Конечно, Талащенко очень хорошо понимал это. Противник уйдет за Дунай — в Кайзермюлен и дальше в Кагран и Флоридсдорф. Реку придется форсировать. На наведение переправ и подготовку подручных переправочных средств потребуется немало времени. Темп наступления снизится, немцы получат возможность укрепить свои позиции на той стороне. Задержится подход наших частей вдоль левого берега Дуная со стороны Братиславы. А лишние потери при форсировании!...

— Группу рекомендую прикрывать огнем по Губертовской плотине[20] в обе стороны от моста и по району пиротехнической фабрики. Там у немцев сильные огневые средства. — Кравчук встал, бросил недокуренную папиросу в стоявшую на столе пустую консервную банку. — Подготовьте все и за час до начала доложите.

Когда командир бригады уехал, Талащенко сел за стол, закрыв глаза, словно умываясь, вытер руками небритое колючее лицо, потом поднял веки, устало посмотрел на Лазарева:

— Скоро?

Старший адъютант сидел за столом напротив и вычерчивал, копируя с плана Вены, крупномасштабную схему позиций батальона.

— Готово! — сказал он, стирая что-то на схеме резинкой.

Командир батальона придвинул лампу ближе и, отставив левую руку с дымящей сигаретой, в правую взял схему.

Две роты батальона — первая и вторая — занимали 354-й и 355-й кварталы фронтом на Энгертштрассе и левым флангом на Рейхсбрюкенштрассе. Третья рота, потрепанная за день уличных боев больше других, отсиживалась во втором эшелоне, занимая небольшой треугольный сквер позади этих двух кварталов. До Имперского моста по прямой — метров пятьсот. Но надо было пройти улицу адмирала Шеера, набережную Хандельскай и пересечь железнодорожную ветку. Через передний край вернее всего можно было пробиться около электростанции: она (или что-то рядом с ней) второй день горела, и немцы не держали здесь свою пехоту — прикрывали брешь минометным и артиллерийским огнем и расставленными вокруг в засадах танками.

— Ладно, — сказал Талащенко, свертывая схему и засовывая ее под целлулоидную пленку планшетки. — Бери связного из первой, и пошли.

До первой роты было недалеко: пересечь переулочек, и за углом, в нижнем полуподвальном этаже — командный пункт Махоркина.

Связной — невысокий коренастый солдатик, мальчишка на вид — уверенно шел впереди, слегка пригибаясь при каждом близком разрыве. Лазарев неторопливо шагал последним, поглядывая на полыхающее над городом небо.

— Тут поскорей надо, товарищ гвардии майор, — на секунду остановился связной, поджидая Талащенко. — Обстреливает...

В дальнем конце переулка шлепнулась мина. Блеск разрыва, как вспышка молнии, высветил голые, с рябью пулевых отметинок стены домов, разбитый немецкий грузовик, выброшенный изуродованным радиатором на узкий тротуар, покосившийся телефонный столб и около него — убитую рыжую лошадь.

Все трое забежали в подъезд, ожидая новой мины. Она разорвалась за домами напротив, полыхнув в глубине двора блеклым багровым огнем.

Первым из подъезда вышел связной, за ним — Талащенко. До угла квартала было теперь метров сто. Дробный стук пулеметов раздавался, казалось, в конце переулка. Там же, не видимая за зданиями, взлетела осветительная ракета, залив дрожащим желтым светом небольшую площадь перекрестка, по которой бесшумно мелькнули торопливые скрюченные фигурки двух солдат. Далеко позади тяжело разорвался крупнокалиберный снаряд.

— Товарищи! — послышался вдруг сзади умоляющий женский голос. — Товарищи! Подождите!..

 Опять в конце переулка упала мина. Обернувшись на голос, Талащенко в отблеске разрыва увидел бегущую по тротуару девушку — в шинели, в пилотке, с развевающимися волосами.

— Какую дуру тут черт носит! — зло крикнул он.

— Товарищи! Подождите!..

Талащенко узнал Катю.

— Она с ума сошла! — прошептал он.

Когда командир батальона подбежал к ней, она от страха сначала не узнала его.

— Мне первый ба... Ой! Это вы?

— Я! Я! Дура ненормальная! — Талащенко потянул ее за руку вдоль стены здания — в спасительную гулкую тьму подвала.

