Устриц с дроздами, вареное с жареным — сразу в желудке

Сладкое в желчь обратится и внутренний в нем беспорядок

Клейкую слизь породит. Посмотри, как бывают все бледны,

Встав из-за пира, где были в смешенье различные яства.

Тело, вчерашним грехом отягченное, дух отягчает,

80 И пригнетает к земле часть дыханья божественной силы.

Ну, а другой, в два счета поевши и сладко заснувши,

Свежим и бодрым встает ото сна к ежедневным занятьям.

Может и он иногда дозволить себе что получше,

Но не иначе как изредка, в праздничный день ежегодный,

Или в усталости, или тогда, наконец, как с годами

Тело слабеет и требует больших о нем попечений.

Ты же, который, когда был и молод и крепок, заране

К неге себя приучал, чем себя ты понежишь, как хворость

Или тяжелая старость потребует сил подкрепленья?

90 Мясо кабанье с душком хвалили старинные люди

Не потому, что у них обонянья не было вовсе,

Но в рассужденье того, что лучше уже початое

Позднему гостю сберечь, чем хозяину свежим наесться.

О, когда б я родился во время тех старых героев

Может быть, ищешь ты славы, которая слуху людскому

Музыки слаще? Но верь, что рыбы и блюда большие

Только послужат к стыду твоему, к разоренью! Вдобавок

Дядю рассердишь, соседи тебя взненавидят. Ты будешь

Смерти желать, но не на что будет купить и веревки!

100 «Это, — ты можешь сказать, — меня не касается вовсе!

Я ведь не Травзий-бедняк: у меня — и поместья и деньги,

И доходов моих для троих царей бы достало!» —

Ежели так, то зачем ты излишек не тратишь на пользу?

Если богат ты, зачем же есть в бедности честные люди?

Храмы зачем ветшают богов? И как же, бесстыдный,

Ты ни гроша из всего, что скопил, не приносишь отчизне?

Или, ты думаешь, счастье тебе одному не изменит?

Время придет, что и ты для врагов посмешищем станешь!

Кто в переменах судьбы понадеяться может на твердость?

110 Тот ли, кто телом и духом привык ко стольким усладам,

Или кто, малым доволен, на будущность мало надеясь,

Мог, как мудрец, быть готовым к войне в продолжение мира?

Верьте мне: мальчиком бывши еще, знавал я Офелла!

Нынче бедняк, и тогда он, при целом именье, не шире

Жил, чем теперь. На своем, для других размежеванном, поле

Он и доныне с детьми и со стадом живет, как наемщик.

«Нет, никогда, — говорил он, — по будням не ел я другого,

Кроме простых овощей и куска прокопченной свинины!

Если же изредка гость приходил иль в свободное время

120 Добрый сосед навещал, особливо в ненастную пору,

Я не столичною рыбою их угощал, но домашним

Или цыпленком, или козленком. Кисть винограда,

Крупные фиги, орехи — вот все, что мой стол украшало.

Мирно играли потом (проигравший пил лишнюю чарку)

Или, в честь доброй Цереры, чтоб выше взрастали колосья

Наших полей, мы заботы чела вином прогоняли.

Пусть же Фортуна враждует и новые бури воздвигнет!

Что ей похитить у нас? Скажите, мои домочадцы,

Меньше ль мы счастливо жили с тех пор, как тут новый хозяин?

130 Ведь ни меня, ни его, ни кого другого природа

Здесь не назначила вечно владеть! Он нас выгнал, его же

Если не ябеда, то расточительность тоже прогонит,

Или, вернее всего, наследник, его переживший.

Нынче землица Умбрена, прежде землица Офелла,

Но, по правде, ничья, а давалась в именье на время

Прежде Офеллу, а после другим. Сохраняйте же бодрость!

С твердой душою встречайте судьбы враждебной удары!»

133

Дамасипп

Редко ты пишешь! Едва ли четырежды в год ты пергамент

В руки возьмешь! Лишь только наткал и опять распускаешь,

Сам недоволен собой, что вино и сонливость мешают

Славы достойный труд совершить. Чем кончится это?

