Когда я вернулся в Рим, Тереза Стратас, которая работала без перерыва и очень самозабвенно, попросила отпустить ее на несколько дней отдохнуть. В ее отсутствие мы снимали сцены, в которых нет Виолетты, а потом все опять вошло в нормальное, привычное русло, если можно назвать нормальной жизнь, когда без конца мотаешься между Римом и другими городами, успеваешь во время съемок выступить в «Отелло», «Андре Шенье» и «Кармен» в Вене, в «Богеме» в Барселоне, в «Самсоне и Далиле» в Мадриде. В какой-то момент Франко понял, что фильм действительно может стать большим событием в истории оперы и кинематографа, и решил не спешить. Мы стали работать медленнее, тщательнее, расписание съемок изменилось, наконец-то мы могли вздохнуть чуть свободнее.

В то время в Испании проходили футбольные матчи на Кубок мира, и на первых этапах первенства мои итальянские коллеги и я сочувствовали друг другу, поскольку наши команды играли довольно слабо. Вскоре испанская команда выбыла из игры, и мои римские друзья начали поддразнивать меня, но я не обиделся, тут же переключился и стал болеть за итальянскую команду, ведь Италия фактически стала моей второй родиной. Мне удалось попасть на финальный матч и приветствовать испанского короля Хуана Карлоса и президента Италии Сандро Пертини. В состоянии легкого помешательства, которое последовало за победой Италии, Пертини предложил мне лететь на следующее утро в Рим вместе с ним и итальянской командой, но я не смог принять его любезное приглашение, поскольку мне надо было вылетать гораздо раньше, чтобы успеть на съемки в Чинечитта.

У всех солистов, не только у меня, время от времени возникали сложности с расписанием выступлений, поскольку работа растянулась и заняла очень много времени. То улетала, то возвращалась актриса, поющая Флору, отправлялся на спектакли в другие города актер, исполнявший партию Барона, и так далее и тому подобное. Ведь жизнь певцов рассчитана не только по дням, но и по часам. Совсем не так обстоят дела в мире кино, сроки работы там часто сдвигаются. Бывает, например, что съемки, запланированные на июнь, на самом деле начинаются порой только в сентябре. Ну да делать было нечего: каждому из певцов приходилось подгонять свое расписание под предложенные сроки. Так что самым сложным оказалось уладить, насколько это возможно, конфликт между миром оперы и миром кино.

Франко решил сделать из меня блондина — прежде всего потому, что мои волосы при освещении в съемочном павильоне приобретали неприятный синий оттенок. Кроме того, по его просьбе я отрастил бороду. Пока мы снимали фильм, раз в десять дней мне красили волосы и раз в три дня бороду. Представляете, какая это была пытка! Во время съемок «Травиаты» я получил возможность еще больше оценить Дзеффирелли, мое восхищение его талантом непрерывно росло. Я испытывал огромное удовольствие, наблюдая, как он работает в двух, самых любимых им, видах искусства: опере и кино. Еще раз хочу подчеркнуть особенности таланта Дзеффирелли: как точно видит он мельчайшие детали, как удивительно, я бы сказал, изысканно, умеет заполнить пространство — чуть подвинет растение, стол, канделябр, и кадр приобретает неповторимую красоту. Хочу отметить и пластичность, тонкость нюансировок Дзеффирелли, удивительное освещение его фильмов. В нашем фильме были замечательные декорации, их сделали по эскизам Джанни Куаранта, художником по костюмам был Пьеро Този, а за свет и качество съемок отвечал Эннио Гварньери. Освещение, надо сказать, получилось просто волшебное. Този — художник очень образованный, тонкий и обладающий великолепным вкусом. Франко удалось сплотить вокруг себя по-настоящему способных людей, истинных профессионалов. Это касается всех сфер его жизни — у него везде трудятся великолепные специалисты, от технического персонала до секретарей и домашней прислуги. Дзеффирелли больше, чем любой другой режиссер, прислушивается к мнению окружающих. Допустим, Франко работает над какой-то сценой и в это время то ли хорист, то ли статист обращается к нему с вопросом. Франко вежливо просит того чуть-чуть подождать и, как только освобождается, тут же разыскивает задавшего вопрос (хочу подчеркнуть: Франко никогда не забывает это сделать!) и беседует с ним. Он выслушивает любого, тщательно взвешивает все советы. Конечно, далеко не всегда он следует им, но выслушивает абсолютно серьезно.

