Однако, чтобы избежать водоворота, в который по воле высшего государственного руководства затягивало все новых «участников заговора Берии», об истине беспокоились в последнюю очередь.

Возможно, свою роль в том, что Штеменко занял место не на скамье подсудимых, а выступил лишь свидетелем обвинения, сыграло письмо генерала, направленное 21 июля 1953 г. Н.С. Хрущеву, который после кончины вождя стал формальным руководителем КПСС. В нем автор письма решительно отметал наветы, как он убежденно считал, на свое имя.

«В ЦК КПСС

товарищу ХРУЩЕВУ К С

от члена КПСС генерал-лейтенанта

Штеменко СМ.

Как Вам известно, я снят с занимаемой должности и снижен в воинском звании на две ступени — с генерала армии до генерал-лейтенанта.

Это тяжелый удар для меня. Я честно и добросовестно прослужил в армии 27 лет. Поступил я в армию добровольно, когда мне было 19 лет. Партия и армия меня воспитали и вырастили.

Но все же не это меня беспокоит сейчас. Я перенесу, как подобает коммунисту, отстранение от должности и снижение в звании. Воля партии и нашего правительства для меня закон, и данное решение не подлежит обсуждению.

Меня волнует и беспокоит сейчас другое, а именно, что на мое честное имя коммуниста и генерала в результате подлой, преступной деятельности врага народа Берии наброшена тень, и меня тревожит мысль, смогу ли я доказать партии свою честность и преданность ее делу, но уверен и знаю, что есть справедливость в нашей партии, которая позволит разобраться и установить, что я абсолютно не причастен к антипартийным и антигосударственным действиям подлейшего преступника Берии.

Я вместе со всеми честными людьми нашей Родины с чувством возмущения и негодования проклинаю этого презренного врага народа и вместе со всеми членами нашей партии целиком и полностью одобряю решения ЦК КПСС и Президиума Верховного Совета СССР по делу Берии. Я присоединяю свой голос к многомиллионному голосу нашего народа, выражающего горячую благодарность Президиуму ЦК КПСС, своевременно и решительно разоблачившему и обезвредившему подлого провокатора, предателя и авантюриста Берию.

Позвольте, Никита Сергеевич, кратко рассказать Вам о моих отношениях с Берией.

Впервые я встретился с этим Берией, будь трижды проклято его имя, в 1942 году во время его поездки в Закавказье. Для работы к нему была прикомандирована группа из Генерального] штаба, возглавляемая генерал-лейтенантом Бодиным[269]. В составе этой группы был и я. В Закавказье были около двух месяцев. За этот период все задания по работе я получал от своего непосредственного начальника генерала Бодина (вспоминая Бодина, Штеменко, возможно, полагался на личное знакомство с ним Хрущева, бывшего с июля 1942 г. членом военного совета Сталинградского фронта. — Ю.Р.). С Берией никаких непосредственных дел не имел. Видел его несколько раз на совещаниях и один раз при выезде для осмотра оборонительных рубежей в район Махачкалы, Грозного.

Второй раз я выезжал с Берией в 1943 году на Северо-Кавказский фронт в район Краснодара. Там он был около 10 дней. В этот период я выполнял его поручения, ездил в войска, собирал обстановку, готовил проекты донесений в Ставку, принимал участие при рассмотрении вопросов  [в масштабе] фронта. Активных наступательных операций в это время фронт не проводил. Обе стороны сидели в обороне. Вся деятельность Берии на фронте свелась в основном к помощи фронту в вопросах снабжения.

Почему именно я ездил с Берией в Закавказье и на Северный Кавказ? Потому что это было мое направление еще с мирного времени. Впоследствии на Северный Кавказ я ездил с маршалом т. Жуковым Г.К., а еще позднее с маршалом т. Ворошиловым К.Е. Был я на других фронтах: с т. Маленковым Г.М. — на Западном, с т. Тимошенко С.К. — на двух Прибалтийских фронтах, с т. Жуковым Г.К. — на 2-м Белорусском. С кем посылали, с теми и ездил, а впоследствии посылали и самостоятельно.

