Два часа пути я провел в кромешной тоске, попутно размышляя о том, что рассказанная Фиолетовым легенда о повесившемся на собственном красном галстуке пионере вполне может получить и реальное, фактологическое наполнение. А потом нас повели на обед, и октябрята затеяли кидание макаронами и котлетами, а я по вожачьему наущению должен был давить их силой своего пионерского авторитета и рассказывать, что так вести себя крайне нехорошо…
Но Провидение, как и всегда, не покинуло меня. Отец все-таки успел использовать административный ресурс и надавить на нужные рычаги влияния — после обеда ко мне подошла старшая Антонина Ивановна и сказала:
— Пойдем. Кажется, в пятом отряде есть место.
— Забираете? — тут же раздалось кудахтанье. — Ну как же так? А я уже так рассчитывала, Миша за обедом так славно с ними управился, они его слушались… Миша, тебе что же, не понравилось у нас в отряде?
— Не-а, — соврал я.
— Но если что — возвращайся. Мы будем тебя ждать! — напутствовали меня на дорожку, но я уже шел на мировой рекорд по бегу с чемоданом на длинные дистанции.
— А у меня и места-то больше нет! — покачав головой, сказал вожатый пятого отряда, узнав меня и изобразив взглядом «Шо, опять?!».
Тут необходимо отметить вот какую художественную деталь. Начальник отдыха, Александр Федорович Пахомов, выполняя давешний наказ комиссионного «Оямы», решился-таки перенести туалет поближе к детям. Ну и заодно, чтобы два раза не вставать, — отремонтировать уж и весь лагерь целиком. Таким образом, в новом сезоне «Дзержинец» гостеприимно распахнул свои двери на базе бывшего дома отдыха. Жить теперь пионерчикам предстояло по-царски, в трехместных номерах, а не в прежних палатах. Загвоздка же выходила в том, что в большую палату дополнительную шконку поставить можно, а…
— …а в эти-то комнаты мы четвертую кровать как поставим? — покачав головой, закончил эту ужасную для меня мысль вожатый. — Так-то у меня все места заняты.
— Да? — переспросила старшая. — А я сейчас смотрела, вроде есть одно место. Странно.
— Сереж, Миха вратарь отличный! Мы с ним в прошлом году в одном отряде были, зуб даю! — на мое счастье поблизости материализовался Какафоньев, чьи отношения с вожатым уже вошли, видимо, в стадию доверительно-интимных. — Надо брать его!
— Да? — переспросил Сергей. — Вратарь, конечно, нужен, спору нет. Ладно, оставайся, что-нибудь придумаем.
После полдника мы, не теряя времени, направились на футбольное поле. Поле, правда, было маленькое, с хоккейными воротами — ну так мне было бы даже проще. Тут же организовали спарринг с каким-то взрослым отрядом, вожатый Сергей уселся на лавочку и принялся заинтересованно наблюдать. Мне тут же пришлось парировать два довольно непростых удара, Сергей кивком головы показал, что он все видел и оценил, воодушевленный, я принял еще более эффектную стойку… И тут приключилось немыслимое.
Раздери напополам — не знаю, как так вышло! До сих пор! Ну ведь уходил же мяч! Очевидно уходил… и ушел бы себе спокойно. Но тут я решил совершить ошибку, типичную, в общем, для доморощенных мастеров кожаной сферы, — заранее решил, куда и как этой сфере лететь. И пошел, на ходу рассуждая примерно так: «Сейчас я там прямо его сразу схвачу, чтоб не лазить потом по кустам — и быстренько введу в игру, пока соперник не перестроился к обороне. Рукой, мощно, по-дасаевски, вон и Какафоньев уже грамотно в край открылся, молодец, соображает…»
Мяч, между тем, опровергая это умопостроение, ударился о какую-то кочку возле боковой линии и полетел не совсем туда. А что еще хуже — не совсем так высоко. Высоко, но достаточно для того, чтобы нападающий соперника, до того беззаботно ковырявший в носу у самого углового флажка, без особой надежды «кивнул» мяч затылком в сторону ворот… в которых меня уже не было… и в которые он без помех закатился.
Горе-голкипер тут же покрылся от стыда липким потом. Мыслимое ли дело… в хоккейные ворота! Головой! От «угла» и почти не глядя!!!
