СКАЗАНИЕ О ЗОДЧЕМ
(Из цикла «Хертвисские рассветы»)
Жестокий враг на Картли наступал,
И села жег, и бед творил немало.
Не только люди — вся громада скал
В тот страшный год слезами истекала.
С высоких круч для башен боевых
Она сама обрушивала плиты,
И тысячи деревьев вековых
Легли в ущелье, бурями разбиты.
И вся земля обуглилась кругом,
И был нарушен в ней порядок отчий…
И в этот год с своим учеником
Забрел в Хертвиси странствующий зодчий,
Благословил он камень под горой
И первой башни выложил преддверье,
И рядом с ним над башнею второй
Трудился вдохновенный подмастерье.
Две статных башни в воздухе росли,
Веревки лестниц яростно скрипели,
И мастера, работая вдали,
Друг другу песни радостные пели.
Уж три зимы, почти не зная сна,
Свой славный подвиг совершали двое,
И наконец повеяла весна,
И наступило утро роковое.
Сошел на землю зодчий, весь седой,
Он первым кончил славное строенье.
Глядит: вверху помощник молодой
Всё громоздит каменья на каменья.
Народ поет строителям хвалу,
И стол накрыт, и налиты кувшины.
Но молча смотрит старец на скалу
И не отводит взоров от вершины.
Увы, ничто его не веселит,
Он ясно видит, что теперь по праву
Неутомимый юноша затмит
Его годами скопленную славу.
И омрачилось сердце старика,
И, ревностью великой обуянный,
Он погубить решил ученика
И оборвал веревки, окаянный!
Стрелой вонзилась башня в высоту,
И юноша, зажав топор железный,
Как сокол, пораженный на лету,
Остался над зияющею бездной.
Но был он храбр и смастерил себе
Подобье крыл, и с песнею веселья,
Послав проклятье старцу и судьбе,
С высокой башни ринулся в ущелье.
Со всех сторон народ к нему спешит,
Приветствуя потомка исполинов.
Зачем же он под башнею лежит,
Большие крылья навзничь опрокинув?
Ах, не случилось с ним бы ничего,
Но за спиной топорик был некстати,
И лезвие железное его
Вошло в хребет до самой рукояти.
М. КВЛИВИДЗЕ
УШБА
Ты задремала, забыв над кроватью
Свет погасить. И раскрытая книга
Брошена возле кровати, и ветер
Трогает шторы на окнах открытых…
Ночь за окном широка и спокойна.
Тихо на улице, только промчится
Изредка с легким шуршаньем машина
Или пройдет запоздалый прохожий,
К дому спеша…
Ты спишь, дорогая,
Спит твоя улица, спит твой Тбилиси.
Голову он положил на колени
Горных хребтов и, как будто охотник.
Сном беспокойным забылся во мраке.
А с высоты на тебя и на город,
На голубые окрестные горы,
На тополя, на поля, на лощины,
На разветвленья железной дороги,
На виноградники, рощи, селенья
Смотрит огромное небо. И небо
Так же задумчиво и необъятно,
Как о тебе необъятна забота
В сердце моем… И всё оно видит,
Но, увидав, обо всем забывает,
И потому, видно, старость и время
Не угрожают счастливому небу…
Ты задремала, ты спишь… А далеко —
В далях, не видных из комнатки этой,
В сердце Сванетии, в куполе неба,
Между громад неприступных Кавказа
Дремлет высокая гордая Ушба,
И раздирающим душу молчаньем
Веет от этого сна… Непорочный
Снег там повсюду сияет, и звезды
Перед лицом векового безмолвья
В тайном испуге смежают ресницы.
Горных ущелий голодные пасти
Доверху там запечатаны снегом.
Кажется, если б не снег, то ущелья
Взвыли, объятые страхом молчанья.
Тихо вокруг, не услышишь ни звука…
Но… посмотри, при сиянии звездном,
Словно цепочка рассыпанных зерен,
Снег прочертили следы пешехода…
Их ни обвалы не стерли, ни бури,
Не поглотили их вихри и вьюги…
Под необъятным куполом ночи
Явственно видны следов отпечатки —
Словно старинная надпись на камне,
И ни конца у нее, ни начала…
Спишь ты, любимая; рядом с тобою
Спит твой ребенок. Твои сновиденья
Так же светлы, как любовь к этой крошке.
Знаю, душа твоя так же безгрешна,
Так же чиста, как и снежная Ушба.
Но посмотри, и в душе твоей чистой.
Словно цепочка рассыпанных зерен,
Чьих-то следов обозначились тени,
Их ни обвалы не стерли, ни вьюги,
Не поглотили их горести жизни…
Дремлет души твоей белое царство —
Только следы на снегу и заметны,
Словно старинная надпись на камне,
И ни конца у нее, ни начала…
В комнате, рядом, спит муж твой. Однако
Он не похож на того, кто дерзает
По неприступным скитаться вершинам.
«Подняться на такую высоту…»
Подняться на такую высоту
Один лишь ветер может, опираясь
На плечи елей и гигантских сосен.
Я высоко стою над облаками.
Я много выше, чем помыслить может
Тот, кто идет долиною. Вокруг
Синеют горы с темными лесами.
Когда я слышу окрик паровоза,
Мне кажется, что горы с важным видом
Зовут меня идти всё дальше, дальше,
Покуда жив, — всё выше и вперед…
Сиянье солнца. Ветер. Чистый воздух,
Как горный ключ, прохладен. Надо мною
Высокие торжественные сосны.
Они стоят, спокойствия полны,
И я под ними, их доброжелатель,
Лежу на хвое и смотрю на небо,
Синеющее в вырезах ветвей,
И слышу, как, невидимая глазу,
Поет самозабвенная пичужка,—
Как будто ей и впрямь необходимо
Очаровать, бесхитростной, меня!
Должно быть, в эту самую минуту
Она, как я, свои сомкнула веки,
Чтоб, кроме песни, в мире всё забыть!
Пой, милая! Сплети узлами звуки
И песенку веревочкой завей!
Залейся так, чтоб вместе с этой песней
Душа рвалась из маленького тельца!
Ведь я и сам такой же, как и ты,
Брожу, ликуя, по родному краю!
И если с песней вылетит душа,
Мне, право, больше ничего не надо —
Пусть я умру на этой высоте,
Здесь, у подножья мудрых этих сосен.