«Ампутация ноги».
И мы едем навестить Алешу. Ехать далеко, другой конец Москвы, но зато по зеленой ветке. Я люблю ее больше всего, и зеленый цвет, и потому что практически родная, а больше всего — когда поезд вдруг вылетает из тоннеля на улицу, и сразу яркий свет в вагоне, и грохочет по мосту! Я неважно рисую, но уж если брался — то за этот сюжет, во всех подробностях! Вот четыре двери вагона, и вот папа и мама, мы едем в гости, а вот я посередине, и разрешают встать на сиденье на коленки, аккуратно, чтобы не испачкать ногами, но зато можно таращиться во все глаза! Во всех деталях — и машины рядом, и люди на набережной, и обязательно корабль с дымом из трубы. И все то же самое, сегодня солнце, тепло, лето наконец-то похоже на лето, только не укладывается в голове… может быть, если ниже коленки, но нет, выше, никакой коленки больше не будет, и моя собственная начинает саднить глухой фантомной болью. «Ампутация»…
И Алеша лежит на кровати, он слабо улыбается, и я не знаю, что сказать, и он, как бы оправдываясь, говорит: «Ну вот так…» А я смотрю пустое место слева под одеялом, страшно, хотя и ужасно хочется увидеть, как это так. И Алеша понимает, он улыбается и говорит, будто извиняясь: «Да там не видно ничего, все в бинтах — я сам хотел посмотреть…» И я вдруг понимаю, что есть какие-то вещи, которые непоправимы, которые не исправить уже ни за что и никогда.
И мы выходим на улицу, в палате было прохладно, а тут снова зной, но я все равно ежусь, будто от холода. И пустые пространства вокруг, и пустое место под одеялом. До самого горизонта — никогда… И мы с мамой едем обратно, и я больше не хочу рисовать — ни машины, ни людей, ни пароход. И солнце, солнце, яркое, но как будто холодное, злое. Злокачественное.
Солнце.
Дождь…
Самооборона без оружия
Четвертый класс! Из тихой гавани начальной школы — в бушующий океан страстей школы средней, можно сказать — настоящей. Где ревут ураганы, где сильно штормит, и ты опять меньше всех, и проносящиеся мимо на всех парах и парусах пиратские бригантины и фрегаты так и норовят торпедировать и даже взять на абордаж твое крохотное суденышко.
Но все-таки — настоящая. Столько нового всего! Завтрак теперь на третьей перемене, а не как у малышни, на второй. И в день теперь может быть уже пять уроков, а не всегдашние четыре. И на каждый предмет нужно переходить в новый класс, таская за собой свои нехитрые пожитки. Да и сами пожитки ты теперь хранишь не в детском портфельчике, а в самой настоящей сумке… Сумка! Ремень которой можно подтянуть и по-пижонски носить ее не на пятой точке, а на лопатке. В общем, почти как у взрослых. Она пахнет кожзамом, и она, к сожалению, синяя, а не красная, и немножко бракованная, поэтому хоккеисты на ней изображены несколько расплывчато — но хоккеисты! Как раз такая, о какой я мечтал! Я же люблю хоккей. В сводном общем рейтинге выше этого узора стоит только с надписью «Lada–Avtoexport». Много ли нам еще было надо…
Собственно, с сумки все и началось. По неписаным законам бурсакам полагалось с первой же трелью звонка вырваться на волю и, достигнув следующего по расписанию кабинета, швырнуть сумку у двери, непременно попытавшись застолбить за собою лучшее место. Складывалось даже ощущение, что большинство из нас просто-таки с невероятной силой стремятся к новым Знаниям и оттого так отчаянно бьются за выгодную позицию. Впрочем, возможно, это и было справедливо. И, кажется, в пылу борьбы я угодил своим хоккейным сюжетом в одного Тасикова соученика, как раз выходившего с сессии по русскому языку и литературе. Более того, жителя нашего же дома.
Возник легкий стык с переходом на личности, ненормативную лексику, наставление подрастающего поколения на истинный путь уважения к старшим товарищам и предсказуемый итог.
Стык, собственно, был не первым и не последним — но особенно обидным. Придурок, он что, не узнал меня? Нас и так мало из нашего-то дома! Мы же ворота тогда вместе вкапывали… хотя он вроде покрутился тогда рядом и ушел, и потом редко выходил, Тасик никогда не любил его брать… ну, все ясно, курочка по зернышку — звенья одной цепи (и, пользуясь случаем, выражаю искреннюю надежду, что родители его достаточно быстро тогда выковыряли мой пластилин из своей замочной скважины. А-ля герр ком а-ля герр).
