Грубин позвонил Манусу домой, его не было. Он стал звонить по всем известным ему телефонам банкира и наконец нашел его в правлении Международного банка.

— Мне крайне необходимо вас повидать, — сказал Грубин и, опережая возможные возражения, добавил — Я сейчас к вам заеду, — и положил трубку.

Он назвал извозчику адрес и внимательно осмотрел улицу. Человек в поддевке побежал к своему извозчику. Грубин приказал своему ехать медленно и вскоре увидел агентов, ехавших за ним позади.

Возле правления банка, когда извозчик остановился, Грубин не торопился слезать, ждал, когда те подъедут ближе: здесь свернуть им было некуда, и они остановились в каких-нибудь пятидесяти шагах и тоже не вылезали из возка.

Грубин вошел через огромную дубовую дверь, открытую перед ним величественным швейцаром с черной бородой и усами, в вестибюле сдал шубу гардеробщику и не спеша пошел наверх в кабинет Мануса.

Манус, навалившись мощной грудью на стол, молчал и, прищурив выпуклые глаза, выжидательно смотрел на Груби па.

— За мной ведется слежка, — не здороваясь, сказал Грубин.

— А чертей вы еще не видите? — спросил Манус.

— Я говорю совершенно серьезно. За мной ведется слежка. Два агента таскаются за мной третий час. Сейчас они ждут меня недалеко от вашего подъезда.

Манус перестал улыбаться.

— Этого не может быть, — наконец произнес он уверенно.

— Это есть, — сказал Грубин и прошел к окну — Вон они, посмотрите.

Манус тоже подошел к окну, посмотрел, потом вернулся к столу, взял трубку одного из телефонов и назвал номер.

— Говорит Манус. У меня есть друг и коллега Георгий Максимович Грубин. Какой дурак мог установить за ним слежку? Прошу вас, прикажите прекратить это безобразие. Да, да, Георгий Максимович Грубин. Хорошо. Особых новостей нет. Да, вечером я там буду. До вечера.

Манус положил трубку и сказал:

— Если какой-нибудь дурак и придумал следить за вами, это будет прекращено.

— Вы с кем говорили? — спросил Грубин.

— Ну с кем я могу о таких вещах говорить? Только с министром внутренних дел, — не без хвастовства, небрежно ответил Манус.

— Что он сказал?

— Проверит, и все будет прекращено. Позвоните мне, если завтра это безобразие будет продолжаться. У вас ко мне только эта чепуха?

— То, что для вас чепуха, для меня серьезная тревога. Если какому-то, как вы сказали, дураку сегодня понадобилось за мной следить, завтра он может отправить меня в Кресты.

— Да не волнуйтесь вы, звоните мне завтра, — сказал Манус и сразу продолжал — А у меня к вам дело серьезное: как вы думаете, не будет лучше выкинуть Барка из министерства финансов? Что-то он мне палки в колеса сует…

Грубин сейчас совсем не был настроен заниматься чужими делами, решил отделаться общими фразами:

— Никакой министр финансов вашим клерком стать не может…

— Это я понимаю, да-да, — живо сказал Манус— Но против Барка настроены и мама, и Григорий, и Протопопов, и Штюрмер. Я чего боюсь: как бы они не посадили на это место какого-нибудь дурака. Барк-то голова, с ним одно удовольствие поговорить. Дурак в нашем деле опасней…

— А вы подберите министра сами, — сказал Грубин и подумал: «Давно надо было убрать проанглийского Барка, руки не доходили…»

— В том-то и дело, что подыскать очень трудно, — вздохнул Манус, ероша густые с проседью волосы. — Главный тасовщик министерства мама, а она, если что вобьет себе в голову, не сдвинешь. И подсказчиков у нее целый дворец.

— Разве она уже не верит ни Протопопову, ни Штюрмеру?

— Вера истерички — дым, кто-то дунет, и нет веры…

В эту минуту Грубин принял решение сегодня же покинуть Петроград.

Поезд в Москву уходил в 10 часов вечера. Грубин черным ходом покинет квартиру в восемь тридцать. Сядет на трамвай, но не на прямой, идущий к вокзалу, а на тот, который подвезет его к вокзалу кружным путем. Слезет с трамвая где-нибудь в районе Лиговки. Там можно погулять по Пушкинской, здесь около бани и по всей улице до памятника Пушкину ходят дамы с саквояжами. Затем он быстро пройдет на вокзал, купит билет и сядет в поезд.

