Поверьте мне, Никита Сергеевич! Я никогда не был лжецом. Вот и теперь, в трудный период моей жизни, когда я отстранен от работы и снижен в звании, меня нисколько не беспокоит моя так называемая служебная карьера. Я буду работать в том месте и на той должности, куда меня пошлют, и это я заявляю не только теперь, когда мне туго, так говорил я всегда. Есть же люди, которые знают меня десятки лет. Как я уже доложил Вам, меня беспокоит сейчас не это, я тяжело переживаю теперь другое, а именно, что на мое имя коммуниста легла тень, и смогу ли я вернуть прежнее доверие и доказать партии свою честность и преданность ее делу. Эти качества, как известно, проверяются не на словах, а на деле. Вот на том деле, которое доверит мне партия, я и постараюсь доказать свою преданность делу партии и нашему правительству и искупить те ошибки, которые у меня были, и доказать, что к преступным делам Берии я никакого отношения не имею.
Почему я не выступил публично с оценкой дела Берии, с разоблачением его как врага народа и своим отношением к нему?.. На Пленуме ЦК КПСС у меня была мысль попросить слова, но, прямо Вам скажу, побоялся, так как я был отстранен от должности и мое выступление будет расценено, как попытка использовать трибуну столь ответственного заседания для личного оправдания. С Берией я вместе не работал, как другие, ему непосредственно подчинен не был, и каких-либо фактов, разоблачающих его, не имел. Кроме того, я был в подавленном состоянии, к тому же первый раз на Пленуме ЦК КПСС, и просто не решился попросить слова.
Мог я, безусловно, выступить, и это было бы даже в моих личных интересах, на партийных активах Министерства обороны[272] или Генерального] штаба, но, к сожалению, меня туда не пригласили, и я узнал об их проведении после того, как они прошли.
Заканчивая свое письмо к Вам, я еще раз со всей ответственностью заявляю, что я могу ошибиться, допустить оплошность, прозевать, но я никогда не совершал и не совершу какого-либо дела или поступка во вред своей Родине. Скоро месяц, как я существую как отщепенец без пользы для дела, и не знаю, как со мной поступят дальше. Прошу Вас, помогите мне в определении на работу, я еще не стар и по мере своих сил и возможностей смогу принести пользу своей Родине, служению которой я всегда отдавал и отдам впредь все свои силы и энергию, а когда потребуется, то и свою жизнь.
Маршалу Советского Союза т. Булганину Н.А. мною по изложенному вопросу с более детальным описанием пребывания Берии в Закавказье в 1942 году представлены письма 15 июля и 20 июля».
Внесло это письмо какие-то изменения в судьбу Сергея Матвеевича или нет, сказать трудно, но к процессу по делу Берия он не привлекался и был направлен в Западно-Сибирский (с 4 января 1956 г. Сибирский) военный округ начальником штаба. Когда в 1956 г. министром обороны стал маршал Г.К. Жуков, он вернул Штеменко в Москву, и тот получил назначение на должность начальника Главного разведывательного управления Генерального штаба, ему было присвоено звание генерал-полковник.
Но после опалы Жукова Штеменко снова разжаловали и сняли с должности. На октябрьском 1957 г. пленуме ЦК КПСС, где маршал был обвинен в подготовке военного заговора, Хрущев заявил: «И не случайно Жуков Штеменко опять вернул, потому что Штеменко ему нужен для темных дел. Что Штеменко был осведомителем у Берия — это все знают, за это его и убрали»[273].
Говоря о Штеменко как о слуге двух господ, первый секретарь ЦК даже не подумал, что Жуков и Берия ненавидели друг друга, и будь начальник ГРУ замешан в каких-то бериевских раскладах, к его услугам Жуков не прибег бы никогда. И уже тем более не стал бы его выдвигать в руководство структуры с особыми возможностями, каким было Главное разведуправление Генштаба.