— Я теперь...

— Молчите!

Они забежали в подъезд — темный и пустой. Освещая себе дорогу фонариком, впереди прогромыхали сапогами, спускаясь вниз по ступенькам, связной и Лазарев.

— Ну? — спросил Талащенко. — Как вы здесь очутились?

— Я теперь... Фельдшером в ваш батальон... Направили...

— Направили! — передразнил Талащенко. — Какой дурак до этого додумался!

За полотном железной дороги, тянувшейся вдоль Дуная, полыхали портовые склады. С наблюдательного пункта роты были хорошо различимы дымные, медлительные космы пламени, колыхавшиеся над приземистыми длинными пакгаузами. Иногда в горящее здание попадали снаряд или мина, взметая кверху и разбрасывая по сторонам багряно-тусклые, угасающие на лету искры.

Сквозь дым Махоркину изредка удавалось увидеть в бинокль могучие стальные фермы Имперского моста, освещенные ало-красным. Один раз ему даже показалось, что через мост на тот берег Дуная уходят несколько грузовых автомашин. И когда на площади перед мостом и около въезда на мост стали рваться мины, он понял, что не ошибся: колонну грузовиков противника засек наблюдатель батальонной минроты, и минометчики ударили по немцам беглым огнем.

В двенадцатом часу, оставив у окна двух наблюдателей, Махоркин решил спуститься вниз, в полуподвальный этаж, где было все ротное хозяйство, — что-нибудь поесть и, если удастся, часок-другой поспать. Нахлобучив каску и перебросив кобуру пистолета с бока почти на спину, он вышел на лестничную площадку, включил фонарь. Желтый лучик, прикрытый рукой, осветил выщербленные пулями стены, грязные ступеньки лестницы, поломанные чугунные перила, На площадке между полуподвальным и первым этажом увидел Кочуева-маленького. Солдат остановился, ослепленный светом в лицо, зажмурился, негромко спросил:

— Это товарищ гвардии лейтенант?

— Я, я...

— Командир батальона вас вызывает. Внизу ждет.

Фонарик погас. Едва различимый в отблесках далекого пламени за окном, Кочуев повернул обратно и скрылся за поворотом лестницы. Послышалось, как звякнул обо что-то приклад его автомата.

«Свежие новости! —недовольно подумал Махоркин, — Теперь черта с два поешь и поспишь. Видать, что-то намечается».

В небольшом квадратном отсеке подвала ярко горела керосиновая лампа, где-то раздобытая Кочуевым. Вместо стола посередине стояли поставленные друг на друга патронные ящики. Стулья и табуретки были собраны сюда чуть ли не со всего дома, вдоль стен пестрели сваленные в кучу полосатые тюфяки.

Талащенко сидел около патронных ящиков рядом с Лазаревым и, когда Махоркин вошел, устало поднял голову.

— По вашему вызову, — козырнул командир роты.

— Добре. Сидай.

Сбросив шинель на руки умело и вовремя подвернувшемуся Кочуеву, Махоркин сел и только теперь увидел, что в углу какая-то девушка перевязывает его связного при командире батальона.

— Как у тебя дела? — спросил Талащенко.

— Нормально, товарищ гвардии майор. Пока тихо.

— Немцы что делают?

— Все подходы к мосту перекрыли огнем и, по-моему, потихоньку оттягиваются.

— Оттягиваются? — командир батальона задал этот вопрос таким тоном, словно не спрашивал, а только подтверждал свои собственные мысли и выводы.

Девушка в углу закончила перевязку, поднялась с колен, обернулась, подошла ближе к свету:

— Страшного ничего нет... Но лучше отправить в санчасть.

Талащенко кивнул:

— Ясно. При возможности отправим.

— Здравствуйте, К-катерина В-васильевна! — чуть заикаясь, проговорил засиявший Махоркин. — Вы меня не узнали?

Катя, не ожидавшая увидеть его здесь, пригляделась:

— Вот теперь узнала. Здравствуйте.

От этих слов на Махоркина повеяло холодком.

— Отдыхайте пока, — сказал Талащенко Кате. — А мы, — повернулся он к Махоркину, — займемся одним делом. Нужны, лейтенант, четверо хороших ребят...