[Сколько, Луцилий, в тебе недостатков, — готов доказать я,

Даже Катона в свидетели взяв, — ведь Катон, твой поклонник,

Сам принужден у тебя исправлять неудачные строки;

Тонко работает он — понятно, что вкус его лучше,

Чем у иного, в которого смолоду палкой и плеткой

Вбили готовность прийти во всеоружье науки,

Чтобы престиж поддержать писателей древних, на коих

Мы, молодые, глядим свысока. Итак, повторяю]:

Да, я, конечно, сказал, что стихи у Луцилия грубы,

Что без порядка бегут они. Кто же, бессмысленный, будет

В этом его защищать? Однако на той же странице

Я же его и хвалил: за едкую соль его шуток.

Эта заслуга — за ним, но другие признать не могу я —

Если бы так, мне пришлось бы хвалить и Лаберия-мима!

Это неплохо — суметь у читателя рот разулыбить,

Но чтобы слыть настоящим писателем, этого мало.

Краткость нужна, чтобы речь стремилась легко и свободно.

10 Чтобы в словах не путалась мысль и ушей не терзала.

Нужно, чтоб слог был то важен, то кстати шутлив, чтобы слышен

Был бы в нем голос не только оратора или поэта,

Но человека со вкусом, который щадит свои силы,

Зная, что легкою шуткой решается важное дело

Лучше подчас и верней, чем речью суровой и резкой.

Это знали отлично поэты комедии древней.

Нам бы не худо последовать им, а их не читают

Ни прекрасный, собой Гермоген, ни та обезьяна,

Чье все искусство в одном: подпевать Катуллу да Кальву!

20 «Так, но Луцилий хорош и тем, что в латинские строки

Много он греческих слов примешал». — Отсталый ты критик!

Это ведь было под силу и Пифолеонту Родосцу! —

«Что же столь дивного тут?» — «Да просто приятна для слуха

Смесь языков, как для вкуса смесь вин, смесь фалерна с хиосским».

Право? И только в стихах? А может быть, даже и в прозе —

Вот, например, когда суд разбирает Петиллия дело,

И выступают Валерий Корвин да Публикола Педий,

Ты бы хотел, чтоб они, позабыв об отцах и отчизне,

В поте лица мешали слова родные с чужими

30 И лопотали бы так, как в Канузии люд двуязычный? —

Я ведь и сам, хоть не грек, сочинял по-гречески прежде;

Но однажды средь ночи, когда сновиденья правдивы,

Вдруг мне явился Квирин и с угрозой сказал мне: «Безумец!

В Греции много поэтов; толпу их умножить собою —

То же, что в рощу дров наносить, — ничуть не умнее!»

Пусть же надутый Альпин сколько хочет терзает Мемнона

Или же грязью уродует Рейн; мои же безделки

В храме, где Тарпа судьей, никогда состязаться не будут,

Да и не будут по нескольку раз появляться на сцене.

40 Ты лишь один среди нас, Фунданий, умеешь заставить

Хитрых прелестниц острить, а Дава — дурачить Хремета;

У Поллиона цари выступают в стихах шестистопных;

Пламенный Варий ведет величавый рассказ в эпопее,

Равных не зная себе; а добрые сельские музы

Нежное, тонкое чувство Вергилию в дар ниспослали.

Я же сатиры пишу, — и удачней, чем писывал раньше

Добрый Варрон Атацин, а с ним и другие поэты,

Хоть и слабее, чем тот, кто стяжал себе вечную славу,

Риму сатиру открыв: с него я венца не срываю!

50 Ну, а Луцилий? О нем я сказал: он — мутный источник,

Больше ненужного в нем, чем того, что пригодно. Но вспомни:

Разве нет недостатков в самом великом Гомере?

Разве скромный Луцилий не делал поправок — и в ком же?

В трагике Акции! Разве над Эннием он не смеялся?

Разве, других порицая, себя он не выше их ставит?

