Может, будет достаточно просто заглянуть внутрь?
Яркий прямоугольник входа приближался. Балаганщик почувствовал, как пот выступает на его лбу, и судорожно сглотнул.
Что же все-таки они видели?
Сердце его тревожно забилось в предчувствии, что сейчас он это узнает. Вцепившись обеими руками в край полога, он заглянул внутрь.
Редкие желтоватые лампочки, спрятанные в углах между стенами и потолком, многократно отразившись, заливали огромное пространство волшебным сиянием. Длинный коридор пологой дугой уходил в сторону, таинственно мерцая, словно приглашая следовать за собой. Многократное отражение его испуганных глаз. А там, где коридор закруглялся, намекая на возможность увидеть запрещенную глазам людей перевернутую восьмерку — символ бесконечности, — там, в легкой и невозможной Здесь тени, было…
Балаганщик, затаив дыхание и прищурившись, подался вперед, пытаясь разглядеть, что же там было.
В любом случае он не войдет внутрь.
Но что же это там?
Не войдет, только еще глубже наклонится внутрь.
Что это?! Ну, что же это?!!
Он не дурак. Он не хочет исчезнуть или спятить. Он не войдет. Ну, разве что на один шаг. Ведь один шаг всегда можно сделать и назад, правда? А если он шагнет туда, он наверняка увидит Это и удовлетворит свое многолетнее любопытство… Нет! Не любопытство! Свою многолетнюю потребность.
Где-то вдали завыла собака. Но по какую сторону зеркала, по Эту или по Ту, он не мог сказать, как и то, по какую сторону находится сам. Тень в тени звала его, обещая показать… «Только один шаг», — напомнил он самому себе и вошел в лабиринт.
Через месяц брошенный аттракцион прибрала к рукам городская администрация.
Михаил Федоров
РЫКАНСКИЙ ПОВОРОТ
Выцветшая ночь лунно пробелила угластую кожуру дороги, на обочине которой сонно темнел мыльный силуэт автомашины с погашенными огнями. При приближении несшихся в ее сторону легковушек она неожиданно осыпала их снопом света и снова погружалась в какую-то темную, припайную тишину.
Вот вдали появилась еще одна золотистая жилка. Она сползла со взгорья, глазасто раздвоилась пучками и, сочно поливая змеистое шоссейное полотно светом, поплыла на коробчатый силуэт.
Ярко вспыхнули фары, полыхнули встречным ослепительным пламенем и, блеснув бледноватым корпусом, мимо проехал новехонький «жигуль».
— Слоновая кость! — глухо произнес кто-то в стоящей у обочины машине.
Она еще некоторое время была неподвижна, потом развернулась и, набирая темп, помчала за рябиновыми звездочками задних габаритных огней.
Подфарные метелочки, сметая непроглядную темень с ленточной полосы, запрыгали на редких кочках.
Вот, наконец, задний автомобиль обогнал ушедшую вперед легковую и, не сбавляя скорости, устремился в сторону бокового, с отводками, чернушного леса.
На предельных оборотах двигателя оторвался на расстояние в несколько километровых столбов.
Сбавил скорость. Притормозил. Хлопнула дверца. Затемнела коренастая фигура. Машина уже тронулась, когда поперек дороги раскаталась медная полоса. Человеческая тень слилась с придорожными кустами.
Еще один пассажир мигом скрылся в кювете.
…Из-за лесного выступа снова засочился хрупкий свет.
«Жигуль» легко и крылато летел по шоссе. Вот он беспечно проскочил блеснувшую полосу…
И с шипением, завиляв всем корпусом, осел на обода. Чертыхающийся водитель обошел автомобиль, сгибаясь у каждого колеса.
— …баться-сраться!
Он направился к ленте, с ожесточением толкнул ее носком, и новый матерный возглас заметался в межреберье стен глухого сосняка.
Вернулся к машине. Открыл багажник. Извлек оттуда запаску. Сорвал блеснувший на миг хромированный колпак. Отбросил его в сторону. Тот, позвякивая, закрутился на асфальте.
Над водителем резко распрямилась высокая тень. Он обернулся. Но короткая и громыхнувшая вспышка света тут же опрокинула его навзничь. Тень двинулась к лесу.
Раздвоилась. Вслед за ней потянулись длиннющие ноги…
Раздался свист.
К тут же вынырнувшему из кювета коренастому пареньку подъехала машина. Из нее вылез амбал с мерцающей сигаретной точкой в губах. Он выбросил на дорожное покрытие два колеса…
С опушки долетел еще хлопок.
