Пестрая голосиситая волна поглотила троихъ черныхъ и неуклюжихъ, и когда опять наладилась пѣсня, только облачко пыли стояло на дорогѣ и въ немъ, какъ чернѣющiя въ туманѣ длинныя сваи, неподвижныя фигуры мужиковъ. Постояли, послушали и повернули къ плотинѣ, на усадьбу.
Долговязый, что кричалъ дѣвкамъ, шелъ къ Пистону за обѣщанными творилами; съ нимъ за компанiю шелъ кумъ − помочь донести творила; третiй, староста, шелъ по нужному дѣлу − узнать повѣрнѣй объ арендѣ.
Стали подыматься къ березовой аллѣ и услыхали гармонью.
− Прошка никакъ… − сказал долговязый.
Повернули черезъ садъ прямикомъ къ дому, по взгорью.
Во дворѣ на ящикѣ покачивался Пистонъ. Лежа на локтѣ, парень въ пиджакѣ и лаковыхъ сапогахъ лѣниво перебиралъ на гармоньѣ. Возлѣ лежалъ кулечекъ, изъ котораго высматривали мѣдныя и хрустальныя дверныя ручки.
− Не прячь Проша! − крикнулъ долговязый. − И такъ увидимъ…
Прошка не повернулъ головы и продолжалъ наигрывать.
− Да вѣдь крестникъ! − бормоталъ Пистонъ, разглядывая на свѣтъ пустую бутылку. − Кому что… Я не препятствую, а чтобы всѣмъ… Какъ я хранитель и приставленъ, чтобы… Линьковъ − пожалуйте… не препятствую…
− А-а, шутъ лысый! Хранитель…
Посмѣялись. Только Прошка все такъ же лѣниво перебиралъ лады. Но худое, скуластое лицо его, съ рѣзко кинутыми бровями, было злобно и настороженно, точно вотъ-вотъ вскочитъ онъ и ударитъ.
− Играй хучь веселую… Заладилъ…
− Серчаетъ… − бормоталъ Пистонъ. − А ты, Проша, не серчай, разъ я тебѣ уважаю… разъ ты мнѣ хрестничекъ…
Онъ тронулъ Прошку за руку.
− Душу вытрясу, лысый чортъ!..
Глаза у Прошки загорѣлись − вотъ-вотъ ударитъ. Но онъ только закусилъ губу, сжался и заигралъ чаще.
− Ну, за что вотъ?! − плакался Пистонъ. − такъ хрестнаго… а? Вотъ василiй Мартыновъ позавчера цѣлковый, парочку пивка, тобы… единственный вѣрный другъ… Выпей, Пистонъ! Какъ передъ истиннымъ! Е-орникъ… Дѣвчонка его вотъ у меня была… по своему дѣлу… А тотъ такъ къ ей и стремитъ, такъ и… А я все-о вижу, неизбѣжно… что ему надоть. А желаете, чтобы вмѣстѣ за пивомъ ѣхать? Тутъ-то я его и прижо-огъ! Отвелъ! Ты какъ меня долженъ за это почитать, а? А ты меня за грудки! Ишь, прямо съѣсть меня желаетъ… Прихожу съ пивомъ, нѣтъ никого. А, погоди… Порсигаръ у меня на постели! А?! Пор-си-гаръ! Какъ такъ? Ты ее допытай, откудова порсигаръ… Хресный я тебѣ, ай нѣтъ? И все у меня на постели вдрызгъ… Это какъ?..
Прошка закусилъ губы и все такъ же перебиралъ лады.
− Облевизуй!.. А тутъ какъ узнаешь, разъ по сѣноваламъ самъ…
− Нда-а… − сказалъ долговязый. − Дѣло темное. А что жъ творила-то?
Въ саду пощелкивалъ соловей. Прошка продолжалъ тянуть одну и ту же ноющую нотку.
− Ни-ни… Теперь Василiй Мартыновъ начисто все скупилъ, вкругъ… Ни пера чтобъ! Намедни рамы зимнiя увезли, ладно. Четыре балки сволокли… а полы не дамъ! Полы парке-етные!
− Про творила-то хвасталъ… полы-ы!
− Никакъ невозможно! Ни полы чтобъ, ни… чего! Вотъ тебѣ, говоритъ, пистолетъ… па-лли безъ короткаго!
− Въ доску положу − ставься!
Все такъ же лежа на локтѣ и закусивъ губы, Прошка навелъ на старосту револьверъ.
− Будя баловать… шшутъ!.. − отмахнулся староста.
Прошка навелъ на Пистона, на кума — по очереди, и когда задерживалъ руку, всѣ видѣли, какъ дергается у него лицо, и отмахивались.
− Пятки зачесало, мать вашу!..
Навелъ къ дому и выстрѣлилъ. Посыпало стекломъ.
− Махонька собачка, а злющая… − сказалъ староста.
− Какъ штука-то! А онъ мнѣ — пали! А я прямо боюсь этого инструменту… Нонѣ за это… А пожалуйте, Прохоръ Савельичъ, за полтинникъ, разъ мнѣ хрестничекъ и единственный вѣрный другъ… Вотъ и охолостили бутылочку…
Ухало и перекатывалось смѣхомъ въ пустыхъ сараяхъ.
− А то изъ депы инженеръ разлетѣлся! На тебя располагаемъ, завтра сторожа наймемъ! Недѣлю вотъ все наймаютъ… Сторожи имъ за двугривенный! Мнѣ баринъ природный, Лександръ Сергѣичъ… у губернатора на порученiи, прямо допустилъ − коси усадьбу! Съ дѣвочками какъ наѣдетъ гулять… мать ты моя-а! Ужъ я ихъ такъ ухожу, такъ уважу-у…
− А землю какъ… Василь-то Мартынычъ не укупилъ? − закинулъ староста.
