Любка из-за печки поскуливает. Пигалица всех хриплым матом кроет, ёб на переёб, сидит на полу, паклю свою в пучок на затылке собирает. Хозяйка зверем зыркнула, чего ж там не понять, многоугольник с известными. Знает свою подружку, как пасхальное яичко. Развернулась на пятке, дверкой хлобыстнула.

И убежать некуда.

Куша встрепанную голову просунул недовольно:

— Чего у вас тут? — оглядел, убрался.

Э-эх, не получается по-хорошему: ебаться — так смеяться, рожать — так плакать.

15

Любопытная аксиома вырисовывается: повара наши справляют свои аманины не отходя от раздачи, в родном кабаке, а вот официантки предпочитают по ту сторону — где ресторации покруче, поближе к большой дороге да казенным домам.

Если подумать, ничего тут эйнштейновского нет: одни видят жизнь изнутри, другие, скажем так, — снаружи. Тут всё просто и без дедуктивного метода.

Любой, кто собирается посидеть вечерок в кабаке, думать не думает о том, что его обуют. Но обуют, как выпить дадут. Кого больше, кого меньше, на сколько — не важно. Принцип важен. Это заложено в правилах игры. Всего лишь еще один Закон Кабака.

Работники пищеблока, в отличии от специалистов гуманитарного труда — подавалок, как они между собой их называют, — цену копеечке знают, копейка, она и в Продайсранске копейка, а то, что перепадает натурой, от грамотно составленной калькуляции, в счет как бы не идет. Тут больше противоречие плотского и духовного: где быстрее и с меньшими затратами на туфли заработать? У котла или с подносиком? Про шеф-повара и буфетчицу — особый разговор, сюда не вписывается.

Естественно, что повара, как и любой трудящийся, не больно жаждут, чтоб их накололи, а антагонисток своих разлюбезных, породу их злато-сребролюбивую, знают вдоль и поперек. Так вот: дома, у себя, и расценки, и прейскурант, и порционку — как «отче наш». Тут «ноль попал за рамку» не пройдет. Да и спокойней у себя, попроще, и приготовят им подружки на чистом сливочном, где никто ручки не полоскал, да на особой сковородочке. А то, что официантки за ними поухаживают — это теплым рижским бальзамом на сердце. И мальчики их любимые песни сыграют. И ручкой помашут. И слова проникновенные, трогательные произнесут. На всю залу.

Официанткам же прозаическая сторона жизни, как-то: шумовка, чумичка, половник и те пе — до фени. Им отдохнуть надо. Чтоб мужики красивые мельтешили. Оркестр с дудками кромсал. Зала с люстрами. Скатерти накрахмаленные. А насчет денег — они своё возьмут. Их тут, они там — ноль: ноль.

Особого ума для этого не надо: накручивай сверху, в зависимости от состояния клиента, он же тебе и сдачу оставит, а ты поулыбайся — не убудет. Кто телом, кто делом. Можно разбавить-недолить. Своим приторговывать. Сигаретами импортными, икоркой. А не желаете ли виноград? апельсины? пористый шоколад? Исключительно для вас. Вместо трех порций две принести, да так порезать-разложить, — куда как богато выйдет. Камень на камень, кирпич на кирпич — глядь, уже на «Жопорожце» ейный мужик рассекает, карету к концу рабочего дня к крыльцу подает.

Вроде б работа, на первый взгляд, не бей-колоти, а народ требуется. Это со стороны — чего там мудреного? А весь вечер на ногах? в шуме-гаме? в табачном дыму? среди пьяных рож? на скандалах-матюгах? а навар? — как повезет. Опять же у вина. Глядишь, нормальная вроде баба, раз — пьяная на работе, два, еще один залет — и перо в зад. Давай, вали. Хорош.

Вот, понимаю, метрдотель. Всё не с подносом бегать. А там, глядишь, связи, и от бабок тех же недалеко. По-разному бывает. Некоторые метрдотели всех налогом обкладывают: и морду на воротах; и гардеробщика; и музыкантов — а не хочешь, не даст по заказам играть, а будешь — вылетишь; и официанток — клиента хорошего другой, а тебе шушеру и пьянь; и поварих зажмет — ни куска не вынесешь. Администратор. Она за всем смотреть должна.

Так что по-разному, по-разному.

