— Конечно, это будет хорошо, — подтвердил Смагин.

— Ну, я вижу, все вы в заговоре. Бог с вами, поезжайте. Только, Саша, будьте осторожны, эти мусаватисты такие бандиты…

— Мама, наши меньшевики не лучше.

— Ладно, ладно. Сбегай лучше за хлебом. Обед я приготовила.

Варвара Вахтанговна не отпустила Смагина и заставила пообедать вместе с ними.

Во время обеда они обсудили план поездки в Баку и решили, что выехать надо с таким расчетом, чтобы обязательно вернуться до возвращения семьи Куридзе из Гурии.

Было ровно девять часов утра, когда поезд подошел к перрону бакинского вокзала.

Смагина и Гоги встретил заведующий клубом нефтяников Вершадский. Он проводил их на Сабунчинскую улицу, в квартиру своих знакомых, в которой им была отведена комната, и, извинившись, что ему надо спешить в клуб, сейчас же оставил их.

Едва они успели расположиться, как раздался стук в дверь. Дверь распахнулась, и в комнату влетел молодой человек лет двадцати пяти.

Он быстро подошел к Смагину, бесцеремонно рассматривая его своими острыми зеленовато–серыми глазами. На губах его блуждала улыбка.

Это вторжение постороннего было настолько неожиданным, что в первую минуту Смагин растерялся. Гоги стоял в стороне, раздраженно наблюдая за вошедшим.

— Очень приятно познакомиться, — произнес молодой человек, слегка и, по–видимому, умышленно картавя. — Я много о вас слышал. Хоть вы наконец встряхнете наше болото. Здесь такая скука! Простите, что я забыл вам представиться: поэт де Румье. Не удивляйтесь. Я русский с ног до головы и только ношу французскую фамилию. По семейным преданиям, мой прадед бежал от гильотины и, из благодарности к приютившей его матушке России, вступил в ряды ее доблестных воинов… Впрочем, это не относится к делу. Я пришел к вам с предложением. В связи с вашим приездом в Баку мы наметили устройство грандиозного поэзовечера при вашем благосклонном участии…

— Кто это «мы»? — спросил Смагин.

— Русские поэты, находящиеся здесь, или застрявшие здесь, или бежавшие сюда из отечества, объятого пожаром.

— Но я не пишу стихов.

— От вас никто их и не требует. Вы прочтете очерк об искусстве Советской России. Эта тема гарантирует полный сбор.

— Я выступаю здесь в клубе нефтяников, и…

— Знаю, знаю, — перебил его де Румье, — потому–то я и ворвался к вам в первую же минуту вашего приезда. Я живу рядом, в этой же квартире. Должен вас предупредить, что клуб нефтяников едва сводит концы с концами. От него вы получите одни рожки да ножки.

— Но вы же сами сказали, что тема лекции гарантирует полный сбор! — вмещался в разговор Гоги.

Де Румье кинул на него уничтожающий взгляд.

— Бросьте кусаться, юноша. Для чего нам ссориться? Жизнь так прекрасна. Из нее можно выжать столько удовольствий. Но для этого нужны деньги! Не морщитесь, они нужны всем, и больше всего вам, как юнцу. Если без денег жить нигде невозможно, то в Баку жить без них немыслимо. Мне все равно, кто вы — беглый каторжник, администратор или родственник нашего уважаемого лектора, но у нас общие интересы потому, что мы оба молоды. Мы должны выжать из Баку как можно больше денег. По рукам, юный рыцарь?!

Гоги хмуро молчал.

— Боюсь, что вы даром потратили время, — сказал довольно резко Смагин. — Договоренности с клубом нефтяников я не нарушу. Это во–первых. А во–вторых, должен вас разочаровать. Я приехал сюда не выжимать деньги, а прочесть две–три лекции и вернуться в Тифлис, поскольку дорога в Москву пока отрезана.

Де Румье, словно клоун, внезапно сбросивший свой шутовской наряд, опустился в первое подвернувшееся кресло и повесил голову.

— Вот так всегда бывает с искренними людьми. Я говорил то, что думал, а мир устроен так, что надо вилять, фальшивить, притворяться… Вас испугала моя откровенность? Но ведь я сказал вам, что я — поэт.

