1933
«Через черную бухту, фосфор, смятенье и золото…»
Через черную бухту, фосфор, смятенье и золото
Бликов, зыби, рефлекторов, августовской теплоты
Он навел телескоп на каскады черного города,
Лестницы и аллеи низвергающего в ночь.
Крупно и опрокинуто — будто пространство надломлено,
Будто воздух стал призмой из черного хрусталя –
Поплыли в кругу жалюзи, балконы и лоджии,
Бронзовый адмирал и лавчонки с грудами смокв.
Лица, большие, точно у статуй, просверки
Белых зубов, мешанина батиста и тьмы,
Купорос бульварных скамеек, розы огромные,
Гренадин и мороженого розовые снежки.
И над этим кишеньем, флиртом, оркестрами, лампами
Опочила аквариумная тишина:
Шевелятся напрасно беглые губы девушек,
И напрасно пальцы по клавиатурам бегут,
А на самой грани этого мира странного
Он ищет знакомое под самой крышей окно,
Он крадет видение: золотистая женщина
Вздрагивает под душем, сверкающим, как нарзан!
1933
«Я опять во сне видал…»
Я опять во сне видал
Розовый многоэтажный
Дом, похожий на кристалл,
Чуть затаявший и влажный.
И опять мерцали мне
Затуманенно и блекло
Отраженные в волне
Аметистовые стекла.
И опять манил уют
Хрупких, как в стереоскопе,
Этих лоджий и кают,
Погруженных в синий опий.
И опять не удалось
Отыскать — до самой ночи –
Эти меркнущие вкось
И лукавящие очи.
1933
«Парусинная койка; под ней сапоги, чемодан…»
Парусинная койка; под ней сапоги, чемодан;
На гвозде парабеллум, морская накидка и цейс;
На столе ремингтон миньятюрный, дорожный стакан
И тетрадь записная с зачеркнутым титулом: «Рейс…»
Виноградная гроздь натюрмортом легла на фаянс;
Электрический шар двести градусов льет с потолка;
Темно-бархатный бражник, влетя в электрический транс,
Как планета, кружится вокруг золотого мирка.
А хозяин побрился и двинул в общественный сад;
Там красивая глупая женщина встретит его;
Будут слушать валторны, гремящие с белых эстрад,
И за мраморным столиком — дальних ракет торжество.
Им не надо условий, дуэний, отцов, опекунш;
Два покорные глаза уронят на розу ответ;
Перед ними сверкает морозными иглами пунш;
И усталость прекрасную им обещает рассвет.
А назавтра опять пакетбота роскошный гудок;
Указательный палец бушприта очертит дугу…
Он бинокль наведет, он веселый увидит платок,
Крупным планом лицо он увидит в хрустальном кругу.
1933
УРБАНИСТИЧЕСКИЙ ПЕЙЗАЖ
Пустырь, и фонарь, и ветер;
Иду, воротник подняв,
И золотые пьявки
К моим калошам льнут.
А дымно-лиловый фосфор
Над городом изнемог.
И волосок виадука
Продернут сквозь него.
И, черным зевая горлом,
Раскачивая шатуны,
Локомотив проходит
В путаницу путей…
Чужая странная полночь,
Чужая странная жизнь,
И хорошо, что браунинг
Всегда и везде со мной…
1933
«Глухая коробка со вставленным в бок…»
Глухая коробка со вставленным в бок
Граненым зеркальным стеклом:
За стеклом золотой задрожал огонек
Музыкой, смехом, теплом.
Там крахмальная скатерть стол облегла,
Там сливок хрустальный кувшин,
Там с черного диска сводит игла
Согласный свист окарин.
А он стоит под зеркальным стеклом,
А он к стеклу приник:
Ветер хлещет его ледяным помелом,
Дождь плещет за воротник…
Бродяга ль, уставший от мраков и луж,
Лунатик, нашедший луну?
Иль просто женою загубленный муж,
Любующийся на жену?
1933
«Панамская соломка…»
Панамская соломка
И ленты ультрамарин,
И глупенькая забота
О стрелках вдоль чулка.
И в туфельку мотоциклетки
Легко ложится она,
И двести тысяч взрывов
Вдаль унесут ее.
А парень рыжий и ражий
В марсианских больших очках
Обнимает простор руками,
Расставленными на руле.
Истаивая в перспективе,
Мчится мисс Гвендолен,
И сумочка из сафьяна
Зажата в узкой руке.
И в самом дальнем кармашке,
В пудренице стальной,
Спрятана фотопленка
В марку величиной.
И вдоль шоссе под ветром
Гудом гудят провода,
И где-то глаза ледяные
По ленте Юза бегут.
Далеко, очень далеко
Едет мисс Гвендолен,
Сумевшая даже в штабе
Горячих друзей найти…
На нервных нежных ручках
Позвякивают слегка
Никелевые браслеты
На никелевой цепи.
И сыро, очень сыро
В зеленом рву крепостном,
И четко ставит ногу
Невыспавшийся взвод.
Двенадцать маленьких взрывов –
Горсткой гороха в пол,
И золотая панама,
Как голубь, слетает вбок.