Грин служил в пехотном полку в Пензе.

В полку Грин впервые столкнулся с эсерами и начал читать ре­волюционные книги.

«С тех пор,—говорит Грин,— жизнь повернулась ко мне разо­блаченной, казавшейся раньше таинственной, стороной. Мой револю­ционный энтузиазм был беспределен. По первому предложению одного эсера-вольноопределяющегося я взял тысячу прокламаций и разбросал их во дворе казармы».

Прослужив около года, Грин дезертировал из полка и ушел в революционную работу. Эта полоса его жизни малоизвестна.

Грин работал в Киеве и Севастополе, где прославился среди ма­тросов и солдат крепостной артиллерии как горячий, увлекательный подпольный оратор.

Но в опасностях и напряжении революционной работы Грин оставался таким же созерцателем, как и раньше. Недаром он сам говорил о себе, что жизненные явления его интересовали преимуще­ственно зрительно,— он любил смотреть и запоминать.

В Севастополе Грин жил осенью, той ясной крымской осенью, когда воздух кажется прозрачной теплой влагой, налитой в грани­цы улиц, бухт и гор, и малейший звук проходит по ней легкой и долго не смолкающей дрожью.

«Некоторые оттенки Севастополя вошли в мои рассказы»,— при­знавался Грин. Но каждому,кто знает книги Грина и знает Сева­стополь, ясно, что легендарный Зурбаган— это почти точное описа­ние Севастополя, города прозрачных бухт, дряхлых лодочников, сол­нечных отсветов, военных кораблей, запахов свежей рыбы, акации и кремнистой земли и торжественных закатов, вздымающих к небу весь блеск и свет отраженной черноморской воды.

Если бы не было Севастополя, не было бы гриновского Зурбагана с его сетями, громом подкованных матросских сапог по песчани­ку, ночными ветрами, высокими мачтами, и сотнями огней, танцую­щих на рейде.

Ни в одном из городов Советского Союза не чувствуется так явственно, как в Севастополе, поэзия морской жизни, высказанная Грином в следующих строках:

«Опасность,риск,власть природы, свет далекой страны, чудес­ная неизвестность,мелькающая любовь,цветущая свиданием и раз­лукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное раз­нообразие жизни, а высоко в небе — то Южный Крест, то Медведи­ца, и все материки — в зорких глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины с ее книгами» картинами, письмами и сухими цве­тами…»

Осенью 1903 года Грин был арестован в Севастополе на Граф­ской пристани и просидел в севастопольской и феодосийской тюрь­мах до конца октября 1905 года.

В севастопольской тюрьме Грин впервые начал писать. Он очень застенчиво относился к своим первым литературным опытам и ни­кому их не показывал.

Грин мало рассказывал о себе, он не успел окончить свою авто­биографию, и потому многие годы его жизни почти никому не из­вестны.

После Севастополя в биографии Грина наступает провал.Извест­но только, что он был вторично арестован и сослан в Тобольск, но с дороги бежал, пробрался в Вятку и ночью пришел к старому, боль­ному отцу. Отец выкрал для него из городской больницы паспорт умершего сына дьячка Мальгинова. Под этой фамилией Грин долго жил и даже подписал ею свой первый рассказ.

С чужим паспортом Грин уехал в Петербург, и здесь, в газете «Биржевые ведомости», этот рассказ был напечатан.

Это была первая настоящая радость в жизни Грина. Он едва не расцеловал ворчливого газетчика, у которого купил номер газеты со своим рассказом. Он уверял газетчика,что рассказ написан им, но старик не верил и подозрительно смотрел на голенастого вес­нушчатого молодого человека. От волнения Грин не мог идти, у него дрожали и подгибались ноги.

Работа в эсеровской организации уже явно тяготила Грина. Он вскоре вышел из нее, отказавшись от порученного ему покушения. Он был захвачен мыслями о писательстве. Десятки замыслов отяго­щали его, он торопливо искал форму для них, но первое время не находил.

Он писал еще робко,с оглядкой на редактора и читателя, писал с тем хорошо знакомым начинающим писателям чувством, будто за его спиной стоит толпа насмешливых людей и с осуждением вчиты­вается в каждое слово.Грин еще боялся бури сюжетов, которая бушевала в нем и требовала освобождения.

