Но вот мои глаза отыскали и остановились на том, кто показался мне начальником буйной толпы. Он сидел на самом краю стола, на почетном кресле, которое было выше и больше остальных. Мне в жизни не приходилось видеть более красивого — что я говорю! — более прекрасного лица. Глаза, то томные и задумчивые, то гневно-грозные, обладали непонятным могуществом. Когда он улыбался, все присутствовавшие невольно становились радостнее, веселее. К нему относились с особенной почтительностью и уважением и называли не иначе как «его честь».

У него на коленях лежала молодая девушка, совсем не похожая на остальных. В ее длинных, распущенных русых волосах не было ни бриллиантов, ни цветов, и простой белый пеньюар пленительными складками облегал ее роскошный стан, Она пила вино из одного стакана с «его честью». Вся кровь застыла в моих жилах, когда я увидел молодую красавицу. Я узнавал в этой страстно ласкавшей бандита молодой вакханке…

— О, друг! — прервал Стефан. — Я понимаю, ты узнал твою сестру. Но кто посмеет, кто может обвинить ее?

— Никто! — тихо и с удивительным спокойствием ответил Франк. — Никто, кроме меня одного!

Стефан с ужасом посмотрел на Франка. Но тот спокойно продолжал:

— На меня не обращали никакого внимания. Оргия разгоралась, становилась все шумнее, все отчаяннее.

«Его честью», видимо, одолевали животные страсти. Ежеминутно он подносил к губам молодой девушки хрустальный бокал. В его глазах выражалось пламенное желание… Но ее лица я все еще не видал.

Вдруг она с бокалом в руке встала и громко произнесла:

— Генрих! Мой возлюбленный Генрих! За твое здоровье!

— О, какая ужасная минута, Стефан! Я узнал сестру и понял все. Ее слова были откровением для меня. В припадке безумия она принимала бандита за своего любимого жениха, доброго, славного, благородного Генриха. Я громко вскрикнул, но шумное чоканье бокалов и рюмок заглушило мой крик, только один из бандитов услышал его и хлопнул меня салфеткой по лицу. Зверская ярость овладела мною. Нечеловеческим усилием я разорвал связывавшую веревку и скатился с подушек, на которые меня бросили.

— Пожалуй, что ему нужно будет зажать рот, — заговорили подле меня.

— Нет, о ради Бога, нет! — умолял я. — Ради Бога, оставьте меня. Быть может, если сестра увидит или услышит меня, она придет в себя!

— Этого-то мы и не хотим!

С этими словами меня опять связали и завязали рот салфеткой. Мне невозможно было ни кричать, ни пошевельнуться. Из разговоров всех присутствовавших я понял, что это была община разбойников. Ее постоянным местопребыванием был Лондон, но она разветвлялась далеко и за границу. Развалины Крьюсского аббатства служили ей местом безопасных оргий и убежищем в случае опасности. «Его честь» долго жил за границей, но теперь приехал в Лондон, чтобы осуществить широкие и дерзкие планы. Эта оргия была последней, и завтра вся шайка, получив необходимые инструкции, должна была рассеяться бесследно.

Все, что я рассказываю, Стефан, может тебе казаться невероятным, невозможным, но, тем не менее, это горькая истина, непреложность которой засвидетельствована могилой несчастной.

Несколько времени «его честь» небрежно слушал речи присутствовавших, потом встал и величественно поклонился всему обществу.

— Милорды и джентльмены! — с улыбкой заговорил он. — Всему свое время. Целую неделю мы только и делали, что спорили, рассуждали, решали. Будем же теперь веселиться!

— Да здравствует Ферджус! Виват, Ферджус! — закричали все с таким шумом, что, казалось, задрожали столетние стены монастыря.

В ту же минуту, по знаку, данному «его честью», оркестр загремел вальс. Несколько пар тут же поднялись с мест и закружились по зале. Скоро все, исключая «его чести» с моей сестрой, быстро кружились по зале. Глаза мои едва могли следить за танцующими. Лица женщин бледнели, глаза мужчин блестели и воспламенялись огнем страсти.

«Его честь» обнимал молодую девушку, но вот он наклонился к ней и поцеловал, потом приподнял ее и сошел с нею с возвышения, где стояло его кресло. Несчастная сестра улыбалась. Ее улыбка раздирала мне сердце. «Его честь» присоединился с сестрой к толпе вальсировавших, ряды которых стали редеть, так что Гарриет скоро осталась с ним одна… О, Стефан! Как я его ненавижу!