Тонька, к примеру. Приехала в шестнадцать лет из деревни, поступила в кулинарный, на практику в кабак попала — торты, пирожные печь, окончила с похвальным листом и опять сюда. Только пошла в официантки, на кухню не полезла помои по молодости выносить. Через годик кто-то в смене в декретный, она Зое Палне в ноги — и администратором. Молодая, с дипломом, ни пьет-ни курит, вежливая, в связях, порочащих, не замечена — ну кому еще?

Такая фифа стала — будьте нате. Такие там корабли в кильваторе объявились — иди ж ты. Как раньше не подойдешь — по отчеству именоваться стала, эдакая фря. Два столика в ее смену с иголочки стояли, с цветами — для своих держала. И народу битком, стулья из гардероба притаскивали — до девяти будут стоять и никто не сядет, ни за какие коврижки.

А через полгода замели ее каким-то боком. Много тогда народу погорело: пускали левые продукты через кухню и всё бы тип-топ, да кто-то позавидовал, или обделили, вот и стукнули. Месяц обэхаэсесники лазали, всех подряд трясли.

Посадить не посадили, свидетелем прошла — или не доказали, или отмазать смогла, но из метрдотелей — р-раз!! только пыль столбом, еле-еле на кухне осталась — попросил кто-то за нее. И все равно через полгодика придрались и с концами уволили — зачем замазанные люди? Кем и была-то? Так. Шестерка на подхвате. Раз уж сгорела — гори до конца. Кто ты теперь такая? Может на ментов во всю восьмеришь? Они за здорово живешь не отпустят. Иди-иди, голубушка.

Работает где-то в столовке, буфетчицей. Еще повезло. В их датском королевстве все про всех знают. Значит или лапа осталась, или в самом деле менты ее подпихнули — им свои люди в торговле нужны, а на компромате взятые, тем более. Никуда ты, сучка, не денешься, а денешься — накопают на тебя, навешают — год не отмоешься. На завод, ведь, к станку не пошла, на хлебопекарню тестомесом не сунулась, а как в поговорке: все теплые места расхватали: один кочегаром у топки, другой сталь у мартена варит, лишь я, глупый еврей, мерзну — торгую пивом в холодном буфете.

Вот так оно. Потом, со временем, оботрется, подзабудется и повыше всплывет. Или сама, или подсадят. Что наша жизнь? Игра.

У музыкантов тоже всякая хреновина случается. «Зеленые звезды» лет пять в «Океане» сидели. Хорошо сидели, в центрах, на людном месте. По уму им там было, пока очередная компания борьбы не началась. Влетели элементарно, на хабаре. Песню заказали, капусту взяли, бац! Чуть не за руку. Всех в воронок и в лягавку. Давай доить-крутить: как да что. Были б дураки — себя же и оговорили бы, а так уперлись — нет и всё. Потаскали, потаскали и ладно, за малозначимостью. Хорошо — обошлось. Это ведь штука такая — бумажка к бумажке, глядишь, уже и дело, оформлять надо.

Из кабака, конечно, попросили — телега пришла.

И захирел без музыки «Океан».

Хануры стали захаживать, официантки вечно пьяные, чад из кухни, пол липкий. До того дошло, что жопники под свои сборища облюбовали. Приличный человек, если уж самый край, забежит, чтоб стопку под винегрет принять, да и вон. Почитай, почти с год засада такая тянулась, пока туда не взяли ребят с машзавода.

Восстал кабак из пепла, рыбой живородящей кистепёрой. Завращал плавниками.

А «Звезды»? Не пропали. Если у человека ремесло в руках, его всякой уважает. Музыканту кабацкому что «Звездочку мою ясную», что «Смуглянку-молдаванку» — без всякой разницы. Если интерес соблюден.

«Звезды» на почтовом ящике в аккурат пришлись. Оформили их слесарями, аппарат купили загармоничный и давай по смотрам, да с агитбригадой по бамам-камазам катать. У директора моторного завода своя футбольная команда — в классе «Жо» баранки печет; у нас же ансамбль в Главнопупинске призы в мешок складывает, на фестивалях молодежи и студентов в лауреатах ходит.

И не худо, надо сказать, мужики живут: зарплата по шестому разряду, машины по заводской льготной очереди, гастроли — полстраны уже объездили и даже в Африку на линкоре занесло с дружественным визитом. Не было бы счастья, как говорится.

Мы тут тоже в историю влетели.