вился Буланже, проверяя засовы.

Следят! Смотредыциков за мной много, — долго пе мог

отдышаться Алексей. — Худо мое житье, худо! Пришел я в

последний раз, иначе схватят...

Глаза царевича стали мглистыми, лицо позеленело, руки не знал куда девать. Француз, однако, был доволен. Усадив Алексея в кресло, подлетел к конторке, заваленной чертежами и ландкартами, освободил место для бутылки рейнского и двух бокалов. Подумав, плутовато и недобро глянул на гостя — с ласковой насмешечкой. Достал из створчатого шкафчика вторую бутыль — бургундского. Неслышно, по-кошачьи,

49

приблизился что-то спросить. Алексей вскинулся, задрожал. Француз затараторил, жестикулируя маленькими ручками:

— Ваше высочество, у меня можете быть покойными, —

взгляд преданный, собачий, прыгающий по лбу, волосам,

изучающий.

Алексей, широко раскрыв глаза, смотрел в разноцветные прыгающие зрачки. Успокаиваясь, безвольно зашептал.

Сегодня не надобно пить, не надо. Вино ум отягощает...

Что вы! Напротив. Придает мыслям ясность и живость.

Старое бургундское! Ваше высочество! Это вино из солнца и

огня, божественная амброзия — напиток римских цезарей!..

Мягкий вкрадчивый голос мсье Буланже бередил душу, старое бургундское огнем ударило в голову.

— Богом России начертано быть сухопутной державой, —

заговорил Алексей. — Пагубно переделывать природу госу

дарства и натуру людей. Зачем вести тяжкую войну за эти

больные и простудные места? Народ морится голодным кор

мом, монахи учатся прядению, в казну забираются серебря

ные оклады с икон. В церквах отменены крестные ходы! Во

енные походы — то к Черному, то к Балтийскому морю...

России нужна вода, говорит батюшка. А зачем? Ведь жили

без этих дьявольских морей — благочестиво, по православно

му древнерусскому чину, по византийским канонам. Пятьсот

лет жили!..

Царевич поднял к небу дрожащие руки, безвольно уронил. Откинувшись в кресле и полузакрыв тяжелые от хмеля глаза, непрерывно говорил:

— Капитан Измайлов послан зачем-то в Китай... В Индию

собирается экспедиция Бухгольца. Ротмистр Волынский от

правляется в Персию, князь Бекович-Черкасский — в Хиву...

А еще батюшка думает снарядить корабельную экспедицию.

Хочет проложить северный морской путь... далее Сибири, к

Чукотке, а то и в Америку или до самой Японии...

Мсье Буланже украдкой все записывал — под уголком ландкарты, малюсеньким карандашиком. Не отрываясь от затуманенного взгляда царевича, зорко следил за ним, как за опасным зверем.

Возбужденный недавним страхом, вином — в бургундское француз подсыпал какое-то зелье, — Алексей вздрагивал, силился овладеть плывущим сознанием. Перечислял уже сонно, мягким голосом, что не надобно России: все новоманерное заводское и корабельное строение, дикие сборы холстинного полотна для бумажной фабрики, пивоварение,.. Русскому человеку водка больше по душе! Закладка каких-то плавилен на Урале противна богу — литье-то надобно батюшке не на колокола малинового звона, а для кораблей, пушек, ядер...

—i Ваше высочество! — притворно восхищался мсье Буланже. — Сам Иоанн Златоуст не выражался так мудро, изобличая пороки византийской императрицы! Народ вас любит, зовет российской надеждой. — И, перейдя на сладкий полушепот, затаив дыхание, спросил: — Ваш двор будет в Москве, когда вы вступите на престол?..

— В Москву-матушку! — умильно-плаксиво произнес Алек

сей. — В Москву златоглавую! Там церковь святая православ-

50

ная, всякое благолепие и благочиние! Кремль там... — зашмыгал носом, — в Москве снова начнется византийская Русь!.. Француз облегченно вздохнул, успокоился довольный, сыто улыбнулся.

— А Санкт-Петербург?

— Быть ему пусту!

— Нынешнее войско и флот?

Царевич перебил — нетерпеливо, раскрывая сивые от слез глаза:

Флот нам неприличен! Да, неприличен! А войску быть

малым — стоять ему только на границах. Моря России не на

добны! Земли же у нас с избытком — дай бог и с тем поря

док навести... а батюшке все чудятся на Балтике призраки

торговых кораблей...

В покое заживет при вас Россия: ни воинских тягот, ни

суетных тревог! — Мсье Буланже блеснул улыбкой. Писать

бросил, вкрадчиво перешел к другому: — У вас такие неж

ные белые руки! Они вовсе не созданы для шпаги. Они созда

ны для любви, — француз утомленно вздохнул — ужеодоле

вала скука. — О, если бы я был женщиной...

Мысли царевича покатились, куда — мсье Буланже это сразу заметил. Снова показал остренькие зубки, глазки смежил.

— Мадлен до сих пор вас любит...

Употреблять «высочество» француз бросил. Уже было не на- ¹добно: видел, в глазах высокого гостя стоят сладчайшие слезы от дурмана незабытой ласки.

— Откуда вы все знаете? — вскричал в изумлении Алек

сей.

Мсье Вуланже вертко и быстро вдел ступни в восточные загнутые туфли. Проскользил мимо по-кошачьи.

Стало совсем тихо. Царевич невидяще и тупо уставился в потолок. На душе было горько и пусто. И страшно. Страшнее страшного. Почудилось, кто-то идет. Кто? Подхватился, хотел бежать и... увидел женщину.

Она была в тончайшем голубом платье, расшитом по подолу розами и золотом. Не человек — дивное привидение, плыла или шла — сразу не понять. Брови подвижны, светло-рыжие волосы распущены, как у русалки, глаза зовущие, изумрудные — летели навстречу. Она шла и быстро, и медленно. На ходу платье облегало тугобедрую фигуру несказанного соблазна. Подошла легко, воздушно, обдала ароматом. Коснулась нежными пальчиками оцепеневшего лица царевича.

Мадлен?! — сладко, в приливе счастья простонал Алек

сей, ничего не понимая.

Это я, мой милый царевич. Я приехала в Россию, чтобы

вас спасти...

Он затрепетал в изнемогающей нежности. Увидел совсем близко блестящие глаза, свежие приоткрытые губы. Потянулся к ней и застыл, вспомнив, как досталась ему ее первая сладость. Такими глазами она смотрела на него там — в Карлсбаде, тогда...

Он понимал, ее губы говорили что-то недовольно, даже ало, Но все равно было сладко видеть их так близко.

— ...И в такое время думать про монастырь, бросать на-

51

следство одного из величайших престолов! Нет, и тысячу раз нет! — Она растроганно схватила его за руку, близко заглянула вглаза. — Надо бежать за границу... Ну хотя бы в Вену, к цесарю, он вам свояк, а затем...

«Затем» — для него было уже неважно. С покалывающим ужасом и горячим восторгом впитывал он ее дерзновенные речи...