Трагик до мозга костей, он в трагическом событии участвовалвсеми фибрами своей всеобъемлющей души и выражал его всеми отпущенными ему дарами. В комических же вещах он применял всю свою несравненную технику певца, имитатора, артиста, но сам смешными элементами не увлекался в такой мере, как увлекал слушателя. Отсюда, возможно, происходило и то, что Шаляпин никогда в «серьезных» вещах не переигрывал, а в ролях Варлаама и дона Базилио допускал шарж, как изредка и в «Мельнике», «Червяке» и других шуточных произведениях.
При этом он умудрялся вкладывать все смешащие интонации в интервалы предельно близкие — тон, полутон, (в слове «блоха», например). Даже в разговоре для выражения удивления мы отодвигаем высоту отдельных слогов больше, чем Шаляпин это делал в пении! И совсем не нужно было искать подтекста Гёте—Мусоргского, чтобы констатировать издевательский характер «Блохи».
Шаляпин писал как-то Горькому, что «цвет у русской песни теплый, яркий и неувядаемый».
О том, как Шаляпин воспроизводил «цвет» этой песни, написано так много, что я могу здесь высказать только одно свое ощущение.
Впечатления от мощи и обаяния русских песен в исполнении Шаляпина были самыми глубокими и самыми поразительными. Слушая романсы, баллады, комические вещи, можно было при наличии некоторой фантазии допускать, что когда-нибудь уже был или еще будет приблизительно такой же исполнитель. Изредка даже напрашивались
<Стр. 547>
какие-то аналогии. Но, слушая народные песни, вы не сомневались, что, родись певец, равный Шаляпину, русские песни он так не будет петь, если он не выйдет непосредственно из недр русского народа.
Прекрасную поэму об исполнении Шаляпиным народных песен написал В. Г. Каратыгин.
Роясь в своих воспоминаниях, оставшихся в памяти и записанных, я отмечаю такое изобилие деталей в исполнении Шаляпина, что невольно рождается вопрос: а не мельчил ли он? Не залавливал ли своих замечательных певческих сооружений таким количеством деталей и орнаментов, в которых для него «иногда заключается больше красок, характера и жизни, чем в фасаде зданий?» И я смело ст-вечаю: нет, не мельчил и не задавливал! —за ничтожными исключениями. Шаляпин строил свои здания из замечательных плит, каждая из которых при всей своей самоценности тщательно обрабатывалась в интересах целого и служила только украшением архитектурного ансамбля.
Чуть-чуть перефразируя четверостишие В. П. Глебова для кантаты М. А. Балакирева в честь М. И. Глинки, мы о Шаляпине можем сказать:
И напевов родных драгоценный алмаз
Он вложил в золотую оправу
И, развивсамобытную школу у нас,
Приобрел ей всемирнуюславу.
18
В 1922 году Федор Иванович уехал за границу. Оторвавшись от своей родной земли, он не создал ничего нового. Но до конца своих дней он продолжал считаться неизмеримо великим артистом и певцом и, так сказать, властвовал над всем театральным миром. Следя за ним по французской музыкальной прессе, я вычитал в «Менестреле», что, спев по двенадцати спектаклей «Дон-Кихота» и «Севильского цирюльника», Шаляпин спас театр в Бордо от краха, покрыв дефицит целого сезона. Выступив в концерте, он собрал зал, «стены которого грозили рухнуть от напора публики» и т. д. — все в этом роде. Однако его дебют в звуковом кино в роли Дон-Кихота явился лишь демонстрацией прежних достижений артиста.
Правда, он поразил мир своими фонетическими способностями.
<Стр. 548>
В то время ни во Франции, ни в Англии нельзя было найти исполнителя, который одинаково хорошо мог бы исполнить оба варианта роли Санчо Пансы — на английском и французском языках. Шаляпин же, исполнявший своего Дон-Кихота на французском и английском языках, делал это с потрясающим успехом. В каких-нибудь три месяца он научился с таким совершенством произносить английские слова, что все были уверены, будто он с детства знал английский язык. Эта особенность, «обезьянье чувство», как он шутя называл свои имитаторские способности, была только одним из тех многочисленных даров природы, которыми он еще в детстве вызывал восхищение своих сверстников. Но эта черта не была достижением его великолепного искусства.
