В лесу захохотала неясыть, громко залаял Самыр, и Озермес проснулся опечаленный, весь в поту. Пузырь в окошке осветился, ударил гром. Озермес вздрогнул, обтер ладонями пот со лба и стал прислушиваться к приближающемуся сверху рокоту. Надвигался дождь. Самыр, скуля, поскребся лапой в дверь. Оконный пузырь вдруг лопнул, и в саклю влетел ослепительный огненный шар величиной с голову ягненка.

Волосы у Озермеса встали дыбом. Оцепенев, он наблюдал, как шар, искрясь, медленно поплыл вдоль стены, обогнул полки и, вращаясь, завис над очагом. У Озермеса похолодела спина. Шар стал подниматься, скользнул в дымарь и исчез. В сакле стало темно, как не бывает даже в самую черную ночь. Запахло словно после удара молнии о скалу. Самыр лаял и царапал когтями дверь. Чебахан, громко вздохнув, повернулась на другой бок. По кровле, словно падающие с дерева сливы, часто забарабанили крепкие капли дождя.

Ужас, вошедший в Озермеса при появлении огненного шара, удалился, стряхнув с себя оцепенение, он через силу встал, выбил клин и открыл дверь. В лицо ему ударило ветром. Ливень грохотал, как водопад. Самыр с волчонком в зубах проворно шмыгнул в саклю, отряхнулся, и от него во все стороны полетели брызги.

— Ложись! — радуясь, что слышит свой голос, сказал Озермес, за хлопнул дверь, вбил на место клин, отобрал у Самыра волчонка и, обтерев на нем мокрую шерстку, положил его на свою тахту под козьюшкуру.

Посмотрев в сторону посапывающей во сне Чебахан, Озермес решил не будить ее, уселся на свою тахту и задумался.

Что означало появление отца и что за огненный шар влетел в саклю после того, как Мазитха и отец ускакали на кабанах в горы? Он вспомнил, что в ауле рассказывали об огненном шаре, который влетел в дымарь днем, когда в сакле была старуха, готовившая на очаге еду, и взорвался. Говорили, якобы шар был ниспослан самим Шибле, но старухе не повезло, Шибле не забрал ее к себе, а только напугал до того, что она стала заикаться. Однако в ауле ее потом почитали как человека, отмеченного прикосновением божества. Если и принять появление огненного шара как милость Шибле, да не прогневается владыка молнии и грома, Озермес вовсе не опечалился из за того, что Чебахан и он остались на земле. Принято считать, что все в подлунном мире находится в руках Тха и поэтому связано между собой, но навряд ли появление огненного шара было связано с посещением отца. Скорее всего, отец и Мазитха были сами по себе, а Шибле, если это был он, послал огненный шар в саклю тоже сам но себе.

Ливень пронесся дальше. Из окошка с прорванным пузырем тянуло сыростью. Слышно было, как падают, разбиваясь в лужах, дождевые капли. Где-то далеко внизу шумели от ветра деревья и слабо перекатывался отдаляющийся гром.

Глаза у отца были ласковыми, но он укоризненно покачал головой и поманил Озермеса пальцем. Куда он звал его? Удастся ли, если отец больше не придет, разгадать это?.. Какой бы страшной ни была прошедшая ночь, повезло, что спустя три зимы после того, как они с отцом распрощались, удалось увидеть его совсем близко. Прислушиваясь к посапыванию Чебахан, Озермес лег, придвинул к себе волчонка и заснул со смешанным чувством облегчения и тоски.

Он проснулся, когда солнце уже позолотило шлем Богатырь-горы. Волчонка рядом с ним не было. Чебахан о чем-то разговаривала снаружи с Самыром. За кладбищем звонко пели дрозды. В открытую дверь тянуло напоенной запахами трав прохладой. Озермес потянулся и снова подумал об отце. Почему он спросил, помнит ли Озермес свое возвращение из мектеба и как они странствовали вместе и про курганы и братства? Поднявшись, он не спеша оделся, рассмотрел рваную дыру в пузыре, потом вышел и окинул взглядом поляну. Чебахан стояла спиной к сакле у очага, пригнувшись к казану. Самыр при виде Озермеса бросил облизывать волчонка и завилял хвостом. На голове Мухарбека, подпрыгивая, чирикали два воробья.

