Пишешь хоть десять раз на иного у Нерия вексель,

70 Хоть сто раз у Цикуты; опутай его хоть цепями:

Все ни во что, из любой западни ускользнет он Протеем.

А как потащишь к суду — он осклабится только и мигом

Птицей прикинется, вепрем, и камнем, и деревом даже.

Если безумный действует худо, разумный же лучше,

То ведь Переллий безумней тебя, если принял твой вексель,

Зная вперед, что ты ни за что по нему не заплатишь.

Ну, подберите же тоги, чтоб слушать меня со вниманьем!

Кто с честолюбья из вас, а кто с сребролюбия бледен,

Кто невоздержан, а кто своим суеверьем замучен

80 Или другою горячкой души, — все ко мне подходите,

Все по порядку, и я докажу вам, что все вы безумцы!

Самый сильный прием чемерицы следует скрягам;

Впрочем, не знаю, поможет ли им и вся Антикира!

Ведь завещал же Стаберий-скупец, чтоб на камне надгробном

Вырезал сумму наследства наследник его, а иначе

Должен народу дать пир, как устроить придумает Аррий:

Сто пар бойцов да пшеницы — годичную Африки жатву.

«А справедливо ли это иль нет, мне наследник не дядька!

Так я хочу!» Вероятно, что так рассуждал завещатель.

90 Ради чего же велел надписать он на камне наследство?

Ради того, что он бедность считал величайшим пороком,

Что ужасался ее, и если бы умер беднее

Хоть на единый квадрант, то считал бы себя, без сомненья,

Он человеком дурным. У людей подобного рода

Слава, честь, добродетель и все, что есть лучшего в мире —

Ниже богатства. Один лишь богатый мужествен, славен

И справедлив.

Дамасипп

Неужели и мудр?

Стертиний

И мудр, без сомненья!

Он же и царь, и все, что угодно! Он думал, что деньги

И добродетель заменят ему, и прославят в потомстве.

100 Как с ним несходен был грек Аристипп, рабам приказавший

Золото бросить в ливийских песках потому лишь, что тяжесть

Их замедляла в пути. А который из них был безумней?

Спорным примером спорный вопрос разрешить невозможно.

Если кто лиры скупает, а в музыке вовсе не сведущ,

Ежели кто собирает колодки башмачные, шила,

Сам же совсем не башмачник, кто парус и прочие снасти

Любит в запасе хранить, отвращенье имея к торговле,

Тот — безумный, по мнению всех. А разумнее ль этот

Скряга, что золото прячет свое и боится, припрятав,

110 Тронуть его, как будто оно какая святыня?

Если кто, с длинным в руках батогом, перед кучею жита

В рост протянувшись, лежит господином, его караулит,

Глаз не смыкает, а сам не смеет и зернышко тронуть,

И утоляет свой голод одною лишь горькой травою;

Если до тысячи бочек, до трехсот тысяч фалерна

Самого старого или хиосского в погребе скряги,

Сам же кислятину пьет и, восемь десятков проживши,

Спит на набитом соломой мешке, имея в запасе

Полный сундук тюфяков тараканам и моли в добычу,

120 То потому лишь не все называют его сумасшедшим,

Что и другие, не меньше, чем он, сумасшествием страждут.

О старик, ненавистный богам! К чему бережешь ты?

Разве затем, чтоб твой сын иль отпущенник прожил наследство?

Ты опасаешься нужды? Конечно, из этакой суммы

Много убавится, если отложишь частичку на масло,

Чтобы капусту приправить иль голову глаже примазать!

Если столь малым ты жив, зачем тебе ложные клятвы,

И плутовство, и грабеж? Вот если в народ ты каменья

Вздумал бросать иль в рабов, тебе же стоящих денег,

130 Все бы мальчишки, девчонки кричали, что ты сумасшедший —

Ну, а если отравишь ты мать и удавишь супругу,

Это — разумно вполне! Ведь ты не мечом, не в Аргосе

Их погубил, как Орест. Иль думаешь, он помешался

После убийства и предан гонению мстительных фурий

После того, как согрел в материнской груди он железо?