— Мдя-я-я… — раздался с лавки вздох Сергея. — Мдя-я-я. Вот тебе и пригласили вратаря… Какафоньев! Ты ничего не перепутал? Точно этот вратарь? Может, другой какой «Миха»?
Ужас мой усилился стократно. Попрут с ворот — это еще полбеды, это можно пережить. А если к сопливым в седьмой отряд опять отправят?! Брали-то как голкипера, как последний аргумент, можно сказать. Мдя-я-я.
Тысячу голов я пропустил с того дня, наверное. Может, и больше. Но чтоб такого…
По счастью, все разрешилось. Вытащил потом, спас и ликвидировал. Смыл практически кровью из разбитого локтя. Да и место все-таки обнаружилось, даже рядом с Какафоньевым и его двоюродным единоутробным братом Егором. Но всегда, всегда с того дня я наставляю начинающих: «Никогда, слышите, НИКОГДА не решайте ничего за мяч!!!»
Дождь
Конец июня выдается холодный. Настолько холодный, что вожатые даже велят нам достать из чемоданов шерстяные шапки, но я все равно простужаюсь. И еще болит ухо, и меня кладут в изолятор. Там мне ставят компресс и смешно заматывают бинтом голову, как раненому бойцу, и сосед, здоровый лоб из старшего отряда, все время подтрунивает надо мной. И мне обидно, и очень скучно лежать, и дождь за окном…
А потом меня забирает отец. Повезло, на вторую смену досталась путевка в лагерь на море, парни рассказывали — там здорово! Там купаются каждый день, и до обеда, и после, а не как в Подмосковье, один раз за смену, и то если повезет и врачиха сочтет воду в речке достаточно прогретой. Главное, теперь успеть поправиться, чтобы ухо прошло, потому что до моря ехать на поезде почти два дня, и больных в поезд не берут, но я успею. И опять дождь, не веселый летний дождик, а тяжелый, совсем осенний…
И я лежу и смотрю «Спартак». Ужасно обидно, что по телевизору, ведь мы могли пойти на стадион! Мы с отцом всегда ходим на хоккей, а на футбол как-то не получается. Летом я в лагере, а весной и осенью еще или уже холодно, и дождь как назло всегда собирается ровно тогда же, когда соберемся и мы, а крыши над отечественными аренами еще не изобретены. Но сегодня — тепло, солнце, а я… Играем с каким-то аутсайдером, и Федор Черенков в самом начале красивым «парашютиком» забрасывает мяч вратарю «за шиворот», и мне становится еще обидней оттого, что мы не пошли: наверняка мы забьем еще много голов, и я мог бы все их увидеть вживую, по-настоящему! Но голов больше нет, и я даже как-то успокаиваюсь: два очка за победу есть, и достаточно.
А потом опять — дождь…
А однажды к нам приходит Алешина мать, и они с моей сидят на кухне, о чем-то долго разговаривают, и моя даже закрывает дверь. И я слышу, что Алешина все время плачет. Я знаю, что Шакурнов болеет, он с весны редко появляется в школе, а в мае вообще пропал, только изредка вижу его во дворе, он все время, как бы извиняясь, отнекивается… но мы все болеем, я вот тоже, но ничего, мы же поправляемся, выздоравливаем… И еще я слышу слово «опухоль», вязкое, жаркое, липкое… как казенная подушка в изоляторе, когда у тебя температура… и как Алешина мать несколько раз повторяет «За что?»… и слово «операция»… Наверное, вырезать должны эту опухоль, тогда понятно, почему так долго… мне вон вырезали гланды — да, дело неприятное, но ничего, все же заживет потом. И я аккуратно захожу на кухню, надо налить себе компота, когда болеешь, надо как можно больше пить, тогда быстрее выздоравливаешь, Шакурнову тоже надо так… И его мама поднимает на меня красные от слез глаза и спрашивает: «Мишенька, Алеше послезавтра делают операцию… Ты навестишь его потом, когда будет можно?» И я говорю, что конечно, мы же, в общем, друзья, хоть он и не играет с нами в футбол, ну так не все играют, и я спрашиваю, что за операция, вон, Какафоньев всегда хвастался, что ему делали, вырезали аппендицит, против аппендицита, конечно, мои гланды не котируются… И Алешина мать смотрит на мою, та ей кивает, ну я же большой уже, должен понимать, и Алешина снова заходится в плаче, и не может сказать, а потом как-то выдавливает из себя, и меня режет, режет, режет на части…