− Инженеры нипочемъ не согласны. Скрозь все разсѣкемъ… дачи пойдутъ…
− А-а… Значитъ, дачи… та-акъ..
− Что жъ… дай Богъ пожить… − протянулъ долговязый. − Да-ай Богъ…
Помолчали. Прошка лежалъ на спинѣ и смотрѣлъ въ небо. Гулкими пульками тянули жуки къ березамъ.
− Ходилъ я къ имъ сколько разовъ… − сказалъ староста. − Укрываются. Прямо изъ какого капризу не желаютъ и не желаютъ сдавать, какъ баринъ…
− Дай Богъ пожить… да-ай Богъ…
− А намедни прихожу къ барину въ номера, − сказалъ Пистонъ. − «Продали, говорю, насъ, Лександръ Сергѣичъ»! Ни-какихъ! Сейчасъ мнѣ полонъ стаканъ, вродѣ какъ рому. Какъ передъ истиннымъ! «Живъ не буду − оттяну»! О-релъ! «Дяденька скоро помретъ, наслѣдство получу сто тыщъ… неизбѣжно!» Сто тыщъ!..
− Дай-то, Господи! Дяденька у нихъ, значитъ… А ужъ мы бы тебѣ…
− Да братики мои! Только что сейчасъ ни-какъ невозможно. Вотъ какъ почнутъ ломать, тогда не видно, ночное время… Прямо вози и вози…
− Отцы-дѣды склали имъ все… − сказалъ староста. − Намъ и Богъ велѣлъ.
− Ве-лѣлъ! Да приходи сюда самъ Iсусъ Христосъ… Спросись у Его − можно? Обязательно, скажетъ, можно… неизбѣжно! Вотъ какъ нѣмка-то тогда жила… какъ кладка-то…
− Никакъ люди сюда… − сказалъ староста.
Стали слушать.
…Топ-топ-топ…
Ровно и тяжело топало со стороны порубленной аллеи, гудѣли голоса и коротко позвякивало, точно состукивались куски желѣза.
− Баба, не напирай! − выкинулся сиплый окрикъ.
Изъ-за поворота выдвинулась толпа. Бѣлѣли рубахи, мелькали ноги въ бѣлыхъ онучахъ, темнѣли бурые кафтаны и надъ головами, какъ тонкiй лѣсокъ, вырѣзались на свѣтломъ еще небѣ крюки и палки.
Топотъ на травѣ перешелъ въ мягкiй шелестъ, и всполохнулся неясными голосами тихiй вечернiй дворъ. Входила артель.
Впереди шагалъ коренастый приказчикъ въ пиджакѣ и бѣломъ картузѣ, съ вздувшимся зонтикомъ и узелкомъ. Рядомъ съ нимъ, не совсѣмъ твердо шелъ высокiй и бритый съ темнымъ лицомъ, въ опоркахъ на босу ногу, въ лихо заломленной солдатской фуражкѣ. Этотъ былъ совсѣмъ налегкѣ, въ накинутой на плечи коротенькой кацавейкѣ, точно выбѣжалъ наскоро къ воротамъ покурить. Остальные, человѣкъ двѣнадцать, шли грузно, съ мѣшками, полушубками и валенками. Эти имѣли осѣдлый видъ и, хотя было уже начало мая, разсчитывали, очевидно, и на морозы. Кой-кто несъ котелокъ и чугунокъ на головахъ и красныя артельныя чашки под-мышками. И придавая видъ домовидости, въ хвостѣ толпы плелась баба въ красномъ платкѣ, тоже съ мѣшкомъ у бока и притороченнымъ на полотенцѣ въ пазуху армяка ребенкомъ.
− Р-рота-а, стой! − гаркнулъ бритый. − Складай небель!
Полетѣли въ кучу лопаты, мотыги и ломы, и артель осѣла на травѣ, не выпуская мѣшковъ. Крякали и отплевывались.
− Сторожъ гдѣ тутъ? Пистонъ!
− Иванъ Иванычъ! Во-отъ не призналъ… ма-атеньки!
− Навозился! Гдѣ тутъ имъ распланироваться… въ дому, что ли?..
Приказчикъ оглянулъ дворъ, поднялъ зонтикъ и показалъ на домъ.
− Въ дому! − рѣшилъ онъ и ткнулъ зонтомъ въ кучкѣ у ящика. − Это что за жители тутъ?
− Поближе погляди! − крикнулъ Прошка и пустилъ гармонику въ дробь.
…Ахъ, хочу-хочу-хочу-ды-я-хочу-хочу-хочу…
Чигирь-мигирь-чигирь-чу-у…
− Тавруевскiе, Иванъ Иванычъ… − бормоталъ Пистонъ. Земляки…
− Никакихъ для нихъ тутъ дѣловъ нѣтъ… Энто у тебя что въ кулакѣ?
Приказчикъ ткнулъ зонтомъ въ кулечекъ − звякнуло. Прошка локтемъ отшвырнулъ зонтикъ.
…Чигирь-мигирь-чигирь-чу-у…
Не хочу-хочу-хочу-у…
− Прикажу вотъ артели обсмотрѣть! Хозяинъ всѣхъ велѣлъ по шеямъ чтобы. Что у тебя въ кулькѣ, я тебя спрашиваю?!
− Поближе погляди!
Прошка положилъ гармонью, взялъ руки въ бока и уставился на приказчика. И такъ сказалъ, и такъ посмотрѣлъ, что приказчикъ не захотѣлъ связываться.