Они прошли в сумрачно, одной свечой овещенную столовую.

— Что, опять без электричества? — весело спросил Манус, потирая руки, точно ему доставляло удовольствие, что не было света. Заметно похудевший, какой-то беспокойно-оживленный, он быстро ходил по комнате, и его громадная тень от свечи металась по стенам. — Лавина! Форменная лавина, Георгий Максимович! Голова кругом идет, другой раз не разбери поймешь, что происходит! Позавчера всплыло одно дело, как из омута выскочило, и прямо мне под ноги — земля в Крыму, триста пятьдесят десятин и вся по берегу! Представляете, почем она будет после войны? За рубль — сто! Решаю поделиться с Протопоповым, он все мечтал о земельке у моря. Звоню, а он сообщает, что ту землю уже захапал великий князь Николай Николаевич. Ну и шустрый же этот князь…

Грубин достал из буфета коньяк, тарелку с сыром и пригласил Мануса к столу, заваленному газетами.

— Без Алисы Яновны вы стали жить как переселенец… — смеялся Манус, садясь за стол. — Видит бог, загадка вы для меня, Георгий Максимович. Ну чего вы перепугались? Чего? — Он смотрел на Грубина оживленно блестевшими глазами.

Грубин молча поднял рюмку.

Они выпили, и вдруг Грубин неожиданно для себя спросил:

— Игнатий Порфирьевич, вы как-нибудь позаботились о своем капитале?

Вторым глотком допив коньяк, Манус уставился на Грубина:

— То есть как это позаботился? Да я сейчас даже не представляю, сколько у меня этого капитала, в делах у меня заложены миллионы и миллионы, и каждый день налипают новые, вы же знаете…

Грубин встал, прошелся по полутемной комнате и остановился у теплой голландской печи, на карнизе которой стояла свеча.

— Вы, Игнатий Порфирьевич, сами употребили очень точное выражение — лавина… — сказал Грубин, стоя спиной к Манусу и снимая нагар со свечи. — Эта лавина может смести все ваши дела.

— Как это можно? — удивленно спросил Манус, но встал, подошел к печи и заглянул сбоку, чтобы видеть лицо Грубина. — Мои дела, Георгий Максимович, заложены не на фу-фу. Все зарегистрировано банками, а то и правительственными актами…

— А если лавина снесет и банки и правительство? — тихо спросил Грубин.

Манус явно не понимал, куда он клонит.

— Но какая-то Россия, черт побери, останется? — изумленно воскликнул он. — И будет какое-то правительство, которое примет дела от нынешних дураков, а значит, примет и ответственность за те сделки, которые я провел. Деньги, батенька, есть деньги, они счет любят при любой власти. — Манус говорил очень убежденно, но его черные блестящие глаза хотели прочитать что-то на бесстрастном бледном лице Грубина.

— Блажен, кто верует, — улыбнулся Грубин одними губами. — Я лично теряю всякую веру.

— Вы что же предлагаете? — простодушно спросил Манус — Перевести миллионы в наличность?

— Я ничего не предлагаю, упаси бог, — со вздохом ответил Грубин. — Вы точно определили положение — ла-ви-на, а я всего-навсего подумал вслух, чем это грозит нашему брату коммерсанту.

— Ну а вы что предпринимаете? — спросил Манус, он все-таки чувствовал, что Грубин что-то недоговаривает.

Сняв очки, Грубин похукал на стекла, протер их кусочком замши, снова водрузил на нос и сказал:

— Для меня, Игнатий Порфирьевич, любая ситуация легче, чем для вас. Мои капиталы не ровня вашим. Даже если я их потеряю — это будет мне не дороже собственной жизни, — Грубин улыбнулся холодным лицом. — Ну что вы так смотрите на меня? У меня от вас тайн нет, вы это знаете.

Они долго молчали, стоя у печки, освещенные изменчивым светом свечи, пламя которой металось от их дыхания.

Манус ушел к столу, налил себе коньяку, сделал несколько глотков.

— Я пришел к вам не за спасительным кругом, видит бог, — сказал он оттуда и, вернувшись к Грубину, продолжал, быстро оживляясь — Дорогой мой друг, ваша прославленная осторожность ослепила вас. Поймите, мое положение сейчас неуязвимо… — Он помолчал и повторил энергично и раздельно — Не-у-яз-ви-мо!

