- Я имею в виду, - ответил Джи, - что твоя любовь к комфорту не позволяет тебе увидеть следующий ход для улучшения отношений. Ведь ты немного рисуешь и можешь мастерить, а Фея нуждается в помощи - помоги ей.

    - Да, - пробормотал я разочарованно, - но я бы хотел, как Касьян, встречать ее в сновидениях.

    - Не сравнивай себя с ним, - улыбнулся Джи. - Вы принадлежите к разным весовым категориям, если воспользоваться терминами бокса. Ты - боксер в весе пера, а Касьян - в тяжелом весе. Ну, как вас можно поставить рядом? Начни помогать Фее на плане физическом - и тогда она сможет тебе помочь на планах более тонких.

    Я решил последовать совету Джи, тем более что выбора у меня не было.

    Мы вошли в коридор коммунальной квартиры на Авиамоторной, который был всегда темен; я повесил куртку на вешалку, и Джи открыл дверь в комнату, отводя тяжелую портьеру, которая скрывала комнату от любопытных глаз.

    Фея, с завороженным взором, неподвижно сидела перед небольшим мольбертом, на котором был закреплен лист чистой белой бумаги. Звучала тихая успокаивающая музыка с повторяющимся мотивом, гармонично вторившим внутреннему звучанию самой Феи. Джи предостерегающе приложил палец к губам, увидев, что я хочу, как обычно, бодро поздороваться. Он жестами показал мне сесть за стол и заняться своими записями. Я осторожно налил себе чаю из китайского чайничка и, достав тетрадь, стал рисовать необыкновенное лицо Феи, словно явленное из глубины сияющего мира.

    Она увидела нас, и ее состояние мгновенно изменилось.

    - Ну, как визит к Гиацинте? Нагулялись по тонкому льду?

- спросила она с легкой иронией.

    - Почему вы решили, что мы посетили ее? - удивился я.

    - Ее взгляд глубоко отпечатался в ваших глазах, - усмехнулась она.

    - Как вам удается за короткое время создавать такие волшебные картины? - спросил я.

    Фея, согревая пальцы о чашку с горячим чаем, ответила:

- Есть такая техника: смотришь на белый лист, представляешь себе различные варианты композиций, пробуешь разные цвета. Сейчас я работаю над образами старцев, которых встречаю в сновидениях. Попробуй, посозерцай сам.

    Я смотрел на лист несколько минут и ощутил только приступ глухой тоски. Фея взглянула как бы сквозь меня и заметила:

    - Поскольку твое восприятие не очищено, тебе лучше попробовать другую технику. Попробуй спонтанно нанести на лист краску и посмотреть на то, что получится.

    Она достала из черного китайского шкафчика тюбики краски и разбавитель.

    - Краску можешь разводить на блюде, - добавила она. - И не жалей разбавителя - тогда цвета станут прозрачнее.

    Я выдавил из тюбиков синей, красной, желтой и белой краски на большое фаянсовое блюдо. Потом добавил разбавителя, так что получилось несколько разноцветных лужиц, и кистью изобразил расплывчатые фигуры на листе.

    - Неплохо, - сказала Фея, выпуская тонкую струйку дыма.

- А теперь постарайся увидеть какой-либо образ и обрисуй его несколькими линиями.

    Я смотрел на расплывчатые фигуры минут пять, пока не появился смутный образ, и я, чтобы сделать его поотчетливее, нанес несколько линий. Получилась угрюмая, перекошенная физиономия, устало глядящая мимо меня.

    Фея скептически осмотрела ее и заметила:

    - Ну, этот откуда-то из подвалов выполз. Старайся создавать благородные образы, учись не вызывать дурных настроений у ближних. И так много мрака вокруг, и так все задыхаются от этой помойки. Это вот мы можем нырнуть в помойку и вынырнуть, как крепыши. А другой какой-нибудь нырнет - и будет потом выбираться несколько инкарнаций.

    - Да это случайно так получилось, - оправдывался я.

    - Это, - сказала Фея, - не просто так - ты нарисовал одного из своих злобных “дедов”. Они так и выглядят. Это хороший способ избавиться от какого-нибудь “деда”, который тебя достает. Нарисуй его, а рисунок затем сожги.

    - Что же такое “дед”? - спросил я.