Закусив всухомятку и приготовив все к отъезду, Грубин разделся и лег в постель. Спал крепко, без снов. Будильник поднял его в семь часов. Не зажигая света, он долго смотрел из окон на улицу. Но ни один из уличных фонарей не горел, и ничего разглядеть было нельзя.

Ровно в восемь тридцать он вышел из дома и, как планировал, в девять с минутами сошел с трамвая на Лиговке — темной, безлюдной, заваленной снегом. Между черных домов улица виделась ему как лесная просека. Заваривалась метель, свистящий ветер хлестал в лицо. Он медленно шел по Лиговке, слушая подвывание ветра, скрип снега под ногами, и говорил себе: «Все кончится хорошо». Он сделал свое дело и со спокойной совестью предстанет перед высокими, как боги, начальниками, которые послали его сюда, в Россию. Он заслужил право на дальнейшую спокойную жизнь, и у него есть для этого средства. Все будет хорошо… Алиса, любимая, немного терпения. Скоро… И мы будем жить ради наших детей, которых ты так хотела…

Он не успел понять, что произошло. Его словно пронзила молния боли…

Над Грубиным, лежавшим в сугробе возле тротуара, склонились двое.

— Готов…

— Быстро раздевай…

Переваливая мертвого Грубина с боку на бок, они стянули с него шубу, пиджак, брюки, оставили только нижнее белье. И исчезли в белой мути метели.

…Через день в газете «Союза русского народа» «Русское знамя» в разделе хроники появилось краткое сообщение о том, что на Лиговке обнаружен труп убитого и ограбленного мужчины лет пятидесяти, личность которого пока не установлена.

Еще через день у подъезда банков и редакций газет были разбросаны листовки в виде письма группы русских патриотов.

«Неизвестный убитый и ограбленный, личность которого, как пишут газеты, не установлена, есть не кто иной, как Грубин Георгий Максимович — человек достаточно хорошо известный в деловых кругах русской столицы… Есть у пас враги — люди, которые носят русскую фамилию (впрочем, это далеко не всегда), для которых наше лихолетье — источник баснословной наживы. Господин Грубин из этого круга. Его барыши на наших несчастьях огромны… Смертный приговор над ним свершен, когда он направлялся на Московский вокзал, чтобы покинуть Петроград, а затем и Россию. Еще раньше он свои барыши перевел в шведские банки и отправил туда свою супругу. Так крысы решили бежать с корабля, который, по их мнению, тонет. Но крысы ошибаются. Несмотря ни на что, Россия — устойчивый корабль, и он идет к неминуемой победе. На его мостике — великий наш капитан — самодержец российский…» «…Истинно русские патриоты все видят и знают, что им надлежит делать во спасение отчизны. Смертный приговор Грубину — одно из таких дел, которому мы решили придать гласность, чтобы пример крысы Грубина не увлек за собой и других крыс. Мы предупреждаем — смерть ждет всякого, кто бы он ни был!..»

Когда утром Манус входил в банк, швейцар с низким поклоном дал ему эту листовку…

Манус прекрасно знал, кто такие эти русские патриоты. Он сам получал от них грозные предупредительные письма, в которых они называли его не иначе как германским шпионом.

Когда ему это надоело, он попросил у Протопопова найти тех, кто ему угрожает. Их нашли в два счета. Топор лежал под лавкой этого же министерства. И все прекратилось.

Единственно, что сейчас поразило Мануса в листовке, — это осведомленность ее авторов о последней позиции Грубина. Он же и ему советовал позаботиться о спасении капитала. И листовка подтверждала правильность его, Мануса, отношения к этом совету Грубина. Ну а во всем остальном, как говорится, божья воля. И царство ему небесное, Георгию Максимовичу. Осторожно он жил и действовал, а под конец перестарался…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Председатель военно-промышленного комитета Александр Иванович Гучков утром в своем кабинете поджидал промышленника Путилова, который должен повезти его на свой завод показать новый цех, начавший работать на войну. Теперь такое не каждый день…