— Всем, — Добродеев даже улыбнулся, слушая эту короткую агитационную речь Авдошина.

— Мы с другом Горбачевым идем первыми. — Командир взвода похлопал Горбачева по плечу, обернулся к остальным: — И маскироваться! Обнаружат нас немцы — перестреляют, как цыплят. Пошли, друг Горбачев!..

К середине ночи почти все немецкие части в Пратере получили приказ отходить за Дунай. Этот приказ, естественно, не касался частей прикрытия. От них держали в строжайшей тайне и то, что после отхода всех основных сил дунайские мосты взлетят в воздух. Будапештский опыт пошел германскому командованию на пользу. Там, покидая Пешт, немцы оставили около двадцати тысяч прикрытия и у них за спиной взорвали все мосты. Примерно то же самое предполагалось сделать и в Вене. Командование группы армий «Юг» и генерал-полковник войск СС Зепп Дитрих спокойно и расчетливо шли на этот шаг.

Около трех часов начался медленный отход противника за Дунай. Через все мосты. Сотни немецких солдат гибли от заградительного огня советской артиллерии, на улицах горели подожженные танки, и, несмотря ни на что, несмотря на все принятые меры, среди немцев появились явные признаки паники. Все спешили. Офицеры переправлялись раньше своих подразделений. Артиллерийская прислуга бросала исправные орудия. Танкисты покидали оставшиеся без горючего машины и шли к мостам пешком. Слушок: «Скоро взорвут мосты! » — был ужаснее огня русской артиллерии. Скоро взорвут мосты!.. Это могло случиться через час. Это могло случиться и в следующее мгновение.

В первую очередь надо было перерезать, рвать, перегрызать зубами все провода, которые были и под мостом и на мосту. Они шли далеко на ту сторону, эти провода, и где-то там, может быть, в подвале, может, на чердаке, сидел у телефона обер-лейтенант или фельдфебель, готовый, получив приказ, крутануть рукоятку подрывной машинки. Замкнется электрическая цепь, где-то вспыхнет невидимая искра, и сотни килограммов взрывчатки поднимут в воздух тонны стали, чугуна, бетона, асфальта, трамвайных рельсов...

Авдошин понимал, что находиться сейчас на мосту — все равно что сидеть на огромной мине с часовым механизмом, прислушиваться к его тиканью и не знать, когда разлетишься на куски — при этом ли толчке миниатюрного, замурованного во взрывчатку маятника, при следующем или же при тысячном.

Саперы прощупывали под мостом каждый метр: один по правой стороне, другой — по левой. Изредка снятые одним или другим, под грохот минных разрывов летели вниз, в Дунай, ящики с толом.

С автоматом на спине, цепляясь за перекладины и крестовины, Авдошин пробрался к середине моста и теперь висел над недвижной ширью реки, поблескивавшей далеко внизу. Мост вздрагивал: по нему на тот берег изредка шли немецкие танки — те, которым удалось прорваться через завесу заградительного огня в районе пиротехнической фабрики.

Авдошин одну за другой ощупывал холодные шершавые балки, стараясь найти провод. Он обнаружил один у самой боковой кромки моста. Ему показалось, что это телефонный кабель. Но чем черт не шутит — надо перерезать и этот. Достав из-за пазухи маскхалата армейский нож, Авдошин перехватил

его в правую руку и с размаху рубанул по чуть провисшему проводу.

Наверху, казалось, прямо над головой, опять прогрохотал немецкий танк. «Отходят, отходят, гады! — выругался про себя командир взвода. — Отходят... А раз отходят, значит, скоро будут рвать мосты... Только бы успеть! »

Где-то на другой стороне моста, параллельно Авдошину и Горбачеву пробирались с сапером старшина Добродеев и чудак Варфоломей. Командир взвода не видел их, не знал, что с ними, как идут у них дела. Он знал только, что и они понимают: действовать нужно быстро, и был уверен, что у них в порядке — ведь ту половину группы возглавлял Добродеев!

Опять и опять рвались по обе стороны моста мины — и в Пратере и у въезда в Кайзермюлен. Одна шлёпнулась в реку и разорвалась на поверхности воды. Вверх взметнулся желтый столб огня. Авдошин прижался к толстой стальной балке, его лицо и руки обдало прохладной водяной пылью.