…Слабые дымки из выхлопных труб двух машин растворились в сосновом проеме.
…Это видел старый бор своими подслеповатыми, отороченными острой хвоей глазами. Все, что было услышано им, осело в его древесной душе крепкими зарубками. Что жизнь одного человека? Так, штришок. Но и он навсегда остался в многовековой памяти леса…
Кедровые сосны угрожающе раскачивались на ветру, шумели и выли по-волчьи.
Крупное, еще по-утреннему нежаркое солнце вывалилось из-за махины дома напротив и зажгло зелеными плавающими пятнами бутылки на подоконнике с красными, синими и желтыми этикетками: «Пепси», «Кока-Кола», «Кремлевская», «Валуйская»… Разноцветные зайчики прыгали на покрытой аляповатыми разводами известковой стене ментовского кабинета.
— Кресало! Хватит лакать!.. Только что звонили… Труп у дороги нашли… На Рыканском повороте… Километр… И там влево, если из города ехать… метров тридцать… — крикнул оперуполномоченному, открыв обитую коричневым плексом дверь, кучерявый капитан с повязкой «дежурный» на рукаве.
Опер, с трудом повернув в углах плеч бычью шею, добулькал из занесенной над ртом бутылки мылистую жидкость и, слизав языком клокастую пену, ответно шумнул:
— Слухай, Эфиоп! А где этот Рыканский поворот-то?..
— Где?.. Где?.. Географию местную знать надо!.. Помнишь, там пост гаишный все хотели установить…
— Мало ли где хотели…
Тут же припомнил, каклет десять назад, когда еще был просто милиционером, посылали его дежурить на трассу к Рыкани. К этому разнолистному лесу.
Сгреб на столе в кучу бумаги. Бросил их небрежно в сейф. Скрипнув дверцей, закрыл на два полных оборота ключа.
— Замуздыкали…
Враскачку проскрипев по дощатому, покрытому рваным линолеумом полу, вышел на ступеньки. Зажмурился от яркого солнца. Потянулся, зевнул.
Шагнул со скошенной ступени на тротуар, который под присмотром сержанта подметал грязный, с серым зернистым лицом шахтера и коричневым бумажным кульком вместо кепки на голове мужичок.
— А ты давай наяривай!..
Ни с того ни с сего сержант залепил по заднему месту своему подопечному. Мужичонка торкнулся в облаке пыли.
Кресало взгромоздился на переднее сиденье забрызганной грязью «Нивы». Сзади его похлопал по плечу старлей-эксперт:
— Игнатий! Представляешь, вчера у твоей бывшей я знаешь кого застал?
— Самого-то зачем туда занесло?
— Да я за водярой заезжал…
Каждый отдельский милиционер знал, что лучше всего спиртное брать в магазине у бывшей жены их опера: можно в любое время, и к тому же спокойнее. Никто не заложит…
— Все не нахапается, — пробурчал Игнатий Покальчук.
— Так вот, ты не дослушал! Захожу к ней, а там по-свойски Толян из прокуратуры рассупонился…
Покальчук на этот раз промолчал.
— Ребята разное поговаривать начинают…
Будто не слыша старлея, высунулся в окошко и рявкнул:
— Эфиоп твою мать! Водитель где? Скоро поедем?..
Из дежурки визгливо раздалось:
— Спрячь харю! А то подумают, что ты задницу голую показываешь!..
Все заржали, а подметавший мужичок аж подпрыгнул.
Со ступенек отдела, вихляясь, сбежал шофер и, будто оправдываясь, сказал:
— А куда спешить?.. Там труп…
«Нива» завиляла колесами по булыжникам и вывернула на асфальт.
От отдела в направлении к церкви поднялись по улице, выскочили на приречный бугор и вправо от микрорайончика, называемого в народе Семипалатинском, стали спускаться к мосту.
Над рекой возвышались семь пузатых домов, больше похожих на боярские терема. Три этажа над землей, а под — никто и не знает, что и сколько. Но котлован, помнится, был глубоченный. Все хоромы из кирпича красного. Окна на улицу с кокошниками. Крыши — блескучие, с новенькой оцинковкой. Трубы высоко-высоко… И вокруг каждого терема непременный забор из плит бетонных… А один даже огорожен прямоугольниками чугунного литья, которые стащили с могил двух известных поэтов у городского цирка.