«Она бросила меня. Бросила, когда больше всего на свете была нужна! Предала. Она предала меня! Предала! Предала-а-а!»

– На! Тварь! Позвони! Позвони еще! На! – орал Хабаров в истерике и что было сил молотил телефоном о пень.

Он успокоился только тогда, когда телефон рассыпался на мелкие детали, смешавшиеся со снегом.

Тяжело дыша, он лежал в сугробе, и начинавшаяся метель постепенно заметала его.

Жадная жизнь. Она дала ему все, что он хотел, потом разом отняла. Жадная…

«Мне бы никогда не слышать тебя… Не слышать тебя… Не слышать тебя…Я ушла от тебя… Ушла…Ушла…Ушла… Мне жаль тебя… Жаль тебя… Жаль тебя… Я ушла от тебя… Женька любит меня… Женька любит меня… Женька… Женька…»

Хабаров обхватил голову руками, пригнулся к заснеженной земле, сжался в комок, не желая больше слышать этих ее слов. Но слова не исчезали, теперь они звучали нагло, даже с издевкой.

«Я буду счастливой! Вот увидишь! Ты задохнешься от зависти! Ты поймешь, как много ты потерял… Много ты потерял… Много ты потерял… Потерял… Потерял… Потерял… Потерял… Пути назад нет… Ты не любил меня… Я буду счастливой… Женька… Женька… Женька любит меня… Женька… Ты задохнешься от зависти… С тебя три тысячи на аборт… На аборт… На аборт… Три тысячи… В наших отношениях жирная точка… Точка… Точка… Точка… Мне не нужен твой ребенок… Ребенок… Ребенок… Я буду счастливой… Буду счастливой… Аборт… Я буду счастливой… Аборт…»

– Тварь! – страшно зарычал он. – Тварь! Тварь! Тва-а-арь! – он бешено молотил руками по спрессованному снегу. – Тва-а-а-арь!

Его бросило в жар. Все тело горело, словно в полдень на пляже. Хрипя, задыхаясь от ненависти и боли, он встал на четвереньки, мутным, качающимся взглядом посмотрел вперед. Зачерпнул пригоршню снега, сунул ее в рот, прожевал, остатки снега растер по лицу.

– Ты у меня будешь счастливой! – дьявольская усмешка исказила его лицо. – Только выберусь отсюда, дорогая…Он брезгливо сплюнул и медленно пополз вперед.

– Ты что? Ты что сейчас сделала?! – орал Лавриков.

Орлов, Скворцов, Лисицын переглянулись, Орлов положил ему руку на плечо.

– Спокойно, Женя. Без нервов. За это просто убивать надо.

– Какая же ты дрянь! – сквозь зубы, захлебываясь бешенством, прошипел Лавриков. – Да такая подлая сучка мне даже как коврик у подъезда не нужна. Жаль, я женщин не бью. А то бы… Каждое слово тебе в глотку… Обратно… – он сжал кулаки. – Он же там… Там… А ты!

Все, включая секретаршу Серафиму, с немым укором и осуждением смотрели на Алину. В тишине, под прицелами взглядов, Алина обернулась к Сомову.

– Андрей Сергеевич, до Благовещенска небо чистое. Если не возьмете меня на самолет МЧС, я полечу обычным рейсом.

Сомов вздрогнул. Только сейчас он все понял. Он подошел, взял руку Алины, поднес к губам, поцеловал.– Вы – великая женщина, Алина Кимовна… – он растроганно обвел взглядом подчиненных. – Да после таких-то слов я бы пешком в Москву пришел выяснять отношения! А еще вот ему, – он ткнул пальцем в Лаврикова, – ему морду набил бы! Честное слово…

– Мишаня! – Хабаров дернул Данилова за ногу.

Тот не отозвался. Полулежа в глубоком сугробе, он спал с блаженной улыбкой на лице. Хабаров тряхнул его, потом еще раз, еще.

– Рука! – вдруг вскрикнул Данилов и застонал.

– Замерзнешь, дубина! Двигаться надо.

– Такой кайф обломал… – Данилов зевнул и снова закрыл глаза.

Хабаров подполз ближе, стал растирать Данилову щеки, нос, уши, пальцы рук. Наконец Данилов вздрогнул всем телом, проснулся.

– Фу-у-у! Спал я, да?

Хабаров дал ему пинка.

Друг за дружкой, утопая в снегу, они поползли по направлению к лежавшему вверх хвостом, зажатому между кедров фюзеляжу вертолета.

Что произошло, Данилов не понял. Вдруг земля стала вращаться быстрее, он за нею не поспел, заскользил на брюхе вниз, крича от боли. Когда скольжение прекратилось, он со стоном перевернулся на спину, руками стал откапывать лежавший поверх него снег.

– Мишаня, ты как? – донеслось откуда-то сверху.

– Могилка готова!

Проделав в снегу отверстие для лица, Данилов осмотрелся. Оказалось, он свалился в заметенный снегом овраг, шириной метра полтора, с крутыми, почти отвесными откосами в человеческий рост. Данилов вдруг отчетливо осознал, что самому ему отсюда не выбраться. Его охватила паника.

