежде, вопли черта.
Но неиспытанный покой
я там изведаю впервые,
когда с предсмертною тоской
оставлю радости живые,
когда любовь прозрачней льда
в душе нетающей застынет,
и мне изменит навсегда подруга,
верная доныне.
«Я не знаю, люблю ли действительность…»
Я не знаю, люблю ли действительность,
и на что с вожделеньем гляжу?
Неусыпная, чуткая бдительность
ждет ли зорь? сторожит ли межу?
Все ль исчерпаны в жизни возможности?
всю ли правду объемлют тела?
иль мятежная жуть безнадежности
не вотще мою душу сожгла?
Но возок с изможденными клячами
не мечта ль моя мчит за собой?
Может быть, я слепец между зрячими?
Может быть, только я не слепой?
«Когда-нибудь над северной равниной…»
Когда-нибудь над северной равниной,
где сосны хмурые и чахлый чернозем,
с улыбкой нежною и ласковой, как ныне,
весна дохнет и светом и теплом.
И лед от Ладоги до Финского залива,
и бурый снег, таящийся во рву,
в последний раз, враждебно и пугливо,
блеснут и — обнажат и землю и Неву.
Тогда впервые на моей могиле
весенним солнцем озарится крест.
Но не воскреснут изжитые были,
ни голоса заласканных невест.
Не вспомню я доигранного вальса.
Но скорбь о том унес бы за порог,
что не на все я в жизни отозвался,
что много сил бессмысленно сберег.
И каждый день молюсь все исступленней,
чтоб за чертой исполненных времен
я встретил смерть мечтой опустошенной,
душою наг и телом изможден.
Ночная стража
Я не пророк и не учитель,
не венценосный властелин.
Вселенная — моя обитель,
и во вселенной я — один.
Я трупом не лежал в пустыне,
и под крестом не изнемог.
И никогда о блудном сыне
не вспомнил и не вспомнит Бог.
Он не раскрыл моим исканьям
путей, неведомых земле,
не выжег огненным лобзаньем
морщин кровавых на челе.
И не воззвал гремящим гласом
к насторожившейся душе.
И все тревожней с каждым часом
я жду Его, но жду вотще.
Не светоч истины поручен,
не пламень подвига вручен
тому, кто жизнью был измучен
и навсегда в нее влюблен.
И оттого, как сторож кроткий,
брожу, склонен к чужому сну,
и четким рокотом трещотки
ночные призраки спугну.
«Тщетно на землю легла паутина…»
Тщетно на землю легла паутина
гладко укатанных рельс.
Знал ли тебя, паровая машина,
мудрый мой брат Парацельс?
Тщетно в пучине мятежной и жадной
ожил стремительный винт.
Брат мой Тезей, без клубка Ариадны
страшно войти в лабиринт.
Тщетно пропеллер возносит до неба
суетность быстрых затей.
Ты ли огня не похитил у Феба,
дерзкий мой брат Прометей?
Сблизились дали и в безднах бездонных
с глубью сравнялася высь.
Распятый брат мой, о вечно плененных
тщетно, но жарко молись.