Фотографии Ваши – увы – нечетки,

лишь улыбка да челка на этой фотке,

на другой и вообще только тень ключицы,

головы склоненье.

Вот… и… и…

получились лучше, и, Сафе вторя,

я к богам их причислить готов. Счастливцы!

На одно мгновенье

вместо них бы мне оказаться рядом

и глядеть на Вас ошалелым взглядом,

вместо них наяву слышать смех Ваш славный,

замерев от счастья.

Вам же с ними, гадами, интересней!..

Самому мне уж тошно от этой песни:

«Дай да дай!» – ну а Вам, мой свет, и подавно…

Ну так дай – и баста!!

Ошеломлен и опешен,

словно хвастливый Фарлаф,

жалок, взбешен и потешен —

в точности пушкинский граф.

Глупой Каштанкой рванулся,

голос заслышав родной.

Видимо, я обманулся,

мне не добраться домой!

С этой тоской безответной,

как Тогенбург я точь-в-точь.

Как титулярный советник,

пить собираюсь всю ночь.

Потоскуй же хоть чуть-чуть,

поскучай же хоть немного,

Христа ради, ради Бога,

хоть чуть-чуть моею будь!

Ради красного словца,

красного, как бинт, Наташа!

Ну пускай не до конца —

будь моею, стань же нашей!

Хоть на чуточку побудь,

на мизинчик, ноготочек!..

За двусмысленность, дружочек,

не сердись, не обессудь.

С Афродитою Ураньей

не был я знаком заране.

Я всегда служил открыто

Афродите общепита.

Но тебе благодаря

днесь ее оставил я.

Познакомлен я тобою

с Афродитой гробовою.

Когда б Петрарке юная Лаура

взяла б да неожиданно дала —

что потеряла б, что приобрела

история твоей литературы?

Иль Беатриче, покорясь натуре,

на плечи Данту ноги б вознесла —

какой бы этим вклад она внесла

в сокровищницу мировой культуры?

Или, в последний миг за край хитона

ее схватив на роковой скале,

Фаон бы Сафо распластал во мгле —

могли бы мы благодарить Фаона?

Ведь интересно? Так давай вдвоем

мы опытным путем ответ найдем!

Как здесь красиво было бы с тобой!

Как интересно, Таша, и забавно

плыть по каналам этим достославным,

как дожу с догарессой молодой.

Как вкусно было б красное вино,

как хороша на площади полночной

была бы эта музыка, как точно

совпало б все! Но нам не суждено,

но мне не суждено с тобою вместе

обозревать одну и ту же местность.

А почему уж – я не знаю сам.

И все вокруг постыло и известно.

Я, как слепой, мотаюсь здесь и там,

дивясь твоим, Наташка, красотам.

Твоя протестантская этика

с моею поганой эстетикой

(поганою в смысле языческой)

расходятся катастрофически!

Историко-экономически,

согласно теориям Вебера,

твое поведенье нелепое

вполне прогрессивно, отличница.

Но вот в отношеньях межличностных,

но в сфере любовного пыла

безумства мои предпочтительней! —

Эх ты, немчура моя милая!

Сей поцелуй, ворованный у Вас,

мучительно мне вспоминать сейчас.

Настанет ночь. Одно изнеможенье.

Но ведаю – мне будет наслажденье.

Ты вновь придешь. Ко всем твоим устам

прильну губами, волю дам губам.

И ты сама прильнешь ко мне, нагая,

в медлительных восторгах изнывая.

И плоть моя твою раздвинет плоть

и внидет в глубь желанную, и вот

проснусь я в миг последних содроганий,

тьму оглашая злобным матюганьем.

Все говорит мне о тебе – закат,

вершины Альп багрянцем озаривший,

и Моцарт, в птичьем гаме просквозивший,

и ветр ночной, и шепоты дриад.

И хохоты греховные, и взгляд

попутчицы, нарочно стан склонившей,

и декольте ее, и даже лифчик,

представь себе, о том же говорят!

И книги все посвящены тому же!

Ну ладно я, вздыхатель неуклюжий,

бубнящий о тебе уж скоро год,

но ведь не весь же мир! Какой-то ужас!

Филипп Киркоров, милая, и тот

лишь о тебе танцует и поет!

Дано мне тело. На хрен мне оно,

коль твоего мне тела не дано?

Коль мне нельзя использовать его

для ублаженья тела твоего?

Зачем оно, угрюмое, в ночи

ворочается, мучится, торчит?

Зачем, как ртуть, густа дурная кровь?

Ах, лучше б быть из племени духов!

Я б дуновеньем легким в тот же миг

за пазуху и под подол проник!