— Понятно, — выслушав командира батальона, поднялся Махоркин. — Ребята сейчас будут. Думаю так: Авдошин, старшина Добродеев...

— Не возражаю.

— Можно гвардии красноармейца Варфоломеева — знаком с минным делом. И Горбачева — этот был когда-то в морской пехоте. Парень отчаянный и сообразительный...

— Ладно. Вызывай их сюда.

Стараясь не глядеть на Катю, Махоркин вызвал связного от первого взвода, объяснил ему, в чем дело, и отправил к Авдошину.

— А саперы? — спросил он у командира батальона.

— В двадцать четыре ноль-ноль будут. Два человека...

— Товарищ гвардии майор! — краснея, выпалил вдруг Махоркин. — Давайте мы пока ужинать, а? У меня две бутылки шампанского есть. Ребята принесли. Розовое шампанское. Французское, говорят...

Талащенко искоса, с усмешкой взглянул на него — так, как поглядывал когда-то на своего Сашу Зеленина:

— Розовое? И французское? Это точно?

— Точно!

Он был сейчас, как мальчишка, этот молоденький лейтенант с веселой фамилией Махоркин и с Золотой Звездочкой Героя на гимнастерке. Он был в каком-то бесшабашном ударе, как человек или очень счастливый или потерявший все. И, кажется, Талащенко понял, почему это произошло: здесь, в квадратной, с низко нависшим потолком комнатушке подвала была Катя, и Махоркин все сейчас делал только для нее, только для того, чтобы заметила она.

— Нет, дорогой мой Махоркин, — сказал он, стараясь под внешней веселостью скрыть вдруг нахлынувшую на него грусть. — Шампанское будем пить, если хлопцы удачно сделают свое дело и вернутся.

Просторная и широкая набережная Хандельскай была пустынна. Голый, с плоскими минными воронками асфальт отсвечивал желтым и темно-красным. От Имперского моста изредка взлетали осветительные ракеты. Выйти сейчас на этот хорошо просматриваемый противником участок — значит попросту глупо и бессмысленно выставиться под немецкие пули.

Авдошин обернулся к Добродееву. Старшина тоже смотрел на недоступную набережную и думал, по-видимому, о том же, о чем думал и командир взвода.

— Что будем делать, Андрюша? — спросил Авдошин. — Напрямик тут не пройдем — всех накроет.

— Вон там подбитая самоходка, — показал налево Добродеев. — Надо как-нибудь воспользоваться. По одному проскочим. На железнодорожной ветке немцев наверняка нет — жары не выдержат.

— Ладно. Рискнем.

Пришлось пробираться вдоль всего фасада электростанции, опасаясь каждую минуту напороться на немцев — группа находилась уже во вражеском тылу: под прикрытием сильного минометного огня ей удалось пройти мимо противника на улице адмирала Шеера, ползком миновать зарытые в землю танки, ставшие бронированными дотами, и выбраться сюда, на тротуар набережной. Потерь не было — только осколком своей же мины был легко ранен в левую руку Горбачев. Он перевязался, покряхтел, покурил в кулак и пошел с группой дальше.

Двигались неторопливо, поминутно осматриваясь, прижимаясь к стенам домов, врастая в оконные ниши и дверные проемы, и наконец оказались напротив подбитой самоходки. На ее опущенном стволе были видны четыре белые звездочки.

— Наша, — сказал Авдошин. — Наверно, из сто двадцать второго. Прорвалась, а обратно не вышла.

Далеко налево, в стороне моста, постреливали пулеметы. Раза два ударило орудие — стрелял, по-видимому, зарытый в землю немецкий танк. Зато на противоположном берегу Дуная, не давая противнику поднять головы, густо рвались снаряды бригадного артдива и полка тяжелых минометов. Багряные венцы разрывов метались по песчаной отмели, наполовину затопленной по-весеннему разлившейся рекой, по стенам и площадкам Губертовской плотины, перескакивали со строения на строение, с улочки на улочку, вспыхивали повсюду, где могли быть немцы. Стена огня полукольцом окружила все подходы к мосту со стороны Кайзермюлена, не давая противнику возможности наблюдать, что происходит на мосту и на той его стороне, которая выходила в Пратер.

Авдошин скомандовал:

— За мной — по одному!

Добродеев передал команду дальше. Авдошин пополз к подбитой самоходке по-пластунски. Когда он скрылся в густой черной тени машины, двинулся Добродеев.

Командир взвода встретил его мрачный, как будто чем-то расстроенный.

— Четверо, — сказал он тихо. — И все молодые, лет по двадцать. Только лейтенант постарше.