– Черт подери! Саня! – что есть мочи крикнул он. – Мама моя… Что делать-то? Саня! – заорал он в истерике. – Б…! Е… в рот! Вытащи меня! Вытащи!

Лежа на снегу Хабаров смотрел на него сверху.

– Нет, ты видел блядство такое?! – выкрикнул, чуть не плача, Данилов, предпринимая безуспешные попытки подняться по склону.

– Ну, давай! Вытаскивай меня! Чего глядишь?!

Хабаров поморщился.

– Не ори, голова раскалывается.

– Может, тебе скорую вызвать?! – и Данилов опять нецензурно выругался.

Хабаров посмотрел на Данилова, потом на овраг, потом на место падения машины и еще горевшие мелкие обломки, втянул носом воздух, опять поморщился.

– Двоечник, что ж у тебя посадка-то с выключенным двигателем не отработана? Несущему винту надо резвей обороты давать, жестче выжимать из него подъемную силу! Скорость надо уметь гасить. Или ты ее или… она тебя.

– Ты вытаскивать меня будешь или нет?! – выкрикнул Данилов.

– Нет.

– Сука! Я тебя почти час искал, по снегу ползал! Да ты бы, зае…нец, замерз давно! – Данилов перешел на крик. – Я с ребрами, сломанными, тебя сюда тащил! Слезы от боли на кулак наматывал, а тащил! А мог бы в фюзеляже спрятаться, отсидеться. Замерзай ты, к чертям собачьим! Вытащи меня, немедля! Сам вылезу – порву!

– Все сказал? Теперь меня слушай. Разгребаешь снег в овраге под два лежака. Пока пурга сил не набрала и еще горят обломки, я таскаю лапник. «Ласточка» твоя лапника много насшибала. Лапник с полметра стелим на дно оврага. Сбитые сучья – наверх, как крышу. Въезжаешь? От «ласточки» твоей керосином воняет. Чуешь? Дымится она. Это не укрытие. В любой момент рвануть может. Я пошел. Посмотрю, что к чему. Снег разгребай.

«Пошел…»

Это было проще сказать, чем сделать.

Утопая по пояс в снегу, то и дело проваливаясь в засыпанные снегом ямы, натыкаясь на спрятавшиеся под снегом сучья, пни и кочки, продираясь сквозь кусты и опутавшие их лианы лимонника, Хабаров медленно продвигался к месту падения вертолета.

Он заставлял себя не думать ни о чем, кроме того, что должен сделать сейчас, сию минуту. Боль, и душевную, и телесную, он решил отложить на потом. Хабаров знал, что боль телесную он готов терпеть любую, а вот боль душевную… Он страшился ее. К ней он был не готов. Эта боль была много сильнее его. Невольно он вспомнил вдруг свою неуклюжую попытку уйти из жизни. Тогда он боялся. Было что терять. Сейчас терять стало нечего… Но прежде он должен увидеть ее глаза.

Шаг, сейчас еще один шаг, а сейчас еще…

Голова гудела. Лес и снег опасно покачивались.

Шаг, еще один шаг и еще…

Перед глазами заплясали радужные круги. Мириады колокольчиков звенели в ушах на разные лады. За глоток воды, холодной, обжигающе холодной воды, он бы отдал состояние!

Хабаров зачерпнул пригоршню снега, пожевал. Это не помогло. Его стошнило, буквально вывернуло наизнанку. Он отдышался. Обернулся к Данилову, но так и не смог его разглядеть. Он зачерпнул еще одну пригоршню снега, сплюнул и упрямо пополз дальше.

Зажатая между кедрами «ласточка» лежала метрах в двадцати от оврага, завалившись по диагонали на правый бок и на нос. Нос в нижней части был сильно деформирован, крепившийся на брюхе топливный бак поврежден, из него тонкой струйкой на снег текло горючее. Позвякивая на ветру обрывками дюраля, торчал обрубок хвоста. Лопастей не было. Без хвоста и лопастей вертолет был жалким и беспомощным.

У вертолета Хабаров остановился. Здесь сильно пахло горючим, однако фюзеляж пока огнем тронут не был. Справа и перед вертолетом горела мелочь, которой была усеяна поляна. Здесь же догорали остатки развороченной взрывом бочки с авиационным керосином. Очевидно, бочку, находившуюся в задней части салона, сорвало либо в тот момент, когда вертолет крутанулся, зацепив хвостом дерево, либо при падении. Вероятнее всего, последнее. От удара об интерьер салона стенка бочки была пробита, в результате чего салон вертолета был щедро облит горючим. Достаточно искры. Опасность возгорания и сильный запах авиационного керосина делали остатки фюзеляжа совсем непригодными для укрытия. Их, конечно, выбросило из машины раньше, еще на первом этапе, когда из-за повреждения хвоста вертолет швырнуло по нисходящей спирали, в противном случае Хабаров отказывался предположить, почему же они остались живы.