Одобрительный ропот послышался между смотревшими на них. В самом деле пара была очаровательно-прелестна. Гарриет, видимо, ослабевала; она опустила голову на плечо своего кавалера, который тотчас же остановился и опустил ее на диван. Что-то резко скрипнуло, и все свечи быстро погасли.

Наступил глубокий мрак. Оркестр умолк. Я рванулся так отчаянно, что веревки глубоко врезались в мое тело. Господь сжалился надо мной, и я лишился чувств.

— Бедный мой друг! — проговорил Стефан.

Франк замолчал. Потом он поднял голову, дико осмотрелся кругом и глухим голосом продолжал:

— Стефан, мой друг, не забудь, что это была дочь Персевалей… Клянись, что эта тайна умрет с тобой!

— О, Франк! Неужели ты можешь сомневаться!

— Нет, нет! — возразил Персеваль. — Пожалей меня, я и сам не знаю, что говорю. Слушай далее.

— Не знаю, сколько времени я был без чувств. Я опомнился, когда в залу вошли несколько человек с факелами в руках, и осветили отвратительную картину разврата. Моя несчастная сестра без сознания лежала на диване. Перед ней в глубокой задумчивости стоял «его честь». — Он вздрогнул, услышав шум, который произвели вошедшие люди.

Поцеловав несчастную девушку в лоб и прикрыв ее шелковым покрывалом, он выпрямился и грозным голосом крикнул:

— Пора вставать, джентльмены! Вставайте!

Все немедленно поднялись. Женщины исчезли, как будто их и не было. Музыканты тоже скрылись.

— Милорды и джентльмены! — заговорил «его честь». — Минута нашей разлуки наступила. Вами и вашей деятельностью я доволен. Теперь около года я должен пробыть на материке Европы. Через год я возвращусь к вам, друзья мои. До тех пор поступайте каждый сообразно полученным инструкциям.

Все поклонились.

— Экипажи готовы?

— Ожидают за развалинами, «ваша честь».

— Итак, до приятного свидания, милорды!

Все направились к дверям. Но один человек бросился к начальнику и, указывая на меня, спросил:

— Что делать с ним?

— Это брат молодой девушки! — с заметной грустью проговорил «его честь».

— Прикажете? — Жест, которым сопровождались эти слова, был очень выразителен.

— К чему бесполезное убийство?

— Не совсем бесполезное, милорд. Я надеюсь, что со мною согласятся…

— Мне не нужно ничье согласие, — гордо и звонко отчеканил «его честь», обводя всех глазами.

— Но он может погубить нас!

— Правда! Правда! — послышались голоса в толпе.

— Милорды и джентльмены! — заговорил «его честь», стараясь говорить спокойно. — Вы отлично знаете, что наше убежище слишком хорошо скрыто, чтобы ему могла угрожать хоть какая-нибудь опасность. Потом, я люблю эту бедную девушку, а он ей брат!

— Однако, милорд, — раздался в толпе грубый голос, — вам угодно жертвовать нашей безопасностью ради своих любовных удовольствий!

— О, Стефан! — если бы ты видел, как вдруг изменился «его честь». Его спокойно-прекрасное лицо перекосилось, губы задрожали, в глазах загорелся огонь, лоб раскраснелся и на нем резко обозначился белый шрам…

— Вверх от левой брови? — прервал Стефан.

— Да, — ответил Франк. — Ты помнишь то, что я говорил в бреду?

Глава шестнадцатая

УБИЙЦА ОТЦА СТЕФАНА

— Я помню то, что я видел, Франк, — говорил Мак-Наб. — Я помню убийцу моего отца. Это он! Послушай теперь меня, Франк. Сам доскажешь после. Ты знаешь, что один человек причинил нам обоим столько горести и страдания! Но эта черта, которую сам Господь запечатлел у него на лбу, будет нашей путеводной звездой на пути к отмщению!

— Слушай, Франк! Я еще был ребенком. Отец мой спал в той же комнате, о которой ты говорил, а моя кроватка стояла в углу. Через дверь, из которой ты спустился в подземелье, вдруг вошли двое в масках. Один из них стал завязывать мне рот платком. Я проснулся. У другого в руках были два кинжала, и он пошел прямо к постели отца и громко позвал его. Отец проснулся и вскрикнул.