Что же мешает и нам, читая Луцилия, тоже

Вслух разбирать: натура ль его иль натура предмета

В гладких стихах отказала ему, но он пишет, как будто

Думает только о том, чтоб шесть стоп в стихе уместились,

60 Да чтобы двести стихов натощак, да столько же после

Ужина! Что ж, говорят, ведь писал же так Кассий Этрусский:

Словно река, он стихами кипел и по смерти сожжен был

С кипой стихов: их одних на костер погребальный достало!

Я повторяю: Луцилий, конечно, изящен и тонок,

Строчки отделывал он, конечно, искусней, чем грубый

Наш поэт, изобретший стихи, неизвестные грекам,

Или толпа остальных стихотворцев поры стародавней;

Но ведь когда бы, по воле судьбы, он в наше жил время,

Много бы вычеркнул сам из своих он писаний, стараясь

70 В них совершенства достичь; и, стих за стихом сочиняя,

Долго в затылке бы скреб и ногти бы грыз он до мяса.

Если ты хочешь достойное что написать, чтоб читатель

Несколько раз прочитал, — ты стиль оборачивай чаще

И не желай удивленья толпы, а пиши для немногих.

Разве ты пишешь для тех, кто по школам азы изучает?

Нет, мне довольно того, что всадники мне рукоплещут, —

Как говорила Арбускула, низкой освистана чернью.

Пусть же Пантилий меня беспокоит, как клоп, пусть заочно

Будет царапать меня и Деметрий, пусть сумасшедший

80 Фанний поносит при всех, за столом у Тигеллия сидя!

Только бы Плотий, и Варий, и мой Меценат, и Вергилий,

Муж благородный Октавий, и Валгий и Виски — два брата —

Вместе с Аристием Фуском меня за стихи похвалили!

Дальше, оставивши лесть, я могу справедливо причислить

К ним и тебя, Поллион, и Мессалу с достойнейшим братом,

Бибула, Сервия к ним и тебя, благороднейший Фурний;

Многих других просвещенных друзей обхожу я молчаньем.

Вот чья хвала для меня дорога; мне было бы грустно,

Если б надежда на их одобренье меня обманула.

90 Ты же, Деметрий, и ты, Тигеллий, ступайте отсюда

И голосите с девицами вволю на школьных скамейках!

Мальчик! Поди, припиши к моей книжке и эту сатиру.

131

Книга вторая

Гораций

Многие думают, будто излишне в сатире я резок

И выхожу из законных границ; другим же, напротив,

Что ни пишу я, все кажется слабым. Такими стихами

Можно писать, говорят, за сутки по тысяче строчек!

Что же мне делать, Требатий, скажи!

Требатий

Оставаться в покое.

Гораций

То есть мне вовсе стихов не писать?

Требатий

Не писать!

Гораций

Пусть погибну,

Ежели это не лучшее! Но… без того мне не спится!

Требатий

Если кто хочет покрепче уснуть, то, вытертый маслом,

Трижды имеет чрез Тибр переплыть и на ночь желудок

10 Цельным вином всполоснуть. Но если писать ты охотник,

Лучше отважься ты подвиги Цезаря славить стихами.

Верно, ты будешь за труд награжден.

Гораций

И желал бы, отец мой,

Только не чувствую силы к тому. Не всякий же может

Строй полков описать, ощетиненных смертною сталью

Галлов с обломками стрел в зияющих ранах, парфян ли,

Сбитых с коней…

Требатий

Но ты мог бы представить его справедливость

И благородство души, как Луцилий воспел Сципиона.

Гораций

Да, непременно: как скоро представится случай! Некстати

Цезаря слуху стихами Флакк докучать не захочет:

20 Если неловко погладить его, он, как конь, забрыкает!

Требатий

Это и лучше, поверь, чем браниться в стихах ядовитых

На Пантолаба-шута и на мота мотов Номентана.

Все уж и так, за себя опасаясь, тебя ненавидят!

Гораций

Что же мне делать? Милоний плясать начинает, как скоро

Винный пар зашумит в голове и свеча задвоится;

Кастор любит коней; из того же яйца порожденный

Поллукс — борьбу. Что голов, то различных пристрастий на свете!

Ну, а я вот люблю в стихи оправлять свои думы.

Как и Луцилий любил, — хоть он и обоих нас лучше.