Озермес обошел вокруг сакли и направился к кладбищу. Кабаньих следов нигде не было, на траве лишь валялись сорванные ветром листья и лепестки цветов. Земля у кладбища после ночного ливня парила, как закипающая в котле вода.

— Да будет твой день светлым! — поздоровалась Чебахан. — Что ты там ищешь?

— Да благословит тебя Тха! Мне показалось, что на исходе ночи тут пробежали кабаны. Может, их следы смыло дождем. А ты крепко спала и ничего не слышала.

— Разве что нибудь было?

— Да. Гроза, ливень. В саклю через окошко влетел посланный Шибле огненный шар. Наверно, его притянули ружье и кинжал*.

Глаза у Чебахан округлились.

— То-то в пузыре дыра. А я решила, что его порвало ветром. Как же я не проснулась?

— Не жалей, ты перепугалась бы. У меня, когда я увидел огненный шар, словно холодная вода потекла по спине.

— А я удивилась, почему Самыр и Хабек в сакле. Потом, когда вышла, угадала, что ты впустил их из-за дождя. Умойся, мясо скоро будет готово. Значит, к нам наведался сам Шибле? Как интересно!

— А если бы Шибле забрал нас к себе?

— Но не забрал же!

Глаза и губы ее смеялись.

Озермес заметил валяющееся на земле мокрое птичье перо и поднял его. Это было потрепанное черное, с белым кончиком, маховое перо коршуна. Повертев перо перед глазами, Озермес отбросил его и сказал:

— Белорукая, ты знаешь, о хороших снах не рассказывают, чтобы они сбылись, но я не могу не рассказать тебе — ночью, еще до огненного шара Шибле и ливня, ко мне приходил отец.

— Отец? — Улыбка сошла с ее лица. — Сам или душа его?

— У души нет тела, а я хорошо его видел.

* По представлениям адыгов, железо притягивает молнию.

— Значит, он жив!

— Но он не слышал меня. Мы разговаривали как бы про себя.

— Ничего не значит! Я уверена, что он жив...

Глаза ее снова засветились, но, подумав о чем-то, она умолкла и опустила ресницы.

— А... когда он явился?

Озермес усмехнулся.

— Семь братьев звезд были за горой, а я уже лежал на своей тахте. Ты спала, но, когда отец посмотрел на тебя, он что-то сказал, что, я не разобрал.

— Нечего смеяться надо мной, — с досадой сказала она, — я спросила просто так.

— Хорошо, не буду, — согласился он и направился к речке.

Где то, с журчанием, похожим на тонкий звон ломающихся льдинок, пел новый ручеек, а внизу, в овраге, булькала, перекатываясь через камни, вздувшаяся речка. Когда Озермес пригнулся к воде, перед ним плеснула хвостом серебристая форель. За речкой, подшучивая над Озермесом, по кошачьи замяукала сидевшая на кусте сойка. Вокруг были такие мир и покой, что он позабыл обо всех загадках и страхах минувшей ночи.

Проходя мимо Мухарбека, Озермес заметил свежий зеленый стебелек, стрелкой тянувшийся кверху. Вырос он из узловатого корня, уходившего от основания пня в землю.

— Белорукая! — позвал он. — Посмотри, у Мухарбека народился сын!

Чебахан подбежала к нему.

— Видишь? — спросил Озермес. — Давай пока накроем росток корзиной, чтобы Самыр не сломал его ненароком.

Чебахан присела и потрогала стебелек пальцем.

— Какой маленький, он еще меньше волчонка! А как мы назовем его? Может, Тэкощем*?

— Согласен. А как ты, Мухарбек?

Мухарбек подтвердил свое согласие молчанием. Чебахан засмеялась.

— Может, и этого надо поить ляпсом?

— Корни Мухарбека прокормят его, а ты иногда поливай его водой.

Чебахан побежала за корзиной.

Во время еды Озермес пригляделся к чуть расплывшемуся лицу Чебахан, губы у нее опухли, и у глаз образовались синие полукружия. Прошедшая ночь словно сделала ее более зрелой.

Подняв брошенное Озермесом перо коршуна, она хитро сощурила глаза и спросила:

— А ты помнишь, как я вчера напророчила грозу?

— Да. А я не поверил, ведь приближения Шибле ничто не предвещало.

* Тэкощ — на шапсугском наречии — брат.

— Тебе, а не мне, — с оттенком превосходства произнесла она, но спохватилась и, опустив глаза, добавила: — Прости меня, муж мой.