− И нечего шляться, разъ дѣловъ нѣтъ! Похозяйничали… Отпирай домъ, ключи вотъ… − сказалъ онъ Пистону и пошелъ къ крыльцу. − Уходи, откуда пришли!
− Хозяйская-то собачка все − вяк-вяк…
Бритый поднялся и подошелъ къ Прошкѣ.
− Здорово умѣешь зажаривать… по-нашенски!
− По-вашенски-то будетъ: Калуга − тѣста лаптемъ хлебанула!
− О? А я, можетъ, съ-подъ Ельца?
− По бареткамъ видать…
− Ну?! Языкомъ сапожки-то вылизалъ?
Староста спрашивалъ:
− Ломать, значитъ… Почемъ рядились-то?
− Съ кубика мы… Шесть цалковыхъ разборки цѣлаку…
− По земляному дѣлу мы-то… а тутъ вотъ по каменному порядились… стѣны какiя разбирать, али што…
− У его разберете, − лѣниво и посмѣиваясь сказалъ Прошка. − Лѣтось мяли его на дорогѣ…
− А-а… Жулитъ?
Плакалъ тоненькимъ голоскомъ ребенокъ. Раскачиваясь надъ нимъ, тревожно-торопливо погукивала баба.
− Съ ребенками ходите… − сказалъ староста.
− А Михайла у насъ больно жадный… Стряпухой свою повелъ.
Оглядѣли бабу всѣ, точно раньше и не замѣчали ея. Отвернувшись отъ мужиковъ, она совсѣмъ согнулась надъ ребенкомъ и потряхивалась, − должно быть, совала грудь. Бокъ-о-бокъ съ ней, охвативъ синiя колѣни, сидѣлъ, какъ копна, бѣлоусый крѣпышъ и улыбался, слыша, что говорятъ о немъ.
− Поведешь… − отозвался сожалѣющiй, раздумчивый голосъ. − На всѣхъ у его въ квасъ одно яичко бьютъ… на одинцать душъ…
− Такъ, говоришь, жу-литъ, милый человѣкъ? − допытывался, треся головой, костлявый мужикъ съ жуткимъ багровымъ рубцомъ черезъ все лицо. − Да у насъ солдатъ вонъ грамотѣ хорошо умѣетъ… усчитаемъ…
− Чистое дѣло маршъ! − сказалъ бритый. − Въ артилерiи у насъ счетъ − сдѣлай милость! Ватерпасы тамъ, все…
− Все-о знаетъ!
− Всякаго жулика могу усчитать.
− Водочка его крутитъ, а то бы развѣ ему по такому дѣлу!
− Углы, скосы, бетонъ тамъ… А это что, кубическое исполненiе! − швырялъ сиплый голосъ. − Водкой-то у васъ гдѣ тутъ бàлуются?
− Энъ, ужъ водочки запросилъ… а в деревнѣ у насъ, въ чайной… Ермитажъ называется…
− Разбирайся, въ домъ переходи! − кричалъ приказчикъ съ крыльца.
− Подымайся, Расея! − гоготалъ солдатъ. − Забирай сбрую!
− Струментъ забирай! − наказывалъ приказчикъ. − Тутъ зрителевъ-то много.
Поволокли къ дому мѣшки и инстркментъ. Поднялась и баба, потряхивая и угукая на ходу. Толпились у крыльца, зажигали рабочiй фонарь.
И пошло гукать и перекатываться по пустому дому.
Пала изъ бокового окна на кусты бѣгучая свѣтлая полоса. Трещали отдираемые ставни. Стукнуло окно въ верхнемъ этажѣ, высунулась голова, и побѣжала по саду, вспугивая соловьевъ:
− Мать ты моя, гдѣ я-то!
Приказчикъ кричалъ на крыльцѣ:
− Михайлу ко мнѣ послать!
Изъ дома вышелъ дюжiй мужикъ, что сидѣлъ рядомъ съ бабой. Теперь онъ былъ уже въ бѣлой рубахѣ, съ отстегнутымъ воротомъ, и босой − должно-быть, собирался спать.
− Нарядъ съ тебя пойдетъ, до свѣту. Двугривенный пойдетъ. Гляди вкругъ, не чиркнули бы какъ или что подобное вонъ… − махнулъ онъ къ чуть маячившей кучкѣ у ящика. − Молебенъ вамъ служить, эй? Михайла, выпрводь ихъ…
− Мало шею-то мяли! − крикнулъ Прошка. − Попужать, что ль!..
− Буде тебѣ… − уговаривалъ староста. − Ну его…
− А что жъ творила-то? − приставалъ долговязый къ мотавшемуся по двору Пистону.
− Да родимые мои! Что хозяевъ-то у меня теперь!..
− Лобуда!
Пошли прямикомъ, черезъ садъ.
А въ домѣ бродили голоса и тѣни. Расположились, подкинувъ тулупы и мѣшки въ-голова, и пошелъ перекатывать подъ высокими потолками захлебывающiйся храпъ. Не спала еще баба. Она пристроилась на полу, прижала къ груди затихшаго ребенка и глядѣла въ темный потолокъ. Было досадно, что мужа, а не другого кого нарядилъ на сторожбу, и тревога ныла на сердцѣ: опять повечеру развернула она пеленки и опять, какъ и поутру, увидала на нихъ кровяныя пятна.
А на крыльцѣ все еще не успокоившiйся приказчикъ кричалъ въ темноту:
− Пистонъ! Поди сюда, садова голова…
− Ну, чего? Поди да поди… Крѣпостной я тебѣ дался!
− Нѣтъ, ты поди сюда. Плачены тебѣ деньги? Рупь получилъ?