Первый рассказ, написанный Грином без оглядки, лишь в силу свободного внутреннего побуждения, был «Остров Рено». В нем уже были заключены все черты будущего Грина. Это простой рассказ о силе и красоте девственной тропической природы и жажде свободы у матроса, дезертировавшего с военного корабля и убитого за это по приказу командира.

Грин начал печататься.Годы унижений и голода, правда очень медленно, но все же уходили в прошлое.Первые месяцы свободного и любимого труда казались Грину чудом.

Вскоре Грин онять был арестован по старому делу о принадлеж­ности к партии эсеров, просидел год в тюрьме и был выслан в Архангельскую губернию— в Пинегу, а потом в Кег-остров.

В ссылке он много писал, читал, охотился и, по его словам, даже отдохнул от прошлой каторжной жизни.

В 1912 году Грин вернулся в Петербург. Здесь начался лучший период его жизни, своего рода «Болдинская осень». В то время Грин писал почти непрерывно. С ненасытной жаждой он перечиты­вал множество книг, хотел все узнать, испытать, перенести в свои рассказы.

Вскоре он повез отцу в Вятку свою первую книгу, Грину хотелось порадовать старика,уже примирившегося с мыслью, что из сына Александра вышел никчемный бродяга. Отец Грину не поверил. По­надобилось показать старику договоры с издательствами и другие документы,чтобы убедить его, что Грян действительно стал «челове­ком». Эта встреча отца с сыном была последней: старик вскоре умер.

Февральская революция застала Грина в Финляндии, в поселке Лунатиокки. Он встретил ее с восторгом.Узнав о революции, Грин тотчас же пешком отправился в Петроград— поезда уже не ходили. Он бросил в Лунатиокках все свои вещи и книги, даже портрет Эдгара По, с которым никогда не расставался.

Почти все, кто писал о Грине, говорят о близости Грина к Эдга­ру По, к Хаггарду, Джозефу Конраду, Стивенсону и Киплингу.

Грин любил «безумного Эдгара», но мнение, что он подражал ему и всем перечисленным писателям, неверно: Грин многих из них узнал, будучи уже сам вполне сложившимся писателем.

Он очень ценил Мериме и считал его «Кармен» одной из лучших книг в мировой литературе.Грин много читал Мопассана, Флобера, Бальзака, Стендаля, Чехова (рассказами Чехова Грин был потря­сен),Горького, Свифта и Джека Лондона. Он часто перечитывал биографию Пушкина, а в зрелом возрасте увлекался чтением энци­клопедий.

Грин не был избалован вниманием и потому очень ценил его.

Даже самая обычная в человеческих отношениях ласка или дру­жеский поступок вызывали у него глубокое волнение.

Так случилось, например, когда жизнь впервые столкнула Грина с Максимом Горьким.Шел 1920 год.Грин был призван в Красную Армию и служил в караульном полку в городе Острове, под Пско­вом. Там он заболел сыпняком. Его привезли в Петроград и вместе с сотнями сыпнотифозных положили в Боткинские бараки. Грин болел тяжело. Он вышел из больницы почти инвалидом.

Без крова, полубольной и голодный, с тяжелыми головокруже­ниями, он бродил целые дни по гранитному городу в поисках пищи и тепла. Было время очередей, пайков, коптилок, черствых корок хлеба и обледенелых квартир. Мысль о смерти становилась все на­зойливее и крепче.

«В это время,—пишет в своих неопубликованных воспоминаниях жена писателя, —спасителем Грина явился Максим Горький. Он узнал о тяжелом положении Грина и сделал для него все. По прось­бе Горького Грину дали редкий в те времена академический паек и комнату на Мойке, в Доме искусств,— теплую, светлую, с постелью и со столом. Замученному Грину особенно драгоценным казался этот стол— за ним можно было писать. Кроме того, Горький дал Грину работу.

Из самого глубокого отчаяния и ожидания смерти Грин был воз­вращен к жизни рукою Горького. Часто по ночам, вспоминая свою тяжелую жизнь и помощь Горького, еще не оправившийся от болез­ни Грин плакал от благодарности».