Вот — убежал ты сюда, чтоб не пьянствовать в дни сатурналий:

Что ж, напиши что-нибудь, ожиданий достойное наших!

Что? Ничего? Так напрасно ж перо обвинять и напрасно

Бить по стене кулаком на потеху богам и поэтам!

Мы по лицу твоему от тебя превосходного много

10 Ждали, когда ты под сельскую теплую кровлю сокрылся.

Так для чего же привез ты с собой Платона с Менандром?

Что же взял в свиту свою Евполида и с ним Архилоха?

Или ты хочешь спастись от врагов, свое дело забросив?

Нет, лишь презренье одно наживешь! Отбрось же ты леность,

Эту сирену свою, иль и то, что ты нажил трудами,

Ты ни за что потеряешь опять!

Гораций

Да пошлют тебе боги

Все и богини за этот полезный совет — брадобрея!

Только откуда ты знаешь меня?

Дамасипп

Разорившись на бирже,

Стал я, оставив свои все дела, заниматься чужими.

20 Прежде любил я исследовать бронзу лохани, в которой

Ноги мыл хитрый Сизиф, разбирал, где заметна в ваянье

Слабость резца, где металл отлился неудачно и грубо,

Мог я назвать, как знаток, стотысячной статуе цену;

Дом ли, сады покупать — в том со мною никто не равнялся,

Так что меня при продажах любимцем Меркурия звали.

Гораций

Это я знаю. Дивлюсь, как от этого ты исцелился!

Впрочем, нередко одна болезнь прогоняет другую,

Новая — старую. Крови прилив к голове или к боку

Вдруг обратится к груди. Иной летаргией был болен;

30 Смотришь — уже на врача он, взбешенный, летит с кулаками.

Лишь бы не ты на меня; а с другими — будь что угодно!

Дамасипп

Друг, понапрасну не льстись! Все глупцы, да и сам ты безумен,

Если нам правду Стертиний твердил. От него я науку

Эту чудесную принял тогда, как меня убедил он

Мудрую эту браду себе отрастить в утешенье

И от моста Фабриция с миром домой воротиться;

Ибо оттуда, добро потеряв, с головою покрытой

Броситься в волны хотел я, но он подхватил меня справа.

«Ты берегись недостойного дела! — вскричал он. — Ты мучим

40 Ложным стыдом, ты боишься безумным прослыть меж безумцев!

Только ответь мне сперва: что есть безумие? Если

Ты лишь безумен один, я ни слова: погибни отважно!

Но ведь Хрисипп и Хрисиппова школа зовет сумасшедшим

Всякого, кто ослеплен неведеньем глупым о благе

Истинном. Этим грешат и цари, и большие народы

И не грешит один лишь мудрец. Так вот и послушай,

В чем же безумие тех, кто тебя обзывает безумцем.

Часто в дремучем лесу одинокий сбивается путник

И начинает блуждать, но блуждает по-своему каждый:

50 Этот собьется с пути направо, а этот налево, —

Оба блуждают они, но только по разным дорогам.

Оба безумны они, хотя над тобой и смеются.

Верь мне: с хвостом и они! Бояться, где вовсе нет страха, —

Это безумие точно такое ж, как если б кто начал

В поле открытом кричать, что гора преграждает дорогу,

Или вода, иль огонь. Но ничуть не умней на другую

Ногу хромать: в пучину реки или в пламя бросаться,

Как ни кричали б и мать, и сестра, и отец, и супруга:

«Здесь глубочайший обрыв, здесь скала, берегися, несчастный!»

60 Нет, он не слышит, безумный, как Фуфий, который на сцене

Пьяный на ложе заснул и проспал Илиону, и тщетно

Несколько тысяч партнеров ему из театра кричали:

«Матерь! Тебя я зову!» Так безумствуют все, докажу я!

Все Дамасиппа считают безумным за то, что скупает

Старые статуи он, — а кто верит ему, тот умнее ль?

Если б тебе я сказал: «Вот возьми: все равно не вернешь ведь!» —

Взявши, был бы ты глуп? Нет, ты был бы гораздо глупее,

Если не взял бы, что даром Меркурий тебе посылает!