Переждав минуту, он оглянулся, ища глазами Горбачева и сапера, но никого из них не увидел и пополз под мостом дальше. Оцарапанная обо что-то левая рука саднила, в горле пересохло, хотелось пить и курить.

До конца моста оставалось метров сто. Теперь Авдошин решил пробраться поперек и осмотреть все, что попадется под руку. Двигаясь вдоль железобетонной опоры, он наткнулся еще на один провод — парный, толстый, в каучуковой изоляции. Лежа животом на крестовине и держась только одними ногами, он перерезал их оба, один за другим, и пополз дальше. Больше проводов нигде не было.

Обратно он возвращался тем же путем, как и полз вперед. У второй промежуточной опоры столкнулся с Горбачевым и сапером.

— Как у вас?

— Порядок! — сверкнув глазами, ухмыльнулся Горбачев. — Одиннадцать ящиков сбросили.

— Все, что попались, — добавил сапер.

— Ладно. Вертай назад!

Группы старшины в назначенном для сбора месте пока еще не было. Авдошин, Горбачев и сапер залегли возле облицованного гранитом основания береговой опоры и стали ждать.

Опять несколько тяжелых мин разорвалось на поверхности Дуная, ближе к этому краю моста. Опять вверху прогремел, лязгая гусеницами по трамвайным рельсам, танк. Один раз даже послышались громкие голоса, команды на немецком языке. Потом с того берега Дуная почти по самой середине моста, засверкав под проезжей частью между двумя промежуточными опорами, полоснула длинная трассирующая пулеметная очередь.

Авдошин нахмурился: «Неужели обнаружили Добродеева? Неужели обнаружили с той стороны? »

Наконец за береговой опорой послышался шорох и сдавленный стон. Авдошин вскочил, бросился туда. По откосу, держась друг за друга, медленно сползали двое. «А третий? »

— Старшина? — негромко спросил командир взвода.

— Я, Ваня...

Голос Добродеева, хриплый и слабый, было трудно узнать.

Авдошин, пригнувшись, подбежал ближе. Ослабевшего старшину волок на себе сапер. Варфоломеева нигде поблизости не было.

— Зацепило гвардии старшину, — сказал сапер. — В грудь.

— Давай сюда, — засуетился командир взвода. — В укрытие...

Они вдвоем потащили Добродеева под мост.

— Варфоломеев где? — повернулся к саперу Авдошин.

— Сорвался...

— Как сорвался?

— Мина, — ответил вместо сапера старшина.

— А потом пулеметная очередь. — Сапер остановился, перевел дух. — Старшину ранило. А Варфоломеева добило...

— А насчет дела, Ваня... — тяжело вздохнув, Добродеев помолчал секунду. — Насчет дела — порядок... Ни одного провода. Взрывчатки... семь ящиков. Ох, черт!..

— Добре, Андрюша, — сказал Авдошин. — Дело мы сделали. А ну, братцы, все индпакеты мне! Быстро! — скомандовал он, когда они укрылись в тени береговой опоры. — Горбачев! Из ракетницы когда-нибудь стрелял?

— Плевое дело.

— Держи! — Авдошин протянул ему широкоствольный пистолет-ракетницу и три ракеты. — Отойди от нас метров сто по берегу — и давай! Две зеленых. Вверх. Наши там ждут.

— Есть!

Горбачев уполз.

— Потерпи, Андрюша, потерпи малость, — проговорил Авдошин, расстегивая на груди Добродеева мокрую от крови гимнастерку. — Сейчас перевяжем. А там — в санчасть. Такая рана — чепуха! Честное слово — чепуха! Ну-ка, гвардия! — обернулся он к саперам: — Приподнимите. Только полегче.

Старшина почти не стонал. Он лежал на руках двух поддерживавших его саперов, свесив в сторону голову. Каски на нем не было, и темные волосы влажно поблескивали в свете далекого зарева. Черные тени лежали под закрытыми глазами, зубы были стиснуты.

Индивидуальный пакет кончился. Распечатывая хрустящую, как новые деньги, обертку второго, Авдошин вдруг увидел скользнувшие по лицу старшины бледно-зеленые отсветы, обернулся. Над полыхающими портовыми складами, в сторону набережной Хандельскай одна за другой взмыли вверх две изумрудные ракеты.