Горьковатый аромат травы, свежей, росяной, сочной и одновременно подвялившейся на солнце, обжигающей кожу острыми краями. Жизнь и смерть, идущие рука об руку в любое мгновение нашего существования…

Просто жизнь и смерть.

Просто мир. Сумасбродный, расчетливый, юный, дряхлый, не перестающий удивлять нас и искренне удивляться сам.

Есть ли смысл спорить с миром? Не знаю. Но еще меньше смысла спорить с женщиной. Вообще никакого. И все-таки я немного отодвинулся назад, чтобы заглянуть в ее глаза снова.

Я помнил, какова из себя покорность. Я помнил, как выглядит желание. Но тому, что встретилось мне во взгляде Нери, нашел подходящее слово не сразу. Не с первого вздоха. Потому и переспросил, слыша взволнованную хрипотцу в собственном голосе:

— Тебе это нужно?

Ее губы улыбнулись. А вот глаза остались совершенно серьезны. Даже слишком серьезны для такой молодой девушки в такой ответственный…

Этот миг что-то решал для нее. Что-то очень важное. И когда я понял, что все равно не приближусь к истине ни на шаг, пока не исполню еще одно чужое желание, вопросы и ответы разлетелись в стороны, как опавшие листья, подхваченные ветром.

* * *

— У тебя было много женщин?

Пожалуй, мне впервые задавали такой вопрос. Нет, точно впервые. Лодия вовсе не позволяла себе ничего лишнего в наших разговорах, а Эвину ничуть не волновали те, кто находился у подножия ее престола.

— Много, мало… Другие женщины — это другие женщины. А ты — это ты.

Она прижималась к моей груди, сползя почти на самый край стола, и наверняка чувствовала себя не слишком уютно, опираясь на деревянные грани, но не пыталась покинуть мои объятия. Скорее наоборот, готова была полностью раствориться в них. Но этого, конечно, нельзя было допускать. Хотя бы потому, что у каждого из нас помимо права любить имелись еще и обязанности.

— Как думаешь, тебя еще не хватились дома?

Нери покачала головой:

— Если и так… Они не станут мешать нам. Никто не станет.

— Потому что твой гнев настолько страшен?

Она лишь усмехнулась.

— Я бы с удовольствием вылил на себя сейчас ведро воды.

— Я тоже… А еще лучше, если это ведро будет таким большим, чтобы забраться в него целиком.

— У меня ничего похожего нет.

— У меня есть, — заманчиво мигнули светло-зеленые глаза. — И оно очень большое. Такое, что его вполне может хватить на двоих.

Впрочем, смелости Нери хватило лишь на этот намек: как только где-то за окном раздались шаги, лисичка выскользнула из моих рук, торопливо поправляя платье.

— Мне все-таки нужно вернуться.

— Конечно.

— Иначе домашние и впрямь будут волноваться.

— Непременно будут. Да и я… тоже буду.

— Волноваться?

— Думать о тебе.

Ее щеки тронул румянец, но шаги прозвучали еще ближе, и Нери легким ветерком выскочила в заднюю дверь, а я наконец смог поднять с пола клочок бумаги, беспечно перевернувший мой мир с ног на голову, и задуматься, откуда он мог взяться в смотрительском доме раньше, чем моя нога перешагнула этот порог. Впрочем, много времени на размышления тратить не понадобилось, потому что в окне, чьи створки вдруг поползли в стороны, раздвигаясь, показалась до боли знакомая рыжая голова.

Я поднял подорожную на уровень глаз лукавого проходимца и спросил:

— Твоя работа?

— Ну да. Я ведь ее написал. Или ты запамятовал?

— Я спросил о другом.

Натти принял обиженно-недоуменный вид, но тут же довольно ухмыльнулся.

— Ты понимаешь, сколько бед натворила твоя идиотская шутка?

— Ну если это и беды, то очень даже счастливые. — Улыбка рыжего стала еще шире.

— Этого не должно было случиться. Так не полагается. В конце концов, это просто запрещено!

— Запрещено? — Натти подтянулся и сел на подоконник. — Это кто тебе сказал? Братец Керр?

А я-то уже начал забывать, как хорошо рыжий умеет находить уязвимое место и насколько безжалостно тут же тычет в него пальцем!