Добродеев не сразу понял, о чем он говорит.

— Наша самоходка-то... А ребята мертвые лежат. Как четыре брата. Их, видать, сзади.

Пока подошли Варфоломеев, Горбачев и оба сапера, прошло минут пятнадцать. По набережной не стреляли, и Авдошин был доволен: значит его группа пока не обнаружена. Горбачев оглядел повязку на своей руке, попросил Варфоломеева затянуть ее потуже.

— Говорили тебе, возвращайся в роту, — с усмешкой сказал Варфоломеев. — Там сейчас такой фельдшер — упадешь! Видел, красавица сидела? Зря не пошел, зря! А то вдруг, не дай бог, заражение или... этот... столбняк.

— Ерунда! — вяло ответил Горбачев. — До свадьбы заживет.

Теперь надо было перебраться к железнодорожной ветке, за которой, сжирая крыши длинных складских строений, полыхал багровый, отливающий золотом огонь.

— Там, видно, нет никого, — сказал Авдошин.

— Похоже, — не очень уверенно согласился Добродеев. — В общем, Ваня, я пошел.

— Давай.

Старшина высунулся из-за края самоходки, огляделся и быстро пополз, опять по-пластунски, к противоположной стороне набережной. Пять пар глаз настороженно следили за ним, ожидая, что вот-вот чиркнет из-за насыпи трассирующая пулеметная очередь.

Добродеев прополз набережную благополучно и так же благополучно перемахнул через железнодорожный путь. На небольшом возвышении насыпи, над рельсами, появилось и мгновенно исчезло его крупное, быстрое и подвижное тело в пестром маскхалате. Отсвет пожара тускло блеснул на маслянистом стволе автомата.

— Варфоломей! — негромко скомандовал Авдошин.

— Иду, — спокойно сказал тот. — В случае чего не поминайте, как говорится, лихом... Пока!

От насыпи до горящих складов было совсем близко. Казалось, что пламя бушует рядом. Воздух был горяч и недвижен — нечем дышать, искры сыпались на рельсы, на шпалы, на сухой теплый гравий.

— Оказывается, гвардия, парная и без Никандрова бывает, — хмуро сказал Авдошин, поглядывая на полыхающие пакгаузы. — Пройдем мы тут, старшина?

— Огонь кругом, черт бы его взял!

— Если б водичкой облиться, — вмешался один из саперов, помоложе. — Испарения...

— Да веничек березовый! — очень серьезно добавил Варфоломеев. — Чем не курорт!

Идти пришлось между двумя догорающими складскими зданиями — будто между двумя стенами огня. Раскаленные добела, пламенеющие бревна стропил поминутно рушились справа и слева, взметая вверх фонтаны обжигающих искр.

Проход был завален горящими обломками. Подошвы сапог жгло. Казалось, что тлеют маскхалаты, а в дисках автоматов от жары вот-вот начнут рваться патроны. Глаза слезились, удушливый красный дым застилал все вокруг. Авдошин смутно видел впереди себя широкоплечую шатающуюся фигуру Добродеева и старался не отставать от него. Обо что-то споткнулся, упал на одно колено и на руку, быстро вскочил, стряхивая с ладони припекшийся уголек.

Впереди потемнело — и сразу же потянуло речной свежестью. Фигура Добродеева исчезла. Авдошин оглянулся. Поводя руками, как слепой, в густом облаке кроваво-красного дыма, раскачиваясь, следом шел Горбачев. За ним темнел силуэт сапера.

— Сюда, Ваня, — тихо позвал Добродеев, когда Авдошин выскочил из огненного коридора. — Здесь воронка. Вода. Подождем ребят.

Внизу, в берег, заваленный разным барахлом — ящиками, бочками, тюками — глухо шлепали волны Дуная. Выше по течению, не больше чем в трехстах метрах, перечеркивая зарево над пиротехнической фабрикой, чернели фермы Имперского моста, лежавшие на мощных опорах высоко над водой, которая, как тяжелая, медленно колышущаяся нефть, переливчато отражала красное пламя пожара.

— Задачу знаете, повторять не буду. Гвардии старшина и Варфоломеев осматривают левую сторону моста, я с Горбачевым — правую. С каждой парой идет один сапер. Главное — перерезать провода. Все подряд! При возможности — сбрасывать взрывчатку. Когда закончим, собраться под мостом с этой стороны. И вот что, гвардия: в герои особенно не лезьте. Геройство — задачу выполнить и живым вернуться, а не под немецким пулеметом накрыться. Всем ясно?