Не знаю, смог бы Франко сыграть на сцене или в фильме, но показывает роли певцам или актерам он блестяще, причем может представить любую роль — Яго, Сантуццу, Кармен, Хозе, Альфреда, Виолетту. Франко необычайно точно схватывает самую суть образа.

Моя семья очень сдружилась с Франко, мы останавливались у него дома, много времени проводили вместе. Когда мы садились ужинать, Франко предлагал нам огромные порции пасты*. «Ну вот, Франко,— говорил я в таких случаях,— ты хочешь, чтобы я был стройным, а сам ставишь передо мной такую порцию, от которой и корабль пошел бы ко дну!» «Ты сегодня много работал, не обедал и поэтому вечером можешь поесть от души»,— отвечал Франко. Действительно я редко обедал, пока мы снимали «Травиату». После еды я обычно чувствую себя каким-то вялым, клюю носом, а на съемках надо было сохранять форму в течение всего дня. Однажды Франко приготовил для спагетти фантастический соус с грибами и еще какими-то необычайно вкусными добавками. Но Альваро вдруг закапризничал и попросил самый простой томатный соус. «Альваро, ты просто ничего не смыслишь,— смеялся над ним Франко,— надеюсь, ты сам убедишься в этом». Он сделал томатный соус для Альваро, но, естественно, когда Альваро попробовал более изысканный соус с грибами, он отказался от своего простецкого. «Я же говорил, что ты поступаешь глупо»,— смеялся над ним Франко.

В начале сезона 1982/83 года я должен был спеть в «Метрополитен» шесть спектаклей «Джоконды» с Мартон и Макнейлом. Однако я очень сильно простудился и вынужден был прервать последний из этих спектаклей, спев только первый акт. После того как я ушел из театра, там началось нечто невообразимое: казалось, зал наполняла не обычная публика «Мет», а любители оперы из южных стран. По-моему, не меньше двадцати тысяч человек по сей день уверяют, что они были тогда в театре и видели все собственными глазами. Но поскольку я при этом не присутствовал, мне не хотелось бы вступать в полемику с людьми, причастными к событиям, происшедшим в театре после моего ухода (особенно нет желания упоминать кое-кого из певцов), я попросту воздержусь от комментария. Моя роль в этой истории такова: я действительно очень сильно простудился и за день до спектакля предупредил администрацию театра, объяснив, что мне лучше не петь. Но меня вынудили выйти на сцену.

* Итальянское мучное блюдо — любая из разновидностей макарон, лапши или клецок.— Прим. перев.

Мне ничего не оставалось, как попробовать спеть. Когда кончился первый акт, я почувствовал, что наношу страшный вред своему голосу, хотя звучал он довольно прилично. Я твердо решил отказаться от дальнейшего пребывания на сцене. Могу только добавить, что Ева Мартон была великолепной Джокондой.

В конце октября, на фоне репетиций в «Ковент-Гарден», я совершил небольшое путешествие в Рим, чтобы принять участие в благотворительном концерте в Ватикане, где присутствовало восемь тысяч человек. Во время этого визита в Рим Марта, мальчики и я имели честь получить аудиенцию у папы Иоанна Павла II, а президент Пертини на торжественной церемонии удостоил меня звания Командора Республики.

Вместе с Мути, Френи, Брузоном и Гяуровым я в четвертый раз открывал сезон в «Ла Скала», участвуя в новой постановке «Эрнани», которую осуществил Лука Ронкони. На мой взгляд, постановка была весьма спорной. После того как мы всей семьей отдохнули в Барселоне, я вернулся в Милан, чтобы начать 1983 год участием в записи «Дон Карлоса» под руководством Аббадо с хором и оркестром «Ла Скала». Состав исполнителей включал Катю Риччарелли, Лео Нуччи, Лючию Валентини Террани и Руджеро Раймонди. Мы записывали оперу по-французски, поскольку Верди исходно написал ее для парижской «Опера». В запись включен тот материал, который композитор купировал для премьерного спектакля. Именно я предложил исполнять для пластинки оперу по-французски. Дело в том, что запись «Дон Карлоса», сделанная в 1970 году Джулини — я имел честь принимать в ней участие,— совершенна, и, чтобы новая работа имела смысл, надо было придумать нечто новое, нетривиальное.