В дальнейшем до конца войны с Берией встречался только у товарища Сталина, когда вместе с начальником Генерального] штаба бывали у него на докладе. Кроме того, в конце 1943 года Берия вместе с другими руководителями правительства ездил в Тегеран на проводимую там конференцию, где я видел его. Я с группой в составе трех человек осуществлял связь Верховного Главнокомандующего с Генеральным] штабом, а через него с фронтами. Что делал Берия в Тегеране, мне неизвестно, но я знаю, что он участия в работе конференции не принимал. У меня с ним никаких дел не было как в Тегеране, так и в дальнейшем до конца войны. Иногда Берия звонил мне, как начальнику Оперативного управления, и спрашивал обстановку на фронтах, которая ему и докладывалась, как члену правительства. Однажды он по телефону дал мне указание послать в МВД Мамулову справку, если не ошибаюсь, касающуюся работы группы, которая была с ним в Закавказье в 1942 году. Справка эта была нужна для получения медалей за оборону Закавказья.

Говоря о медалях за оборону Закавказья, следует обратить внимание на такой факт. Непонятно, почему медали за оборону Закавказья нам в Генеральный] штаб были присланы не из Президиума Верховного Совета, а из МВД, и грамоты к этим медалям были подписаны Берией. Я не знаю, каков был порядок выдачи этих медалей в войсках, но тогда в Генеральный] штаб эти медали были присланы из МВД с грамотой за подписью Берии. Может, эти грамоты выдавались им тем, кто с ним ездил?

В бытность мою начальником Генерального] штаба с конца 1948 года по июнь 1952 года отношения с Берией были те же, что и раньше, т.е. видел я его при докладах у товарища Сталина или на заседании Президиума Совета Министров. Лично у него в кабинете за это время был один раз, когда докладывал ему основные вопросы мобилизационного плана Советской Армии, которые по указанию товарища Сталина докладывались мною лично каждому члену Политбюро. Со стороны Берии при этом докладе был один вопрос: что это — план войны или нет. Я ответил, что это план отмобилизования существующей армии. Больше никаких вопросов он не задавал, и весь мой доклад длился около 10 минут, не больше.

За период пребывания меня в должности начальника Генерального] штаба Берия звонил мне по телефону не чаще 2—3 раз в год по тем или иным вопросам справочного характера, точно ответить затрудняюсь, так как не помню. Года два или три подряд, за этот период помню, что он по телефону давал указание подработать совместно с Министерствами угольной и нефтяной промышленности вопрос об освобождении угольщиков и нефтяников от очередных призывов в армию. Эти задания выполнялись Главным организационным] управлением Генерального] штаба и представлялись в Совет Министров на утверждение. Иногда при своих обращениях ко мне по телефону Берия спрашивал, как идут дела в министерстве. Я ему обычно отвечал — "все в порядке" или "удовлетворительно"; иногда говорил, что у нас имеются нерешенные вопросы, в надежде, что он нам поможет решить их. Но его, видимо, мало интересовало, решаются наши вопросы или нет, так как после моего такого ответа он обычно, не давая никаких советов или указаний, клал телефонную трубку.

Примерно в конце мая 1952 года Берия позвонил мне по телефону и, не задавая других вопросов, спросил, как идут дела в министерстве. Я ответил примерно так, что в делах Генерального] штаба и министерства, особенно после ареста т. Яковлева[270], есть трудности, которые заключаются в том, что многие вопросы не решаются, возвращаются обратно, многие наши предложения не принимаются. Он спросил, где не решаются вопросы. Я ответил, что ряд вопросов представлен товарищу Сталину, большинство же вопросов находится в Совете Министров и в Бюро по военным и военно-промышленным вопросам[271]. Какие где находятся вопросы, я не перечислял, а он не спрашивал.

После такого ответа Берия сказал: "Напишите об этом товарищу Сталину и особо подчеркните, что ваши вопросы не решаются в Бюро по военным и военно-промышленным вопросам". Я ему ответил, что нами уже подготавливается доклад товарищу Сталину о положении дел в министерстве и будет ему в ближайшее время представлен.