Тосковал ли он по дому, по родине? Об этом свидетельствуют многочисленные письма его к друзьям, к дочери.
Федор Иванович не понимал тех изменений, которые произошли в Советской стране. Но родина все же волновала его. Иначе он не писал бы А. М. Давыдову в 1935 году с борта парохода, на котором ехал в Японию:
«Поверьте мне, все, что делается прекрасного в Советах, как-то особенно волнует меня, и порою я досадую, что не имею приятной возможности сам участвовать около создания этого нового... Сегодня сочельник. Будем петь и танцевать. Но я буду, кроме того, пить вино за процветание великой моей страны, за всех вас и за тех, кто ведет Россию к новой будущей, надеюсь,«как море свободной», жизни» *.
* * *
Федор Иванович родился 1 февраля 1873 года, скончался 12 апреля 1938 года. За годы пребывания за границей он накапливал большие средства, жил невероятно широко, разорялся на ценностях, на которых надеялся еще больше разбогатеть, забывая о том, что в капиталистическом мире держатель акций — одиночка — превращается в такую же игрушку биржевой спекуляции, как мелкие предприятия; снова наживался и т. д. Проживший несколько лет в близких отношениях с Шаляпиным, друг его
* Архив семьи А. М. Давыдова.
<Стр. 549>
и режиссер многих его спектаклей за рубежом, в свое время знаменитый тенор А. М. Давыдов рассказывал мне по возвращении из Парижа в 1936 году, что последние годы жизни Шаляпин «работал как батрак».
Уже в 1901 году Шаляпин считает возможным публично признаваться в том, что заграничные гастроли ему выгоднее службы в императорских театрах, и на двадцать пятом году жизни занимается «обеспечением на всю жизнь». Он не любит, по его словам, своих партий из «Роберта» или «Фауста», но он «слишком нервен», и оперная карьера его «так недолговечна», что он «не имеет права» отказываться от этих гастролей. Что же удивительного в том, что на старости он боялся остаться в живых и надолго в таком возрасте, когда он петь уже не сможет, и поэтому пел и копил, копил и пел?.. И, заболев белокровием, умер в какие-нибудь полгода среди ненужного богатства, в большом душевном одиночестве, с огромной тоской по родине. Чуть ли не последние его слова были:
«Я всю жизнь мечтал создать свой театр, русский театр... А где он?»
Каждая эпоха имеет свои вкусы, и молодые советские певцы меня иной раз спрашивают:
— Скажите: вы и сегодня приняли бы все шаляпинское творчество с таким же энтузиазмом, как раньше? По-вашему, он ни в чем не устарел?
Я с чистой совестью отвечаю:
— Нет, нисколько!
Он так жив в моей памяти и в моих записях, что я его ежедневно, если можно так выразиться, переживаю. И в художественном и в техническом отношении Шаляпин-гений шел впереди своей эпохи, и поэтому он близок нашему реалистическому искусству. Он и сейчас развивал бы передовую русскую культуру и был бы ярким ее представителем уже по одному тому, что он был бесконечно жаден ко всему новому, а в своем исполнительстве беспредельно гуманистичен. Как не могут «устареть» эти великие традиции русского искусства, так не может устареть и забыться творчество гениального сына нашего народа, каким был Федор Иванович Шаляпин.
По специальной прессе, да и со слов того же Давыдова я знаю, что возраст и большая работа несколько отразились только на физическом состоянии голоса Шаляпина. В остальном же приобретенная годами мудрость
<Стр. 550>
не только спасла гения от художественного упадка, но и помогла ему находить средства выражения, державшие его исполнительство на все таком же недосягаемом уровне.