Да, золотозвенник за все наши разговоры о том, что мне полагается делать и не делать в обыденной жизни, ни словом не обмолвился об отношениях с женщинами. Отдельные подробности я узнал уже намного позже, правда, от людей, подозревать которых в заведомой лжи вроде бы не было причин. Но, конечно, только на этом основании принимать обрывочные сведения за непреложный закон…

— Вообще-то да, семейные узы в таких случаях не поощряются, — равнодушно подтвердил Натти, заметив мое замешательство.

— Вот видишь!

— А особенно не поощряется гласность. Сам понимаешь, Смотритель — персона высокопоставленная, подающая пример своим подопечным. И если он будет дурным…

— Я могу на ней жениться?

Рыжая голова качнулась.

— Нет.

Так я и думал. Впрочем, пока наше баловство остается в тайне, беспокоиться не о чем. А единственный свидетель…

— Я ничего не видел! — замахал руками Натти, словно прочитав мои мысли. — Только слышал. А слух очень часто обманывается. Почти всегда.

Ну и хорошо. Нери явно не будет болтать лишнего о своем визите в смотрительский дом. Значит, можно ни о чем не беспокоиться?

— О, кстати, чуть не забыл! — Запечатанный футляр для писем пролетел через кухню и приземлился на столе, ровно посередине. — Это тебе.

— Что за штука?

— Сам увидишь, — многозначительно пообещал рыжий.

Тройной витой шнур с вплетенными металлическими нитями. Похоже на золото. Что ж, можно заключить, что отправитель не трясется над каждой монетой. И никакого воска: футляр опутан коконом, который, единожды разорвав, восстановить уже невозможно. Защита надежная, а главное, слишком тонкая и кропотливая, чтобы использоваться для обычных посланий. Такие изыски не припоминаются мне даже в переписке Сопроводительного крыла, не говоря уже о прочих дарственных службах, куда доводилось заглядывать.

— Чего медлишь? Страшно?

Вот чего нет, того нет. Если секретное послание дошло до моих рук, значит, я получил бы его в любом случае. И вне зависимости от своего желания.

Шнуры подались на удивление легко, как будто только и ждали моего прикосновения. Внутри обнаружился плотно скрученный лист бумаги, слишком просторный для написанных на нем слов.

«Получателю сего прибыть в указанное гонцом место, дабы засвидетельствовать свое почтение».

— Почтение кому?

— Посмотри ниже, — посоветовал Натти.

Я перевел взгляд на нижнюю часть листа, где прямо из бумаги аккуратными шрамами поднимался рисунок, неприметный, только если смотреть прямо сверху вниз. Стоило чуть повертеть послание из стороны в сторону, как белизна наполнилась красками, являя на свет божий замысловатый узор, в котором можно было различить цепные звенья. Очень много звеньев. И чем дольше я вглядывался, тем больше их становилось.

Примерно на второй сотне глаза начали уставать, и завораживающее занятие прекратилось само собой, породив закономерный вопрос:

— А гонец, по всей видимости, ты?

— Ага.

— И давно ты на побегушках у…

Оно не захотело срываться с моего языка. Слово, означающее все и ничего одновременно.

— Да так, подвернулся под руку. Надо было отказаться?

Я положил бумагу на стол, еще раз посмотрел на печать Дарохранителя Логарена и, от греха подальше, снова свернул послание и спрятал в футляр.

— Его полагается сжечь, — напомнил рыжий.

— Сожгу. Непременно. Итак?

— Что?

— Место. Куда я должен прибыть?

— Ах, место… — лениво протянул Натти. — Тут неподалеку. Прямо за заставой, миля по правую руку. Уединенная такая полянка… Увидишь.

— И как скоро я должен там оказаться?

— На вечерней заре.

— Не поздновато ли для торжественных приемов?

— Не я выбирал время.

— И мне, конечно, нужно подготовиться?

— Ну-у-у, — пожал плечами рыжий. — Тебе виднее. Меня ко двору еще не приглашали.

За оставшееся время можно было переделать кучу разных дел. Или не делать ничего вообще. Но ни одна из этих крайностей не показалась мне достаточно приятной и полезной, а вот их золотая середина…