— Могу сказать одно… — повернулся к нему Грубин. — Пока вашим ангелом-хранителем является Протопопов и пока он министр внутренних дел, вам бояться нечего. Весь вопрос — достаточно ли надежный ангел-хранитель у самого Протопопова?

— Ха-ха-ха! — вдруг громко расхохотался Манус— По-моему, самый надежный. Сейчас в России сильнее мамы пет никого и ничего. Что вы на это скажете?

— Да, пожалуй, вы правы, сейчас сильнее царицы нет никого, — серьезно ответил Грубин.

— Сейчас и во веки веков аминь! — веселым голосом возгласил Манус. Грубин с его мрачной осторожностью просто не разобрался, что означает его «лавина», он не понимает и того, кто эту лавину породил. — Именно я, Манус, сделал это и потому ее жертвой стать не могу…

Грубин был доволен собой. Он позволил себе минутную жалость к Манусу, но не сказал ему всего, что мог сказать.

Утром Грубина разбудил телефонный звонок. Вылезать из-под одеяла в застуженной комнате не хотелось — наверно, опять Манус… Звонок не прекращался. Надев теплый халат и шерстяные носки — он очень боялся простуды, — Грубин подошел к телефону.

— Это господин Грубин? — услышал он подобострастный голос— Вас беспокоит агент по продаже мебели. Мне сказали, что вы в связи с отъездом хотите продать свою обстановку.

— Что? Повторите, не понимаю, — взволнованно начал Грубин и, взяв себя в руки, ответил — Я мебелью не торгую… — Он швырнул трубку на рычаг, и ему сразу стало жарко. Сон как рукой сняло. Что это за звонок? Кто мог знать, что он собирается уехать?

Грубин торопливо оделся. Прежде всего нужно немедленно проверить, если ли слежка.

Он вышел из парадной двери на Морскую быстро, внезапно — на той стороне улицы метнулся было и замер, повернув лицо к облупленной стене, господин в длинном черном пальто и меховой ушанке.

Извозчик, как всегда, с девяти утра ждал его за углом, на Гороховой. Грубин шел туда медленно и, только завернув за угол, подбежал к возку, бросился на сиденье:

— На Невский, быстро.

Застоявшийся конь легко подхватил возок и сразу пошел крупной и хрусткой по снегу рысью.

«Надо почаще менять извозчика, — думал Грубин. — Теперь, пожалуй, надо на каждый день заказывать нового и просить ждать в новом месте. Но, может быть, господин в черном пальто вовсе не слежка?..»

Грубин ткнул извозчика в спину:

— Поверни назад, я забыл бумаги.

Когда они заворачивали, навстречу, чуть не столкнувшись с ними, пронесся возок с господином в черном пальто. Рядом с ним сидел еще один, в поддевке.

«Так… У них тоже был приготовлен извозчик, — сказал себе Грубин. — Интересно, куда они теперь денутся…»

На площадке бельэтажа своего дома Грубин через окно смотрел на улицу. Прошло минут десять — на противоположной стороне улицы, из-за угла с Гороховой, появился широкоплечий мужчина в поддевке. Он шел медленно, опустив голову, точно в глубокой задумчивости, потом оглянулся и стал наискось переходить улицу, направляясь к стоявшему у подъезда грубинскому извозчику, поговорил с ним и пошел дальше.

Грубин быстро спустился по лестнице, вышел на улицу и сел в возок.

— Как было велено? — спросил извозчик.

— Да. На Невский. Тебя господин хотел сманить?

— Да нет, ваше благородие, только спросил, свободен ли, и все тут…

Респектабельный, в дорогой шубе с бобром и бобровой шапке с бархатным верхом Грубин сидел, важно выпрямившись, не глядя по сторонам, и лихорадочно думал, что делать. Он осмотрелся, только когда слезал с возка у Коммерческого банка. Те двое на своем извозчике остановились двумя домами раньше и стояли там на тротуаре, разговаривали.

Итак, бесспорно, слежка. Но кто ее послал? И что делать? Грубин думал об этом все два часа, что находился в банке, сидя в справочном кабинете и перелистывая старые котировочные таблицы.

Его особенно тревожили грубость и непрофессиональность слежки — почему агенты действовали так вызывающе открыто, кустарно? Но, может, у охранки уже не хватает хороших работников? А может, это вовсе не охранка? Но нет, военная контрразведка тоже так топорно действовать не могла. Тогда кто послал за ним этих кустарей?