− Что жъ, что получилъ! Экъ, раскатился − рупь! Да не пойду!
− Не пойдешь? Ты что тутъ у меня набезобразилъ?
− А чего я набезобразилъ! Пошли мытарствовать… Ну, чего?
− А вотъ что! Что жъ, за воротъ тебя притащить?
Пошли въ домъ. Приказчикъ подносилъ фонарь къ дверямъ и свѣтилъ на желтыя гнѣзда снятыхъ приборовъ.
− Это что? У троихъ дверей не было, а теперь… Это что? Вотъ ты какой старичишка сомнительный!
− Ма-атеноки… Значитъ, Иванъ Ивановичъ, это скрозь окна они… Вѣдь это что!
− Рожа ты пьяная! а?!
− Вотъ онъ Орелку-то хлопанулъ!
− Ревонверъ подавай хозяйскiй… − Какъ скрали?!
− Какъ передъ истиннымъ… Что хочешь, со мной сдѣлай… Я его, значитъ, въ травку… боюсь этого инстрýменту… а…
− Отвѣтишь… Я тебя къ уряднику сволоку…
− О-о-о… Сволоки! А могу я оружiе держать? Да меня, какъ попова сына… прямо…
Вышли на балконъ. По зорькѣ отъ огородныхъ сараевъ донесло пѣсню.
Приказчикъ осматривалъ балконную рѣшетку.
− Ужъ раскачивали, дьяволы дошлые… уже болтовъ нѣтъ…
− А ты, Иванъ Иванычъ… что я тебѣ могу… Дѣвчо-онки здѣсь…
− Чортъ паршивый… Все растащили…
− Я тебѣ, только мигани…
Въ саду было совсѣмъ темно. Остренькое, какъ струйка, свѣтлое полукольцо нараждающагося мѣсяца чуть сквозило изъ-за тонкой прутяной вершинки. Совсѣмъ близко, въ сиреневомъ кусту, швырялъ щелканьемъ соловей.
− Чего тутъ воняетъ какъ… − сказалъ приказчикъ, потянувъ носомъ.
− Орелка, должно, завонялъ… Ай про синель ты?..
Повернули въ покои. Въ спертомъ воздухѣ прѣли и пота ходилъ хлюпающiй храпъ и свистъ. Кто-то тяжело охалъ и скребся. Опять плакалъ ребенокъ, но его слабый голосокъ чуть прорывался въ захлебывающемся тяжкомъ храпѣ.
Приказчикъ сошелъ съ крыльца и увидалъ подремывающаго на ящикѣ Михайлу.
− Спать тебя нарядили?! Ты вокругъ ходи, а не што!
Михайла всполохнулся и пошелъ въ темноту. Шелъ онъ, выставивъ впередъ руки и нащупывая въ теми, не видя ничего отъ нападавшей каждую весну куриной слѣпоты. Уперся въ садовую стѣну и пошелъ наугадъ.
Попалъ на проломъ, ткнулся въ кусты и затихъ. Стоялъ, не зная, куда итти.
Приказчикъ присѣлъ на ящикѣ, вынулъ изъ узелка сотку и вареной печенки и принялся за ужинъ. Оплывая, свѣтила ему изъ фонаря сальная свѣчка.
− На донкѣ-то хоть оставь… − просилъ Пистонъ, прислушиваясь къ бульканью. − Ужъ я тебѣ уважу…
− Про рвонверъ помни…
− Ну и помню! Вамъ бы съ камушка да кору дать. А ты слышь, что хозяинъ-то у меня съ дѣвкой угналъ…
− А чего? − мычаньемъ отозвался приказчикъ, пережевывая печенку.
− Вотъ тебѣ, говоритъ, три рубли… какъ передъ истиннымъ… А у ей, конечно… прямо малинка, вотъ какая дѣвка…
− Мм-ну?..
Потрескивали кусты возлѣ дома. Доносилось съ ночного призывное ржанье. Бѣлѣть стало съ востока, когда приказчикъ пошелъ въ домъ спать.
Тогда Михайла выбрался изъ кустовъ, прислушался и пошелъ на храпъ.
Нащупалъ крылечко и сѣлъ. Падала роса и сильно захолодало къ зарѣ.
Посидѣлъ, поежился и привалился головой на ступеньку.
Спало все. Одни только соловьи пѣли, но ихъ никто не слушалъ.
Все въ старомъ тавруевскомъ саду было молодо и свѣжо, все было залито солнцемъ, мягкимъ и не жгучимъ, потому что былъ май, пора хрупкихъ побѣговъ, свѣтлой зелени и нѣжнаго цвѣта. Ночью прошла гроза, и теперь утро купалось въ блѣскѣ, било сверкающей игрой въ потянувшемся отъ земли дождевомъ парѣ.
Буйной силой новаго сока жило зеленое царство, такой силой, что даже треснувшiя у корней акацiи щедро насыпали поверху золотую бахромку, гулкую въ рояхъ пчелъ, а покрывшiяся рябины радостно понесли бѣлыя пѣночки цвѣта. Стройно, какъ молодые, стояли давнiе клены въ молочно-золотыхъ гроздьяхъ. И вся мелочь, скромная и невидная, − жимолость и черемуха, все захватывающая душная бузина, одичавшая глохнущая вишня, − вес такъ и лѣзло въ каждый просвѣтъ, выглядывало въ каждую щель, путалось и плелось, выпираемое изъ земли набухающими корнями. Однѣ только уцѣлѣвшiя по закраинамъ сада липы еще думали черными сучьями въ рѣдкой, какъ вуаль, сѣткѣ зелено-розовыхъ грошиковъ.