О том, что все эти обвинения были на самом деле несерьезными и преследовали лишь одну цель — опорочить маршала Жукова, а Штеменко просто попался гонителям «под ноги», стало ясно уже в мае 1958 г., когда Сергей Матвеевич был назначен первым заместителем командующего войсками Приволжского военного округа. С подлинным объектом своего нападения — Жуковым — Хрущев, как известно, обошелся куца круче. Летом 1961 г. Штеменко был переведен на должность замкомандующего в Закавказский военный округ, а через год и вовсе возвращен в столицу: он стал начальником Главного штаба Сухопутных войск, а в 1964 г. — начальником Главного организационно-мобилизационного управления Генерального штаба.
В феврале 1968 г. ему было присвоено (справедливее было бы сказать — возвращено) звание генерал армии, а в августе того же года он стал начальником штаба Объединенных Вооруженных Сил государств — участников Варшавского договора, первым заместителем начальника Генерального штаба ВС СССР. В этой должности он находился вплоть до самой кончины. Но пятно-то на репутации осталось...
Как вспоминали многие его сослуживцы, Сергей Матвеевич спокойно реагировал на все превратности судьбы и военной службы. Генерал армии В.Н. Лобов, пришедший на должность начальника штаба Объединенных Вооруженных Сил через пятнадцать лет после смерти Сергея Матвеевича, свидетельствовал, насколько добрая память сохранилась о нем: «Штеменко очень хорошо помнили не только в штабе, но и в братских тогда наших государствах, в штабах их армий. Помнили не только как выдающегося военачальника, умудренного уникальным опытом Великой Отечественной войны, но и за Глубокую его человечность — тертую-перетертую на послевоенном опыте...»[274]
Борьбу за честное имя военачальника уже в перестройку продолжили его дети, выступившие в печати с резким возражением против представления С.М. Штеменко в качестве «ставленника Берии и его пособника»[275].
Очерк 5
БЕСЧЕСТНЫЙ «СУД ЧЕСТИ»
В здании Главного штаба Военно-Морских Сил (так с апреля 1946 г. по март 1955 г. назывался Военно-Морской Флот) в Большом Козловском переулке 12 января 1948 г. состоялся... спектакль. Непосвященный удивится еще больше, когда узнает, что тот спектакль был поставлен И.В. Сталиным. Надо признать: советский вождь, как и римский император Нерон, был большим любителем драматического искусства. Но, в отличие от тщеславного цезаря, он предпочитал не актерство, а искусство режиссуры. И изрядно в нем поднаторел. Более того — иные пьесы для своих зрелищных постановок хозяин Кремля сам же и сочинял. И неизменно в этих пьесах линия развития внешнего сценического действия таила скрытый от всех подтекст. Таким был и спектакль под названием «Суд чести над адмиралами».
...Великая Отечественная война завершилась. Миллионы победителей фашизма возвращались из Европы к пусть разрушенным, но таким родным очагам внутренне раскрепощенными. После столь сурового испытания, каким явилась война, ничего не страшило: ни перспектива тяжелого труда во имя возрождения дотла разрушенного хозяйства, ни быстро набиравшая силу «холодная война» с Западом, ни заговоры «врагов народа», о которых последние четверть века не переставала шуметь пропаганда. Да и кто бы, попросту рассуждали люди, решился теперь на какие-то заговоры, на какую-то оппозицию системе, жизнеспособность которой подтвердила Победа? Народ испытывал небывалый духовный подъем.
Но с кремлевского Олимпа уже надвигалась черная туча — предвестник послевоенного идеологического мракобесия. Режим знал только один ответ на начало «холодной войны» и острой конфронтации с Западом — воспроизводство атмосферы осажденной крепости, в которой страна жила два предвоенных десятилетия. В этих условиях духовный оптимизм народа казался вождю очень подозрительным и даже опасным для основ власти. Возвращаться к привычному рычагу — массовым репрессиям — эта самая власть не решилась. Но посчитала, что «народ-победитель» не мешало бы поставить на место: многие слишком уж почувствовали себя свободными и независимыми, слишком распустили языки.