Наматывая сопли на кулак, я поспешил за справедливостью к Тасику. Но кумир в этот момент, как назло, вился вокруг другой своей соученицы в фантастически, особенно по тем временам, короткой юбке, не иначе как обсуждая с ней (непосредственно с юбкой) только что пройденные взаимоотношения Печорина с княжной Мери — и жестом и цыканьем показал, что сейчас ему исключительно не до меня. «Совсем, что ли, нет правды на Земле?!» — в горечи воскликнул я про себя. И решение, которое на самом деле давно вызревало где-то внутри и неуклонно крепло от стыка к стыку, было окончательно принято.
Следующим же днем я снесся с коллегой Воробьевым по этому крайне интимному делу. Не хотелось, конечно, идти на поклон к динамовцу, но интересы интимно задуманного были превыше, и пришлось мужественно наступить на горло собственной спартаковской песне. Коллега Воробьев уже почти месяц посещал занятия спортивной секции борьбы самбо. Правда, устроенное ему как-то раз на перемене шоссейным Левой тестирование показало, что значительных высот в деле овладения данной борьбой Алексей покамест не достиг и контрприемов против «стального зажима» покуда не нашел — ну да все впереди.
Вообще, конечно, диспут на тему «Что лучше — дзюдо или самбо?» также относился к разряду вечных и системообразующих. То есть примат «каратэ» вроде как признавался адептами обеих школ, но с другой стороны — это все-таки что-то далекое, как и еще, скажем, «джиу-джитсу». То есть не то чтоб далекое — но как бы «полузапрещенное». А дзюдо и самбо — оно вот оно, вполне легальные, открытые секции, а не загадочные полуподвально-полуподпольные «оямы». Небольшой перевес был все-таки на стороне «самбо» — соперники должны признать, что «самооборона без оружия» звучит более веско. Да и кто из нас не смотрел в те дни кинокартины «Непобедимый», и еще не по одному разу! Тем лучше.
Коллега Воробьев немного поломался для проформы, но после напоминания ему результатов спарринг-схватки с Левой — согласился. Да и веселее будет ездить вдвоем.
Еще через два дня я прибыл с ним к доселе неизвестному мне зданию неподалеку от кинотеатра «Комсомолец», долгое время потом закрытому, но затем все-таки обретшему второе дыхание. Характерно, что вся местность вокруг него так и называлась — «У Комсомольца», а имевшаяся неподалеку платформа «Петровско-Разумовская» до ископания одноименного метро не имела ни малейшего стратегического значения. И до сих пор признанных ветеранов нашего Района можно узнать по их характерному диалектичному выговору: никаких неофитских «петровско-разумовских» и «петрашек» — только «У Комсомольца»!!!
Замирая от волнения, я вслед за коллегой Воробьевым спустился в перепрофилированное бомбоубежище под зданием министерства районного образования и очутился в раздевалке, тут же окутавшись ее невероятно специфическим духом. Да, безусловно: все спортивные раздевалки пахнут одинаково качественно, но по количественному показателю дух раздевалки единоборцев перебивает все остальные, взятые совокупно. Оно и неудивительно. Конечно, представители иных спортивных дисциплин тоже потеют на тренировках, но, например, отечественные футболисты, если судить по демонстрируемой ими так называемой «игре», делают это редко и с большой неохотой. А борцы потеют неистово, с неуемным, горячим желанием — ведь, помимо всего прочего, они неуклонно «гоняют вес»!
Затем мы быстренько, как и было предписано, переоделись в футболки и шерстяные носки — наша группа была начинающая, и лишь считанные участники были облачены в настоящую куртку и «борцовки»: куртка мало того что стоила почти двадцать рублей — так ее еще следовало «заслужить». Промежуточная категория бойцов отряда самообороны щеголяла в синих школьных сюртучках с обрезанными пуговицами. Наконец, мы потопали в зал и выстроились на потертом брезентовом покрытии — и после минутного ожидания из тренерской комнаты пружинящим шагом выступил сравнительно молодой еще мужчина в тренировочном «олимпийском» костюме и легкой брутальной щетине на лице.