Нет! Напротив, с тех пор как Ореста признали безумцем,

Он не свершил ничего, что могло бы навлечь нареканья,

Он не пытался с мечом нападать на сестру и на друга:

Фурией только Электру-сестру называл, а Пиладу

140 Тоже давал имена, сообразно горячности гнева.

Бедный Опимий хотя серебра и золота груды,

В праздники венское пивший вино, а в будни — подонки

Глиняной кружкой цедивший, однажды был спячкою болен

И как мертвый лежал, а наследник уж в радости сердца

Бегал с ключами вокруг сундуков, любовался мешками!

Врач его верный придумал, однако же, скорое средство,

Чтобы больного от сна пробудить: он возле постели

Стол поставить велел, из мешков же высыпал деньги;

Вызвал людей и заставил считать. Вот больной и проснулся.

150 «Если не будешь сам деньги беречь, — врач сказал, — то наследник

Все унесет». — «Как, при жизни моей?» — «Да, при жизни. Не спи же,

Ежели хочешь пожить!» — «Так что же мне делать?» — «А вот что:

Надо наполнить желудок, чтоб кровь заструилась по жилам.

На вот рисовой каши: поешь!» — «А дорого ль стоит?» —

«Малость». — «Однако же сколько?» — «Восемь лишь ассов». — «Беда мне!

Видно, меня не болезнь, так грабеж все равно доконает!»

Дамасипп

Кто же тогда не безумец?

Стертиний

Лишь тот, кто не глуп.

Дамасипп

Ну, а скряга?

Стертиний

Он и безумен и глуп.

Дамасипп

Так, стало быть, тот бессомненно

160 В здравом уме, кто не скряга?

Стертиний

Ничуть.

Дамасипп

Почему же, о стоик?

Стертиний

Слушай! Представь, что Кратер сказал о больном: «Он желудком

Вовсе здоров!» — «Так, стало быть, может и встать он с постели?» —

«Нет! потому что страдает от боли в боку или в почках».

Так вот и здесь: этот малый — не клятвопреступник, не скряга

(Благодаренье богам!), но он — наглец, честолюбец;

Пусть же и он в Антикиру плывет! Одинаково глупо —

Бросить именье в пучину иль вовсе его не касаться!

Сервий Оппидий, богач, родовые в Канузии земли

Между своими двумя разделил, говорят, сыновьями

И, умирая, сказал им, к одру подозвавши обоих:

170 «Я замечал, что в детстве ты, Авл, и орехи и кости

В пазухе просто носил, и проигрывал их, и дарил их;

Ты же, Тиберий, вел бережный счет им и прятал их в угол.

Вот и боюсь я того, что впадете вы в разные страсти,

Что Номентаном один, другой же Цикутою будет.

Вот потому заклинаю пенатами вас: берегитесь

Ты — уменьшать, а ты — прибавлять к тому, что отец ваш

Должною мерой считал, и чему нас учила природа.

Кроме того, я хочу, чтоб вы с клятвою мне обещали

Не соблазняться щекоткою славы; и если который

180 Будет эдилом иль претором, тот мне не сын: будь он проклят!»

Как! Промотать все добро на горох, да бобы, да лупины,

Только затем, чтобы чваниться в цирке, чтоб выситься в бронзе,

Хоть за душой у тебя уж давно ни гроша, ни землицы!

Уж не мечтаешь ли ты сравняться в успехе с Агриппой,

Словно проныра лиса, благородному льву подражая?

«Молви, Атрид, почему хоронить не велишь ты Аякса?»

«Царь я — вот мой ответ!» — «Ну что ж! Я — плебей, я смолкаю».

«Был мой приказ справедлив. Но если кто мыслит иначе —

Пусть говорит: дозволяю!» — «О царь, да пошлют тебе боги,

190 Трою разрушив, обратно приплыть. Итак, мне вопросы

И возраженья дозволены?» — «Спрашивай! Я дозволяю!»

«Царь! За что же Аякс, сей герой, второй по Ахилле,

Греков спасавший не раз, истлевает под небом открытым?

Или на радость Приаму и Трое лишен погребенья

Тот, кем их юноши были могил лишены в их отчизне?»

«Нет, а за то, что казнил он овец, восклицая, что режет

Он Менелая, Улисса, меня!» — «А когда ты в Авлиде