    - Твоя агрессия, - сказала Фея. - Или депрессия, по- православному - уныние. Это значит, что один из твоих “дедов” активизировался.

    - Наконец-то он и от тебя чему-нибудь научится, - отметил Джи.

    Меж тем незаметно наступил вечер.

    - Пора, Гурий, отправляться на празднование моего пятидесятилетия, - напомнил Джи.

    Он оделся и весело посмотрел на Фею, пытаясь передать ей оптимизм и бодрость. Но Фея расстроенно затянулась сигаретой и, выпуская дым, пренебрежительно произнесла:

    - Значит, все-таки пойдешь навещать магиссу? И тебе все равно, какие она про тебя сплетни распускает, и что каждое твое слово потом переврут и высмеют?

    - Гурджиев, - сказал Джи, улыбаясь, - даже сам выдумывал и распускал невероятные сплетни о себе. Я нахожусь в более удобном положении: за меня это с удовольствием делают другие.

    - Ну, хотя бы приходи не очень поздно, - сказала Фея. - Для меня у тебя никогда нет времени, а для других - сколько угодно.

    Я взял сумку и вышел вслед за Джи.

    Мы быстро доехали на метро до “Белорусской”. Вечер был морозным, в темно-синем небе светила большая желтая луна, навевая меланхолию и оцепенение.

    - Постарайся быть внимательным, - сказал Джи, - и запоминай все, что будет происходить. Ты сможешь понять события позднее, а пока - просто присматривайся.

    Мы шли мимо массивных старинных особняков, рядом с которыми высились многоэтажные дома. Было холодно, но продавцы цветов с посиневшими от морозного ветра лицами продолжали упорно стоять у своих прилавков.

    Мы подошли к одному из особняков, и Джи направился к полуоткрытой двери цокольного этажа. Оттуда доносились голоса и выходили клубы пара, смешанного с табачным дымом. Окна были мутно-серыми и выступали над асфальтом лишь наполовину. Через них ничего нельзя было разглядеть, хотя занавесок не было.

    Джи спустился по трем ступенькам и вошел в квартиру; я последовал за ним, держась на некотором расстоянии.

Почти всю длину комнаты, в которой мы оказались, занимало несколько столов. За ними сидела большая компания. На столах стояли бутылки с водкой и портвейном, маленькие тарелки с закуской и большие пепельницы, а в воздухе висели клубы дыма.

    Все поднялись, приветствуя Джи. Гиацинта возникла вдруг рядом с ним, взяв его под руку. В другой руке ее был большой бокал, наполненный шампанским. Высокий человек в черной рубашке встал на стул и стоял, плавно покачиваясь, готовый, казалось, в любой момент упасть. Я обратил внимание на его необычайно подвижные брови, которые изгибались вверх и вниз в такт всем его жестам и покачиваниям. У него был заметный шрам на лбу и короткий сухой нос своенравного человека.

    - Дорогой мэтр, - произнес он, изысканно выговаривая слова, - мы счастливы видеть вас сегодня, хотя повод собраться здесь показался нам странным. Splendor Solis сегодня гуляет - и я пью за ваше ослепительное бытие!

    Гиацинта повела Джи на почетное место во главе стола, а я сел на ближайшее свободное. Справа от меня был странно одетый восточного вида человек, с яркой тюбетейкой на обритой голове, а слева - высокий парень, в дорогом на вид костюме и ярко блестевших черных туфлях из мягкой кожи. Восточного человека звали Эльдар, а франта - Достоевский. Рядом с Джи сидела небольшого роста женщина в квадратных очках; она пристально посмотрела на меня и спросила Джи:

    - Папуля, что это за мамасика ты с собой привел?

    - Этот подлещик приехал ко мне из Молдавии, - ответил Джи.

    Дама заинтересованно посмотрела на меня, но я от застенчивого высокомерия отвел от нее взор.

    Мне показалось, что она выглядит весьма незначительно, ибо я мечтал найти более интересную даму для вальяжной беседы. Но не успел я толком осмотреться, как вдруг ко мне подошел старик очень маленького роста с длинной бородой, в синем кителе и офицерских сапогах.

    - Владимир Иванович, - представился он и, достав из-за пазухи фляжку, торжественно произнес: