Вот выплыла луна

И каждый мелкий кустик

На праздник приглашен.

Норман и Джи сели играть в шахматы.

Я заметил уже, что когда Норман играл с Джи в шахматы, он превращался из холодного, как Гренландия, джазмена в веселого мальчишку. Его сердце оттаивало от подводного теплого Гольфстрима, который Джи проводил через себя на тонком плане. Джи объяснил мне как-то, что в человеческом подсознании живут дельфины, которые говорят между собой на неслышимом языке. И если дельфинам дать возможность свободно поплавать, то человек чувствует себя необычайно счастливым. Обычно они как бы вморожены в толстые пласты льда внутри нашей психики, и лед этот необходимо растапливать.

Джи умел делать это через игру в шахматы, и Норман настолько привязался к этому теплу, что стал охотиться за любой возможностью сыграть с Джи. Но на уровне сознания Норман считал, что это шахматы так согревают его сердце.

Через час мы отправились в магазин.

– На этот раз я тебе, милая Ника, предлагаю выбрать продукты для сегодняшнего ужина, – сказал Джи.

Ника набрала морковки, красной капусты, зеленого салата, мандаринов и яблок.

– Все, – сказала она Джи. – Я думаю, этого для нас достаточно.

– Для тебя, но не для нас, – улыбнулся Джи. – Только зайчики и воздушные девушки могут довольствоваться твоими покупками.

– Неужели вы до сих пор едите мясо? – удивилась Ника.

– Мы едим даже ужасный холодец, – и, забрав у нее корзину, я выложил мандарины и салат, заменив их пивом, а на закуску взял колбасы и буханку черного хлеба.

У кассы стояла длинная очередь, и Ника со скукою в глазах наблюдала за мной.

– Ты вполне могла бы, – заметил Джи, – заранее занять очередь.

– Подумаешь, потеряли две минуты, – вспыхнула Ника и, обидевшись, отошла в сторону.

– Не можешь ты переносить коррекции Капитана, – обрадовался я, – даже самые незначительные.

– Молчи, Паниковский, тебе до меня расти не одну инкарнацию!

Когда кассир выбила окончательную сумму, Джи вдруг сказал:

– Мне кажется, что этот подсчет неверен. Ника, не могла бы проверить?

Щеки Ники обиженно порозовели.

– Ну, какая разница, – сказала она, – это ведь такая мелочь!

– На Палубе, – заметил Джи, – мелочей нет. Это обучающая ситуация, и если бы ты могла наблюдать за собой, то увидела бы свои буфера.

– Ничего обучающего я не вижу, – возразила она, – разве что вашу мелочность.

– Как я помню, ты хотела взять на себя обязанности администратора – вот я и проверяю твои слабые места. Там психологический градус будет намного выше, чем здесь.

Ника тут же притихла, а я не смог сдержать улыбки удовольствия. Она заметила и посмотрела на меня так холодно, что я слегка отшатнулся.

– А что такое буфера? – спросила Ника, когда мы вышли из магазина.

– Это то, что у тебя прекрасно работает, – хихикнул я, таща на себе тяжелые сумки.

– Человек обычно не замечает своих внутренних противоречий, – невозмутимо ответил Джи. – Это состояние поддерживается особыми механизмами, встроенными в психику, которые называются буферами. Если буфера убрать, хотя бы частично, то человек сразу наталкивается на свои противоречия, ощущая сильнейший дискомфорт. Это и происходит в обучающей ситуации, а внешние формы могут быть разными.

– В том числе и подсчеты у кассы, – добавил я тоном бывалого ученика.

– Мне показалось, – сказала Ника, – что все люди посмеиваются над моей мелочностью – что я из-за каких-то копеек задерживаю очередь.

– Гнев и есть один из твоих буферов, который не позволил тебе пронаблюдать за собой. Другой буфер, свойственный тебе,

– это самооправдание. В тебе есть очень неприятные для твоего самолюбия качества, пронаблюдать которые ты можешь только в ситуациях с высокой температурой, а затем начать над ними работать. А ты постоянно позволяешь буферам переключать всю энергию на себя.

– Наконец-то, Ника, Джи расщепил твою непроницаемую гордыню! – ликуя и подпрыгивая от восторга, вставил я.

– Не будь злобным карликом, – вспыхнула Ника.

– Может быть, Петрович, все сказанное предназначалось тебе, но посредством анализа ошибок Ники, – с укором произнес Джи.

Я тут же отстал на шаг от этой распрекрасной Ники, которая так испортила мне жизнь.

Оставив продукты в номере, мы отправились во Дворец культуры, где должен был состояться концерт. Ника устроилась в кресле возле кулисы и стала с умным видом описывать в дневнике свои проколы.

– Старик, посмотри, вот это красавица! – взволнованно шепнул трубач Ханыч барабанщику Стасу.

– А что вы делаете на нашей сцене? – восхищенно спросил Стас.

– Я приехала встретиться с Джи и попутешествовать в его обществе пару недель.

– Да? – удивился Ханыч. – А что у вас общего?

– Я его лучшая ученица, – сказала Ника снисходительно, как бы прощая нелепый вопрос.

– Тогда я тоже записываюсь к нему в ученики! – поспешно ответил Стас.

– Ты что, старик, красивых девушек мало? – бросил ошеломленный Ханыч и пошел в гримерную.

– Интересно наблюдать, – сказал Джи, – как музыканты, представляющие разные планетарные влияния, реагируют на Нику. Это просто демонстрация по практической астрологии!

– А как в этом разобраться? – поинтересовался я.

– Только через длительное наблюдение ты сможешь развить в себе видение планетарных влияний.

После концерта, когда мы с Никой ужинали у себя в номере, раздался стук.

– Привет, – сказал Шеу, протискивая в дверь свое неуклюжее тело.

Он развалился в кресле, выпустил дым из сигареты и бросил на Нику откровенно чувственный взгляд. Джи посмотрел на влюбленного сатира и произнес:

– Вот, Петрович, теперь ты видишь, зачем весь Космос существует, на что он работает. Космос делает кресло, в котором должен сидеть Шеу. Сидеть и излучать. Запомни это.

– Как холодно в этой гостинице, – сказала Ника, зябко поеживаясь.

– Могу предложить тебе закутаться в одеяло, – сказал я.

– Нет уж, спасибо, – отказалась Ника, боясь, наверное, потерять свой элегантный вид.

– Я приглашаю тебя к себе в номер, – выпалил Шеу. – У меня стоит жара!

Ника вопросительно посмотрела на Джи.

– А я знаю один старый трюк, который поправит ситуацию, – произнес Джи, многозначительно глядя на Шеу.

Он пошел в ванную и включил на полную мощность горячую воду. Вскоре из ванной повалили клубы пара и заполнили всю комнату. Через несколько минут мы перестали видеть друг друга, зато стало тепло. Где-то в горячем тумане хлопнула дверь: это Шеу, не выдержав, выкатился из номера.

– Вы его лишили возможности любоваться прекрасной дамой, – сказал я Джи.

– Не любоваться, а вожделеть, – поправила Ника.

Некоторое время мы сидели в молчании.

– Что может заинтересовать в этой жизни такую прекрасную леди? – обратился я к Нике.

– Сновидения, уводящие в Зазеркалье.

– А я вот пытаюсь добраться до небожителей, – грустно произнес я.

– И какая по счету попытка? – снисходительно засмеялась она.

– Путь на небеса начинается со школы Ваньки Жукова, – произнес Джи, – который учится ухаживать за людьми, как вселенская мать – за голодным ребенком.

– Значит, мы идем параллельными путями, – задумчиво ответила Ника. – А я в своих сновидениях охочусь за человеком, который проведет меня к внутренней свободе, между северным и южным ветром.

Мы стали устраиваться на ночь. Ника получила мою постель, а я улегся на полу, подальше от нее.

"Эгх, – подумал я, – сколько еще инкарнаций придется спать на полу, прежде чем попаду к небожителям".

В сновидении я оказался на просторной опушке леса. Спускались сумерки, и я поеживался от холода и от неприятного предчувствия. Вдруг из леса вышла молодая амазонка. На ней была только короткая туника, в руке лук, а за спиной колчан со стрелами. На широком кожаном ремне, опоясывающем тонкую талию, висел короткий меч. Ее сопровождали две борзые собаки. Я загляделся на ее красивое тело, которое было едва прикрыто развевающейся на ветру туникой, и вдруг осознал, что амазонка холодно наблюдает за мной, положив правую руку на стрелы. Я быстро скрылся в кустарнике. Амазонка свистнула, раздалось рычание и мягкие собачьи прыжки, над головой просвистело несколько стрел. Мне стало трудно бежать, ноги стали тяжелыми, словно прилипли к земле.