А вы даже не попросили меня прочесть хотя бы одно стихотворение. Быть может, тогда вы поняли бы меня.

Смагин взглянул на его фигуру. От недавней развязности поэта не осталось и следа.

— Знаете что, — сказал он мягче, — вы сами во всем виноваты. Ворвались к нам, как бомба, и разорвались, как бомба…

— Знаю, знаю, — перебил его де Румье; лицо его приняло детски–простодушное выражение. — Я столько раз ругал себя за это, но ничего не могу с собой поделать. Ведь я один как перст на божьем свете. Родных я потерял давно, а существовать, вернее, жить, потому что не довольствуюсь одним существованием, должен. А жить сейчас очень трудно, — надо не прокладывать себе дорогу, а проламывать… Ну, к черту сантименты! — вскричал он, вскакивая с кресла. — Что будет, то будет! А все же, — добавил он после небольшой паузы, — можно сделать и так: вы не нарушите договоренности с клубом и выступите, а потом мы сможем устроить совместный вечер.

— Вот с этого бы и начали, — улыбнулся Гоги.

— Ты прав, юнец! За мной бутылка вина. А сейчас, надоел я вам или нет, хочу показать вам бакинскую биржу, базар и крепость… Это — три кита, на которых держится Баку.

Глава VI

Они проходили мимо рядов менял, сидевших около своих холщовых мешков, полных бумажными деньгами всех существовавших тогда государств. У де Румье разбегались глаза. У золотого ряда, где разменивались на бумажные деньги золотые монеты, он впал в болезненную экзальтацию. Ноздри его раздувались, дыхание стало порывистым, щеки матово–бледными, зеленовато–серые глаза заблестели.

— Недели три тому назад, — заговорил он сдавленным голосом, — я был близок к заветной цели. Продавался один нефтяной участок. Ведь теперь никто не знает, что будет завтра, и это порождает бешеную игру страстей, которая одних возносит к небу, а других ввергает в ад. Я имел возможность приобрести этот участок, но побоялся, забыв про истину: кто не рискует, тот не выигрывает.

…На одной из улиц к Смагину подошел пожилой человек в очках, отрекомендовавшись сотрудником газеты «Бакинские новости» Ледницким.

— Господин Смагин, разрешите мне задать вам несколько вопросов.

— Но мы идем осматривать крепость, — сказал де Румье с таким видом, как будто вопрос был обращен к нему.

— Тем лучше, — ответил Ледницкий, — я буду вас сопровождать и, как старый бакинец, смогу быть полезным.

— Ну что же, — ответил Смагин, чувствуя что от него все равно не отвяжешься, — пойдемте с нами.

— Я так и знал! — воскликнул де Румье.

— Что именно? — спросил его Гоги.

— То, что если Смагин не осмотрит сегодня крепость, завтра он не найдет ни одной свободной минуты.

…Смагина удивило, что крепость находилась в самом центре города. Они прошли в нее через старинные ворота с площади. Сначала Смагин не видел в ней ничего особенного, но когда они прошли в глубину маленьких, узеньких, пересекавших друг друга улочек, то поднимающихся вверх, то спускающихся вниз, с домами, окаймленными узорчатыми балконами, почти соприкасающимися с противоположными, он почувствовал дыхание древности. Его взволновала легенда, связанная с Девичьей башней, с вершены которой семь или восемь столетий тому назад бросилась в море дочь шаха, предпочтя смерть бесчестью. Но удивительнее всего было то, что море, как бы унося свою жертву подальше от места, где она пережила минуты отчаяния, отошло далеко в сторону и, не довольствуясь этим, продолжало медленно, но неуклонно отходить все дальше, оставив недвижные камни башни на пожертвованной ей суше, за эти столетия застроившейся каменными домами и стенами, которые стали как бы надгробными памятниками погибшей царевне, Ледницкий нашел наконец время для первого вопроса.

— Как вы находите, — обратился он к Смагину, — выиграла ли Москва оттого, что Совнарком вернул ей державные права?

— На этот вопрос, — засмеялся Смагин, — может ответить только Москва.

— Но вы, как представитель Москвы, можете ответить за нее?

— Тогда Москва назовет меня самозванцем, ибо я не являюсь представителем Москвы.